(Окончание. Начало в № 798)

25.10/07.11

Выпал обильный снег, и немного подмёрзло. Возможно, что скоро придётся распрощаться с бараком и Шоглой. Где придётся мне доживать последние дни, и сам не знаю. Господь укажет…

1/14.11

Вчера получил от своей матушки документ, в котором значится, что она берёт меня на поруки. Этот документ я должен буду предоставить в Онежское ГПУ, чтобы получить освобождение.

Сегодня день прощания с Шоглой… Вещи сложены, и я сейчас иду на кладбище, чтобы отслужить последнюю прощальную панихиду по своим соузникам, почившим волею Вышнего на этом далёком Севере… Картина достойна кисти художника. Господи, укрепи во мне память, чтобы сохранить эти минуты живыми до гроба.

Среда, 2/15.11

Перешёл на квартиру в селе Поле и живу пока у старушки Колесовой Павлы Павловны. О ней много будет сказано потом. Это единственная, по-моему, в нашей местности женщина. Сегодня иду в село Большой Бор – там завтра праздник св. великомученика Георгия. Ночую у Бурлакова Михаила Степановича. Надо отметить, что они пользовались вниманием и уважением у всех высыльных, которым всегда оказывали радушный приём и сострадание.

Четверг, 3/17.11

Рано утром пришёл к о. архимандриту Анатолию. Отец архимандрит Анатолий – монах Соловецкой обители. Родина его – это же самое село – Большой Бор. В молодости поступил по обету в Соловецкую обитель, был казначеем в Соловецкой обители. После ужасного переворота перешёл на свою родину, в село Большой Бор, и в нём исполнял обязанности священника.

Отец архимандрит, как воспитанник Соловецкой обители, полон духовной мудрости. У него я нашёл тёплый приют для моего слабого тела и ещё теплейший приют для моей больной, скорбящей души.

И вот рано утром пришёл я к о. архимандриту – давно уже у него не был. Отец архимандрит встретил меня c радостью и радушием. Служба прошла хорошо, несмотря на холод в храме – запретили топить. После службы был по обыкновению у о. архимандрита. Утешение было полное. В первый раз пробовал здешнего шикарного блюда – рыбник с треской. Рыба мне не понравилась. Имеет какой-то особенный вкус, чем здешние жители особенно дорожат. В день праздника о. архимандрит ходил по селу с крестом (в храмовые праздники здесь такой обычай). А я зашёл к нескольким бабушкам, которые меня угощали и дарили маленькими лепёшками, обильно помазанными картофельным пюре. Ночевал у одной старушки – Ксении Зеновой. Её хатка ниже моего роста. На другой день опять был у о. архимандрита и получил большое утешение. В это время все мои мысли были полны предстоящим путешествием в г. Онегу. Что-то принесу из города?

4.11 старого стиля

Возвратился в село Поле, где проживал, и стал готовиться в дорогу. Хозяйка, у которой я временно остановился, испекла мне несколько житничков (маленьких ячменных хлебчиков) на дорогу.

Деревня Поле. Фото из архива Тамары Лапиной (Поповой). Фото середины ХХ в.

8.11 старого стиля, в день св. Архистратига Михаила

Сопровождаемый добрыми пожеланиями моих благодетелей-старушек, вышел я из с. Поле по направлению к г. Онега. А так как дорога в г. Онегу проходила через село Большой Бор, куда я обычно ходил в Церковь, то я и в этот раз зашёл к своему духовнику получить напутственное благословение. Духовником был принят по обыкновению радушно и с любовью.

9.11 старого стиля

Утром, напившись чаю и получивши доброе пожелание своего благодетеля и духовника, я отправился в путь. Мороз был около 15 градусов, и снега насыпало порядочно. Проходя встречные сёла и деревни, я нигде не отдыхал – всё думал о ночлеге. Здесь нашего брата ссыльного не особенно с охотой принимают, тем более на ночь. Положим, когда я собирался в дорогу, я кое о чём осведомлялся у знакомых относительно ночлега в дороге, в каких сёлах лучше принимают на ночь.

Первый мой ночлег выпал в деревне Усть-Кожа. Эта деревня расположена на левом берегу р. Онеги. Деревня большая, когда-то была богатая благодаря рыбным промыслам. Сейчас имеет вид заброшенного сада: много умерло, кое-что умирает, а остальное или умрёт, или засохнет.

Наступил вечер. Мороз как бы ободрялся и напоминал о себе. Надо было искать место для ночлега. Вот тут-то мне и пришлось испытать всю действительность положения ссыльных. В какую избу я ни входил с вопросом переночевать, везде слышал один ответ: «Разве деревня малая, иди к другим, у нас негде». Прошёл с десяток домов – и везде один и тот же ответ. Что делать? А вечер уже вступил в свои права, становилось темно. Здесь, на Севере, вечер наступает очень быстро, особенно зимой – в три часа пополудни на дворе становится совсем темно. Прошёл чуть не полдеревни, а ночлега всё-таки нет – хоть на дворе ночуй. Если бы было лето, а то зима самая настоящая! Для меня, конечно, был выход из положения: пойти в сельсовет – и дело с концом, но я думал найти приют христианским способом, а не современным.

В конце концов я всё-таки вынужден был обратиться в сельсовет, где, проверив мои документы, указали мне дом, где я могу переночевать, дали записку для хозяев. Но и тут, несмотря на предъявленную мною записку, хозяева не хотели пускать, а ведь христиане: в квартире есть образа, а я, в свою очередь, говорил, что я высыльный православный священник, и вид мой о том свидетельствовал – длинные волосы… Но хозяева ничего не хотели слышать. Я умолял уговорами, давал деньги – ничего не помогало. Но когда наконец, согласно записки сельсовета, я остался в квартире, то долго слышал раздражённый голос старушки, выражавшей своё неудовольствие.

Но удивительно, как скоро может меняться настроение людей! Эта же самая бабушка, которая не желала со мной разговаривать, не больше как через час после моего прихода совершенно изменила своё отношение ко мне. А виновником этому лучшему отношению был ребёнок лет четырёх: с ребёнком, как видно, скорей можно договориться, нежели со старыми – взрослыми. Малыш посмотрел на меня несколько раз как бы подозрительно, я ему ласково мигнул раза два, потом поманил его к себе… К счастью, у меня нашлись сладости, присланные из дому, и дело моментально уладилось. Через полчаса завязалась дружба, и малыш, сидя у меня на коленях, премило наслаждался гостинцами, обнимая меня за шею. Что можно было сказать хозяевам, смотря на такую картину…

Конечно, на ворчание бабушки я несколько раз говорил: «Бабушка, зачем ты так сердишься на меня? Ведь я тебе ничего плохого не сделал, смотри, чтобы ты не пожелала потом взять свои слова обратно!» Так оно и вышло. Когда она увидела своего внука, сидящего у меня на коленях и обнимающего мою шею, моментально утихла. Да мало того, тотчас же предложила чайку и даже сахару поставила. Потом появились солёные грибки, горячая картошка и проч. Когда пришло время укладываться на ночь, бабушка устроила для меня возле грубки постель, чтобы было для меня теплее.

Вставши рано утром, ни за что не хотела отпустить меня без чая и завтрака. Но когда я ей доказал, что мне необходимо спешить, наконец уступила, но очень просила заходить на обратном пути. Вышел я рано, часов в пять утра.

10/23.11

Было ещё темно, морозец потрескивал приличный – градусов тридцать. Но я мало его ощущал. Вышел я, конечно, с молитвой и упованием. Ситуация была очень неблагоприятна. Во-первых, дорога совершенно мне незнакома, к тому же темно, а главное – ветер совершенно засыпал снегом дорогу, и мне пришлось идти по указанию телеграфных столбов, копаясь в снегу. В этот день я прошёл 41 версту, только один раз отдыхая на пути – в селе Карельском.

Случайно захожу в избу, казавшуюся для меня более приветливой, прошу позволения отдохнуть и согреться, на что получаю полное согласие. При разговоре выяснилось, что я попал в дом, хозяйка которого была родная племянница моей знакомой – бабушки Матроны Ф. Бурлаковой из села Коломинки. Конечно, излишним будет описывать ту любовь и ласку, которую мне оказала хозяйка, когда я ей рассказал про здоровье и жизнь её родной тётки. Здесь я согрелся, хозяйка накормила меня, напоила чайком и очень просила заходить на обратном пути.

Согревшись и хорошо подкрепившись, а также сердечно поблагодаривши хозяйку, вышел я в дальнейший путь. Следующее село было порожское – Пороги, на берегу реки Онеги. Село известно по своему исключительному обилию ценной рыбы сёмги. Люди этого села очень неприветливы, и ночлега в нём найти почти невозможно, о чём я уже был предупреждён.

Храмы села Порог – Покровский каменный и Петропавловский. Фото середины ХХ в.

Поэтому я постарался дойти до следующего села – Камениха, где жила моя знакомая старушка, приютившая меня в первое моё путешествие в г. Онегу. Усталость была невероятная, но благодаря доброте и заботливости хозяйки-старушки я отдохнул, согрелся и подкрепился бывшими со мной съестными припасами. На другой день утром бабушка сварила картофеля, а я сварил суп из бывших со мной продуктов, и мы взаимно угощали друг друга. Хозяйка очень хвалила мой суп, приговаривая: «Какие у тебя, батюшка, хорошие щи вышли!»

От села Камениха до г. Онеги оставалось 16 км, а потому спешить было нечего, и я, хорошо отдохнувши и подкрепившись, напутствуемый добрыми пожеланиями хозяйки, пошёл в город Онегу.

О, Нега! Легендарное название этой реки, которое будто бы дал ей Пётр Первый…

До города дошёл благополучно в субботу. На ночь с разрешения хозяев остановился у одной монахини Дорофеи – высыльной из кавказского монастыря. Вечером пошли в храм ко всенощной. Храм находится на кладбище… Остальные все разрушены. Батюшки ещё не обновленцы… Познакомились с епископом Вениамином, викарием Уфимской епархии. Старец семидесяти трёх лет, из простых монахов. Не служит, как и всё высыльное духовенство.

Лазаревский храм в Онеге. Современное фото

На постоянную квартиру я поселился у одной бедной женщины – вдовы с шестью детьми, у которой до моего прихода тоже жил высыльный священник. Рассчитывал скоро управиться с делами, но оказалось, что нет…

Ждать комиссии нужно было целую неделю. За это время пришлось немало испытать. С собой я не мог набрать продуктов на всё время. Правда, хозяйка из любезности уступала мне карточку, по которой я мог получать суп в столовой. За это я ежедневно привозил ей дров из лесу. Не буду подробно распространяться о качестве и питательности супа, получаемого в столовке. Очень большую любезность оказала мне комендант, выдавши мне карточку на хлеб на декабрь месяц, по 200 граммов в день. Это было для меня спасение.

У квартирной хозяйки было шесть душ детей. Старший – 15 лет, а младшему 4 года. Крик, ругань, драки раздавались по целым дням, а иногда и ночью. Под такую симфонию не особенно усладишься сном, а к тому же безо всякой подстилки, на грязном полу. А тут ещё и дедушка мороз своей дани требует. И всё это вместе взятое вытравляло всё мирское пристрастие. И так, не спавши целыми сутками, о многом пришлось передумать. На четвёртый день моего пребывания на этой квартире священник, который жил со мной, получил документы и собирался уезжать. При нём в квартире было тише. И я просил его продать мне с кило муки. У него было с полпуда, он видел мою крайнюю нужду, но не продал. Господь с ним!

Приближался долгожданный момент – день комиссии. День этот выпал на понедельник, по старому стилю 21 ноября – день праздника Введения Пресвятой Богородицы. В субботу, 18 ноября, я пошёл ко всенощной. Пошёл пораньше, чтобы избавиться квартирной «музыки». Как на беду, в этот день служащий батюшка очень опоздал, и пришлось ждать начала службы часа два. Мороз был 40 градусов, в храме холодно, и я, видно, немного простудился. Пришёл я на квартиру, чувствую себя хорошо, но вот с полночи почувствовал сильное повышение температуры. Начало меня ломать и трясти. Что делать, думаю, никакой помощи нет, да и ждать неоткуда. Один момент – и в душу проник какой-то страх: «А вдруг хозяйка узнает, что я заболел, испугается – ведь я же не был прописан, а за это её могут наказать?» Мысли, как льдины Ледовитого океана, надвигались на меня, готовые раздавить, окончательно сломить моё самообладание…

Да, сила молитвы спасает болящего, сказал апостол Иаков. В эту ночь я положил более тысячи поклонов: падал, изнемогал, почти теряя сознание. И к семи или восьми утра я почувствовал прилив какой-то теплоты, мысли мои прояснились. Поблагодарив Бога, я невольно улыбнулся своему малодушию. Почувствовал, что температура установилась, только ощущал физическую слабость.

На литургию я уже не ходил, а ходил на всенощное бдение. В храме народу вообще бывает мало, а в день праздника Введения чувствовался какой-то религиозный холод. Когда я шёл в г. Онегу, в моих мыслях воображалась другая картина, более светлая, но действительность оказалась совсем иной. Живущий в Онеге священник, высыльный, рассказал мне, что он здесь живёт уже три года, всегда принимает участие в чтении и пении и считается как бы псаломщиком, но никогда не получал от посетителей храма не то что какого пожертвования, но даже словесной благодарности.

И вот я вывел такое заключение из наблюдаемого факта: что мы, современные отцы и окружающие нас христиане, наши духовные дети, ничего общего как бы не имеем. Казалось бы, что достижение вечного спасения должно быть нашей общей целью, общим стремлением. Но ничего подобного между нами не заметно. Даже наоборот, наше отношение друг к другу выходит за всякие человеческие границы. Языческий период людей бледнеет перед современным христианством по своему нравственному разложению и религиозному безверию.

Во время литургии поднялась сильная вьюга. Снег сыпал весь день. Пришлось до 6 часов вечера сидеть в квартире. Что-то скажет комиссия? Этот вопрос не выходил из головы. Волнение охватывало меня. А ведь в действительности я не особенно спешил на свободу, более хотел отдаться воле Божией. Но дело начал, следовательно, надо закончить.

Комиссия состояла из двух молодых врачей и ассистента. Они отнеслись к нам, своим пациентам, очень снисходительно и вежливо. При свидетельствовании моей особы произошёл маленький инцидент юмористического характера. Когда я разделся, у меня на груди увидели крестик. И вдруг один из врачей делает мне вопросительное замечание: «Ты православный священник? А почему у тебя католический крест?» Пришлось с ним согласиться и объясниться… Этот крестик подарил мне один батюшка, о. Михаил Лярго, едущий со мной в одном этапе. Мой крестик сняли с меня в Житомирском ГПУ, он был золотой…

На другой день, шестого, выходной, и в комиссию ГПУ сказали мне явиться седьмого. Какой отзыв дала комиссия о каждом из нас, никто не знал… Всё узнается в ГПС.

24.11/7.12, в день великомученицы Екатерины

Я отправился в учреждение ГПС. Тут меня встретила комендант-женщина очень любезно, сказала несколько ласковых замечаний в мой адрес, и как бы в доказательство своего доброго отношения выписала мне за целый месяц хлеб, о котором я и не мечтал. Словом, я получил документы об освобождении и самые лучшие пожелания. И как бы в подтверждение всего этого она дала мне 15 рублей с предложением, чтобы я не шёл пешком.

Невозможно изложить на бумаге то внутреннее состояние, которое я ощущал по получении документа, дающего мне право свободно возвратиться к своим родным… Да, я уже свободен! Как дорого это слово! И каким нежелательным преткновением может оно являться для тех людей, которые не могут правильно приложить его к человеческой жизни.

Теперь в г. Онеге меня уже ничто не удерживало, и я готов был тотчас же ехать. На возвратном путешествии из Онеги особых приключений не было. Оно было сравнительно удачно. Вышел я из города в пятницу, 8 декабря нового стиля. Шёл не особенно быстро и рассчитывал ночевать в селе Камениха, что в 16 верстах от Онеги. Когда до села оставалось полверсты, вдруг неожиданно сорвалась страшная вьюга. Небо покрылось каким-то мраком, снег буквально засыпал, вокруг образовалась сплошная белая пелена; в двух-трёх шагах совершенно ничего не было видно. Дорога как бы ушла куда-то, ноги вязли в снегу. Ветер окончательно сбивал с ног. Начнись такое снежное волнение часом раньше, я ни за что не дошёл бы до села.

Уже придя в село, я на самом малом расстоянии ничего не мог разглядеть. Бабушки своей я не застал дома, [где же теперь] искать ночлега. Случись это в каком-либо другом селе, пришлось бы мне под чьим-нибудь порогом замёрзнуть – таких случаев было немало с нашим братом высыльным. Но, видно, святой великомученик Георгий, которого я всегда призываю на помощь, не оставил меня и теперь. Увидя огонёк в избе, я пошёл наугад к дому. Взошёл на крылечко, двери оказались не заперты. Я вошёл в сени и отряхнул, насколько мог, снег с себя и со своей котомки, нашёл ощупью лестницу наверх, на второй этаж, и, взойдя на площадку, стал искать двери в избу.

Когда я вошёл в избу, вблизи дверей стояла девочка 10-12 лет. Увидя меня, она мигом скрылась в другую комнату, а на её место вышла мать-хозяйка. По обычаю, перекрестившись и пожелавши доброго вечера, я стал просить хозяйку пустить меня переночевать и обогреться. И услышал ответ: «Да кто же, батюшка, в такую погоду не пустит крещёного! Видишь, вот какую погоду Господь посылает!..» И сейчас же помогла мне снять котомку, стряхнула с меня снег и предложила обогреться чайком.

Казалось мне, что я попал в райскую обитель: тепло, сухо, приятно, а самое главное – такая любовь и ласка. Моего хлебушка мне не позволили даже и вынимать из котомки. Самовар был готов, и предложили чайком согреться. Поставили сахар и всё прочее к чаю. Словом, самый настоящий христианский приём. Хозяин оказался очень добрый, по занятию – рыболов. Очень много интересного рассказывал вообще о рыбной ловле и особенно о ловле рыбы сёмги – самой ценной по своему качеству. Вечер прошёл во взаимной беседе, очень интересной для меня. Хозяин оказался довольно развитым человеком, которого можно было слушать с большим интересом. Пришлось и мне рассказать кое-что из жизни нашей Украины.

На другой день ни за что не хотели пустить меня без завтрака и чая. Распрощались очень мило и трогательно. В субботу, выйдя из села, я горячо поблагодарил Господа за Его ко мне милость и благодарил моего покровителя, великомученика Георгия. Мысль моя всё же витала во св. храме села Большой Бор, где я часто молился во всё время моего пребывания на Севере. Хотелось бы ещё раз помолиться в нём. Завтра, думаю, воскресенье, а я буду всё время в дороге…

С такими мыслями, полными сожаления, а также и с молитвой св. великомученику Георгию, я дошёл до села Пороги. Милость Божия не замедлила явить себя моей худости. Какой-то человек ехал из Онеги в Чекуево за рабочими; у него было две подводы, и ему одному было трудно управляться с ними. Задняя лошадь шла куда хотела, и я видел, как он мучился с ними и ничего не мог сделать. Когда я с ним поравнялся, то он, узнавши моё направление, сказал: «Дедушка, вот тебе вожжи. Сани полны сена, садись и только управляй!» Кто может понять моё удивление и радость! А ведь от села Пороги до Чекуево 60 километров.

Мы ехали и день и ночь, не останавливаясь. Ещё не было 6 часов, как я уже был в квартире моего дорогого старца. Удивление и радость выражались во всех движениях и взглядах о. архимандрита. Когда прошёл первый восторг встречи, старец и говорит: «Видно, Сам Господь привёл тебя сегодня ко мне, а я уже думал, что сегодня и служить не буду – не с кем…»

После литургии о. архимандрит отслужил для меня благодарственный молебен, и я горячо со слезами благодарил Господа за Его великую милость ко мне недостойному. Весь этот день провёл я у старца, и наша беседа вечером длилась далеко за полночь. Сознавая, что настал последний момент нашего совместного общества, каждый из нас спешил излить свои душевные переживания. Переходили от прошедшего к наступающему времени, останавливались на каждом особо выдающемся событии, проводили сравнения и заключения, и всё это покрывали своим тяжёлым вздохом.

На другой день, 28 ноября старого стиля, пошёл я прощаться с некоторыми старушками, исключительно ко мне относившимся; бедные, и радовались моему освобождению, и тут же выражали своё искреннее сожаление: «Кто-то теперь будет служить с нашим батюшкой?!»

Картина моего прощания с новыми друзьями с далёкого Севера была в высшей степени умилительной. Мой дорогой батюшка с виду был как бы спокойный, но при всяком замечании с его стороны и разговора, если он касался моего отъезда, голос его заметно дрожал…

«Ну, батюшка, – сказал мне наконец старец перед прощанием, – вот ты и дождался того желанного момента, о котором думал и говорил не один раз. Хотя мне, одинокому старику, и жаль расставаться с тобой, но я очень рад твоей радости».

Трудно словами высказать то внутреннее состояние, которым была полна моя душа…

Упал я в ноги старцу и говорю: «Батюшка, простите меня! Может, я вас обидел чем во время моего посещения?!.» Но на мой вопрос я не получил никакого ответа… Две старческие слезы скатились на его благообразную бороду… Упал я на грудь старцу, и несколько минут в комнате, кроме вздохов старца и моего всхлипывания, была какая-то особо таинственная тишина…

Через год после моего возвращения я получил известие, что старец арестован, а ещё через год мне стало известно о его смерти в ссылке. Господи, упокой его блаженную душу в селениях праведных. Когда его высылали, ему было уже 75 лет…

Ну, пора сказать несколько слов о других памятных мне местах: селе Поле, где я больше всего жил, и селе Коломинка, где у меня тоже были добрые знакомые. Село Поле было центром моей жизни на высылке. В это село я прибыл в самом начале своего срока.

Храм Богоявления в с. Поле. Фото начала ХХ в.

В начале высылки я жил в этом селе на вольной квартире, да и многие из высыльных тоже. Казалось, что мы живём как вольные граждане в новой свободной республике. Тут есть почта – для высыльного лучшее утешение; и на почте нас бывает иногда сразу человек по несколько: кому письмо, кому переводы, кому посылки, и всё это встречается с каким-то пасхальным торжеством. Тут же сейчас передаются и новости. Словом, почта для нас была лучшим местом и для обмена мыслями.

Моя хозяйка, где я жил, Колесова Павла Павловна – старушка 64 лет, вдова, в высшей степени интересный человек. Она по своему укладу жизни, характеру, взглядам и рассуждению совершенно не подходила под общий уровень местных женщин. Грамотная, религиозная, в высшей степени отзывчива, а самое главное – не болтливая. Этот порок особенно развит среди местных женщин.

Познакомившись, мы как-то очень скоро поняли друг друга и смотрели на совершавшиеся события очень согласно. Она живёт полузамкнуто, редко выходит из дому, кроме как в церковь да по хозяйству. Любит читать книги религиозного содержания, читает и таких [писателей], как Тургенев, Писемский и др. Читала много книг церковно-исторических. Знакома с историей нашего Отечества и династией его управления. С ней можно было интересно побеседовать, особенно на исторические темы. В последнее время я достал у одного селянина Библию, чему она была очень рада. Очень часто мы с ней читали эту Священную Книгу. Я читал, а она слушала. Конечно, чтение сопровождалось беседой и скромными христианскими рассуждениями.

Павла Павловна Колесова, собеседница о. Иоанна. Фото из архива Тамары Лапиной (Поповой)

Современная жизнь с её событиями может служить теперь самой обширной темой для людей религиозного настроения. Когда нас загнали на реку Шоглу, то дали строжайший приказ жителям, чтобы высыльных никто в дом не принимал и не продавал никаких продуктов, и этим как бы осуждали нас, инвалидов, на голодную смерть. Тогда-то Павла Павловна показала себя истинною христианкою. Многие жители тогда от нас отказались, а она осталась верна своим убеждениям. Руководствуясь учением Христовым, она никому из ссыльных не отказала в милости и чем только могла помочь – помогала. Ей и угрожали, и проч., но всё, слава Богу, обошлось благополучно. Меня она положительно спасла от голода. Сама питалась пайком – а паёк, известно, ограниченный, но мне никогда не было отказано в куске хлеба и картофеля, а иногда и молочком кормила. Я вменил себе в непременное обязательство молиться за неё и за её детей до конца своей жизни.

Так вот, с этим центром я и пришёл прощаться. Павла Павловна напекла мне на дорогу хлеба, насушила сухариков, пирожков и проч., так что путь мой в смысле питания был вполне обеспечен.

Саночки, «чунки», мне подарили добрые бабушки, следовательно, всё было в порядке. Вещей у меня со всеми продуктами собралось пуда четыре. В субботу вечером был в селе Коломинки, прощался с Бурлаковыми. Бурлакова, старушка Матрёна Фёдоровна, провожала меня со слезами и причитаниями: «Батюшка, кто-то теперь придёт ко мне и расскажет что-либо хорошее?! Остаюсь я одна, никому не нужная…» Эта Матрёна Фёдоровна – человек в высшей степени добрый и отзывчивый. Она, бедная, плохо видит и плохо слышит. Её дети погибли в гражданскую – это лишило её и слуха и зрения.

Четвёртого, в воскресенье, в шесть часов утра у Павлы Павловны уже были готовы самовар и горячая варёная картошка. Дочери не было дома – повезла почту. Хотя день был воскресный и праздник великомученицы, и не следовало бы рано кушать, но случай был исключительный. Помолились и сели вдвоём за стол. Разговор как-то не клеился. Мои мысли сами собой невольно стали чаще улетать к Югу, хотя рассудок и говорил мне, что эти последние минуты следует отдать этому человеку, доброму, отзывчивому и находящемуся тоже под влиянием грусти…

Вижу, что она смотрит на меня и как бы хочет что-то спросить, и говорю: «Павла Павловна, вы меня извините, что я немного как бы рассеян…» «Да, батюшка, – говорит она, – теперь твои мысли уже не здесь, а дома, я это чувствую! Но ведь это так естественно… Судьба тебя забросила к нам помимо твоего желания, и ничего хорошего ты здесь не видел. Да и что ты мог увидеть хорошего среди нас, тёмных людей!..» Конечно, много нужно было употребить искреннего красноречия, чтобы убедить её в том, что я оставляю эти места с некоторой тяжестью и сердечною скорбью. «Я, – говорю, – уже немного привык к вам, искренне оценил ваше ко мне отношение и совсем не считаю за людей тёмных, а считаю вас, наоборот, людьми в высшей степени порядочными и сердечными». «Последний раз, батюшка, смотрю я на вас, – говорит она. – И с кем-то я поделюсь своими думами?..» Чай не пился, да и кушать не хотелось под этот минорный аккорд, а потому я предложил Павле Павловне лучше помолиться.

Об этом я ещё раньше думал, а теперь надо было осуществить заветную мысль. Епитрахиль у меня была, подрясник тоже, а главное – была книга молебных пений. Начал служить напутственный молебен с припевом великомученице. На молебне вспомнил о своих, о всех житомирских, а также помянул и хозяйку с семейством. После молебна Павла Павловна не выдержала, упала к моим ногам и со слезами просила не забывать её в молитвах…

В последний раз осмотрев багаж и приведя его в порядок, я начал окончательно прощаться… Бедная старушка рыдала, как ребёнок… А я разве мог быть спокоен… Эти минуты до смерти не забудутся…

На дворе стояла ясная погода, но дня два назад была метель, а потому дорога не могла быть особенно гладкой… Напутствуемый слезами и добрыми пожеланиями доброй старушки, наконец я выехал из дома, так тепло приютившего меня…

До железнодорожной станции Обозерская было 74 км. Рассчитывал проходить по 25 километров в день. Оделся, конечно, потеплее, но впоследствии оказалось, что напрасно: когда я пришёл в село Усолье, что в 5 км от Поля, то на мне не было нитки сухой от пота. Конечный пункт этого дня должен быть постоялый двор «Чуново». Почти не помню, как я до него добрался. Когда я отошёл дальше от жилья в лес, то там дорога оказалась почти совсем занесена снегом. Саночки мои загрузали, то и дело приходилось их вытаскивать и поднимать. Нервы напряглись, силы слабели. Последние 2-3 километра пришлось отдыхать через каждые 5-10 минут. Ноги совсем отказывались идти, руки превратились в какие-то беспомощные плети. Я уже стал сомневаться в том, дойду ли до Чунова, хотя сам прекрасно знал, что оно уже совсем рядом…

Переживать такие моменты, когда сознание ясно тебе говорит, что жизнь твоя на волоске, что ты смотришь прямо в глаза смерти, очень тяжело… Чтобы понять тяжесть таких моментов, их надо пережить – высказать их невозможно. Таких моментов пришлось мне испытать три раза в период моей высылки. В первый раз – когда мы пешком шли от станции Обозерской к дорожному строительству; второй момент – когда я упал с плота в трясину и чуть не был ею засосан; и третий, последний, – когда я возвращался домой. Все эти три случая я не могу принять иначе как только за промышление милости Божией о моём недостоинстве, особенно последних два. Это не то, что я болел тифом в тюрьме и готовился умереть, болезнь настраивает дух человека иначе. А вот в таких случаях, когда человек чувствует, что здоров и что несколько часов назад у него были радужные мысли, предположительные и успокоительные, которые окрыляли его надежду, – и вдруг перед глазами виднеется смерть… Как хотите, неприятно! Конечно, я был молитвенно настроен покориться воле Божией, но грязность, грязность души, прельщаемой миром, – вот что именно меня страшило! Вспомнишь о вечности и подумаешь: что для неё сделано? Кажется, ничего!.. И невольно волос на голове зашевелится…

В Чуново добрые люди пособили внести в помещение мои вещи, да и меня тоже, ибо я сам почти не двигался. Всё на мне было мокрое от пота, мокрое и полумёрзлое, потому что на дворе порядком морозило… Первый этап моего пути пройден, а я жив, что же больше! Слава Богу, тридцать одну версту прошёл, осталось 43 на два дня – следовательно, будет легче.

Следующая остановка – село Большие Озерки в 22 км. Прошёл без особых приключений, но на что и на кого я был похож! Усталый, измождённый, с ноющими членами… При самом въезде в село неожиданно сорвалась страшная метель, но я был уже вне опасности… Хозяйка, к которой я зашёл, оказалась очень добрая. Предложила мне лечь на печи, чтобы согреться и обсохнуть, а для меня это было самым необходимым…

На третий день, 6 декабря старого стиля, в день св. Николая, нашего всеобщего покровителя, была оттепель. Буря утихла, и хотя небо было серое и сумрачное, но казалось, что падать ничего не будет. Однако к полудню стал падать снег – сперва мелкий, реденький, а потом всё крупнее и чаще, в конце концов стал превращаться в туман и дождь.

Конечно, будь в здешней местности частые посёлки, можно было бы переждать такую погоду, но так как здесь от последнего моего ночлега до следующего никаких посёлков нет, то в силу необходимости пришлось продолжать свой путь до конца под сеющим, как из сита, дождём. Эта последняя остановка, село Малые Озерки, отстоит от станции Обозерской в 2 км, а от Больших Озерков – в 20 км. Казалось бы, переход небольшой, но из-за неблагоприятной погоды идти пришлось, принимая во внимание и страшную усталость, до позднего вечера. Когда я бывал в селе Большой Бор, то там пришлось познакомиться с одной женщиной, Александрой Андреевной Ивановой, брат которой жил в селе Малые Озерки. Она-то и дала мне письмо к брату, в котором и просила за меня. Этот брат её, Иван Андреевич, а также его супруга Марья Васильевна оказались люди в высшей степени религиозные – истинные христиане. Они приняли меня, как ангела Божия.

Боже, Боже! Я никогда не испытывал и не видел такого благоговейного и полного любви отношения, какое было оказано ими мне… Мне, такому мокрому, грязному, было оказано самое горячее радушие. Сейчас же согрета была вода для умывальника, дано было чистое бельё. Мой полушубок, который был совершенно мокрым, был выскоблен, вычищен. Кровать была приготовлена в таком виде, что я стыдился даже подойти к ней. Словом, мне казалось, что я только что родился в каком-то новом мире, о котором что-то смутно припоминаю из неведомо когда бывшего. …Чай, сахар, а также всё прочее к чаю. Затем ужин: рыба, грибы, молоко, булка – всё что-то сказочное, а главное – тёплая чистая комната. Всё это казалось мне каким-то раем Божиим… Когда я немного пришёл в себя, то и тогда не знал, как благодарить добрых хозяев за их любовь и христианское отношение.

Нужным считаю отметить случай, произошедший со мной при входе моём в означенное село Малые Озерки. Было уже совсем темно, и мне надо было найти квартиру Ивановых. Пришлось спросить несколько встречных людей, повернуть из одной улицы в другую. В избах горели огни. Вдруг на одном из перекрёстков встретился с целой толпой современных школьников. Боже, я не успел опомниться, как на меня посыпались градом комья снега. С криками «Бей его! Глуши его!..» толпа надвигалась на меня со всех сторон. Я упрашивал, усовещал, стыдил – ничего не помогало! Если бы не подвернулся какой-то мужик, разогнавший толпу, не знаю, чем бы всё это кончилось. А ведь вся эта звероподобная орава совершенно меня не знала. Не знала, кто я. Внешность моя ничем не отличалась от других. Если бы я был в подряснике или в рясе, то тогда можно было бы не особенно удивляться, потому что в школе внушают детям, что священники-попы – самые ужасные люди. Почему ужасные – о том не объясняется. Вид священника, если он в рясе, делает безбожников невменяемыми. Они становятся подобны бесноватым: у них сердце закипает неограниченной злобой, лицо искажается, и они положительно теряют самообладание – верный признак беснования.

Так вот, после этого случая я, наконец, попал к людям, которые по своему внутреннему содержанию и внешнему обращению являли собой истинных последователей Христова учения. Этот факт я хотел особенно подчеркнуть, чтобы заставить тех, кто будет читать сии строки, задуматься о том будущем поколении людей нашей Родины, которое воспитывается в богоотступническом духе. Оно необходимо должно дойти до такого состояния разложения и извращения, до которого дошли содомляне, с добавлением к тому неограниченной злобы. Житомирское людоедство 33-го года служит подтверждением тому. Сохрани и заступи нас, Царица Небесная, от такого ужаса!

В среду, 11/24 декабря, в 12 часов ночи я уже сидел в вагоне поезда, мчавшегося в Москву. Теснота, духота, а также давка пассажиров совершенно мною как бы не замечались. Моя мысль была полна прошлыми и настоящими моментами. Чайник, подаренный мне доброй Павлой Павловной, оказался очень нужным, и благодаря ему я приобрёл некоторое внимание пассажиров. Но главное – я был свободен. Мне не нужно было бояться ни прораба, ни десятника Шарапова, ни усольского милиционера, который любил называться комендантом. Хочу сказать несколько слов о прорабе. Если его назвать зверем, то это будет обидно для зверей, у которых есть какой-то инстинкт страха и сытости. Но это был человек, подобие самого демона, исполненный адской злобы и ненависти. Уму непостижимо, что он выделывал с людьми…

По приезде в Москву первым делом было купить кило белого хлеба. Ни о чём я так не скучал, как о белом хлебе. Из Москвы ехать было много лучше. Тут мне пришлось встретиться с женщинами из Житомира, начались спросы-вопросы и проч.

В Киеве пришлось ждать недолго. Вот наконец тронулся и киевский поезд. Мысли стали как-то невольно всё чаще и чаще устремляться к Житомиру. Вот и Коростень! Суета вокруг – обычная при остановках поезда. Какое-то передвижение пассажиров. Но мне всё это как бы чуждо…

Толчок, маленькое сотрясение, и поезд остановился… Обычная сутолока, шум… И сердце у меня почему-то застучало громко-громко… Выхожу на перрон, читаю: «Житомир»! Полминуты какого-то столбняка, наконец, очнувшись, ринулся вслед за пассажирами в вокзал. Вхожу, а сердце так вот и колотится… Что такое, думаю, за малодушие! А вдруг кого встречу? И опять не могу никак совладать с собой… Проходит минут пять-десять, морозец заставил очнуться и подумать о подводе. Мой внешний вид был довольно непрезентабельный, и если бы кто из знакомых меня и встретил, то едва ли узнал бы.

Нашёл какого-то возницу с одной клячёнкой, и он за три рубля согласился доставить мою персону до места. Было часов шесть утра. После трёхлетнего отсутствия город как будто изменился. Вот и Каретный переулок, место обиталища моих родных и дорогих. Жена моя со средним сыном Алексеем… Когда остановилась моя подвода, в груди что-то как бы сдавило, и на мгновение я готов был потеряться… Но, Боже, прости мою слабость!

Дверь открыла супруга… Сын, бедный, болел ангиной… Что подробно описывать встречу?! Она может быть понятна тому, кто сам испытал подобные переживания…

 ← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска