Об авторе «Вятской азбуки» и немного об ангелах из опоки

Ангелы

Он немного напоминает мне Жака Паганеля – учёного-географа из «Детей капитана Гранта» Жюль Верна. Увлечённый, рассеянный, добрейший и бескорыстный, Паганель стал образом святого от науки. Наш герой, однако, имеет одно важное преимущество: он не выдуман, а существует на самом деле.

Итак, Андрей Павлович Драченков – вятский каллиграф, оформитель книг, учитель и пр. и пр. Я немного запутался в его увлечениях – не зная праздности, можно многое себе позволить.

Андрей Павлович Драченков

Помню утро в летнем лагере вятского клуба «Мир». Его основатель и многолетний предводитель Людмила Георгиевна Крылова угощает нас клубникой, а Андрей Павлович делится новыми открытиями. Например, на подоконнике он нашёл рулон редкой бумаги. А ещё ему какие-то уникальные гвозди приглянулись или что-то из кучи мусора, появившейся при расчистке мировцами их жилья – старинного деревянного особняка. Но главное: перед Никольским собором в центре села обнаружилось потрясающее надгробие – произведение искусства, созданное безымянным резчиком по камню.

Андрей Павлович прибежал вечером, незадолго до ужина, сильно взволнованный:

– Шедевр! Там, перед храмом, шедевр!

Настоятель истобенского храма отец Иоанн Шаповал отнёсся к его словам скептически, но вместе с тем встревоженно. Скептически – потому что никаких шедевров перед Никольским храмом он припомнить не мог. Вот сама церковь – это да, считается лучшим творением зодчего XVIII века Никиты Горынцева. Что там ещё может быть? Встревоженно – так как из другого истобенского храма, Троицкого, где служит батюшка, несколько лет назад украли бесценные иконы. Что делать, если Драченков и вправду нашёл что-то редкое? – теперь думай, как сохранить.

Вместе с батюшкой и художником из Кирова Василием Кононовым мы отправились в надвигающихся сумерках следом за Андреем Павловичем. Были недоверчивы, но не без надежды: Драченков ведь не горе-энтузиаст – муж восторженный, но весьма учёный.

То, что мы увидели, превзошло наши ожидания. Много чего было вырезано на надгробии, но главное – ангелы с дудочками, словно сошедшие сюда, в Истобенск, из мультфильмов Алдашина или Норштейна. Беспокойство отца Иоанна достигло высшей точки напряжения. Если бы не вес находки – центнера в два, батюшка тут же схватил бы её и отправился прятать. А так только и оставалось, что тревожно поглядывать по сторонам. Мы обошли надгробие не по одному разу, вглядываясь в детали. Начали разбирать надписи. Одна: «Жизнь бесконечное воздыхание, но Христос…», «Святый Боже, Святый Креп…».

Ангелы с дудочкой, вырезанные на надгробии

– Не закончена, – констатировал отец Иоанн.

– Непонятно, почему оборвано на середине фразы, – недоумённо согласился Андрей Павлович.

– Может, с мастером что-то случилось, не довёл работу до конца? – предположил я.

– Романский стиль, – продолжил Драченков. – Не Вятка, не Россия, а романский стиль! Опока и резьба по ней. Мастера умели превращать камень в кружево.

При слове «опока» он многозначительно посмотрел на меня. Я кивнул, потому что об опоке мы с Андреем Павловичем успели поговорить немало – он и сам с нею работает.

Василий:

– Кажется, ему не 150 лет, а полторы тысячи!

Андрей Павлович:

– Да-да, смотрите, как вырезаны пальчики. И даже сами буквы какие-то…

Василий:

– Я бы не удивился, увидев такое в Эрмитаже. Даже самые мелкие волоски видны. В них есть какая-то радость. От этого надгробия нет ощущения тоски, от него – ощущение будущей жизни.

Андрей Павлович:

– Оптимистичные ангелы!

Все вместе мы уставились на отца Иоанна: мол, откуда это появилось, почему раньше не заметили?

– Они с поля, – правильно понял он нас. – Выброшены были, заросли грязью. Два года назад принесли, но ничего не было видно. А сейчас дождями омыло, открылось.

Мы снова смотрим, радуемся, разговариваем. Андрей Павлович на седьмом небе. Я, кажется, ни разу в жизни не встречал человека более внимательного к вещам. Они его, наверное, тоже любят и стремятся попасться ему на глаза.

Пора домой

Днём раньше, в Кирове. Я спустился в подвал, где расположились издательство Эммы Леонидовны Павловой «Буквица» и студия рукописной и печатной книги Драченкова. Они оба были там. Тогда мы, собственно, и познакомились. Присоединился к чаепитию, разговорились.

– Этот подвал у вас общий? – поинтересовался я.

– Он принадлежит клубу «Мир», – отвечают. – Нам отдала его Людмила Георгиевна Крылова.

– А общие проекты у вас есть?

– Мы познакомились, – отвечает Драченков, – когда Эмма Леонидовна рассказала о своей мечте, которая совпала с моей: открыть типографию, где можно воссоздать старинные литеры, печатать с их помощью, создавать книги, как в прежние века. Постепенно складывается. Появляются станки. С завода имени Лепсе мне передали тысячи деревянных литер-буковок – от больших, чуть ли не с ладонь, до маленьких. Они были выточены из бука и самшита в середине ХХ века. С их помощью печатали плакаты, когда тираж был невелик и нужны были лёгкие литеры. Давайте покажу.

Разглядывая маленькие вырезанные литеры, я не мог не обратить внимания набольшие, какие-то очень замысловатые, художественно исполненные, – они здесь везде, в том числе в виде больших фотографий.

– Что это? – спрашиваю у него.

– Вятская азбука, – с гордостью поясняет Драченков.

До этого мы ещё дойдём, а пока…

– Андрей, – говорю, – я давно заметил, что у каждого из людей, которые стараются жить осмысленно, есть своя история и есть отправная точка, с которой всё началась. С чего началось у вас?

– После художественного училища я окончил Московский полиграфический институт и восемь лет жил в столице. Подумывал там остаться, но потянуло на родину…

Это был рассказ об обретении веры. Он не был равнодушен к вере и раньше, что-то осталось от бабушки, иногда заходил в церковь – как все. Но как-то, когда он сидел за столом в съёмном жилище, Бог как бы вошёл в сердце и, обратившись к Андрею Павловичу, позвал за Собой. А он не мог ответить «да». И «нет» тоже не мог. Что мешало? Были какие-то амбиции, планы, для реализации которых Москва – самое подходящее место. И это крепко держало.

«Только не смейтесь, – говорит Андрей. – До этого самым большим проектом, которому я отдал четыре года, было издание “Пиво Российской Империи”. И дизайнером выступил, и фотографом. Материалы собирал, у меня даже коллекция уникальных бутылок и этикеток образовалась».

И вдруг Господь подошёл и позвал. «Господи, не могу Тебе ответить, но поступи со мной так, как считаешь нужным». После этого отпустило. Потрясение было в том, что мы знаем, что Господь где-то есть, но не готовы к личной встрече. Однако когда Он посещает, это совсем другое.

Андрей понял, что пора домой. Мелькнуло: «Нужно ехать в Вятку, делать книгу о святом Трифоне». Это была его мысль, но в то же время не его. Собрал вещи, которых набралось четыреста килограммов (одни фотоувеличители чего стоили), и сел в поезд.

Живые иконы

– После этого начали происходить чудеса уже через людей, – говорит Драченков. – Расскажу, как мы познакомились с отцом Сергием Гомаюновым, духовником православной гимназии.

Ещё в институте я начал собирать материал по преподобному Трифону Вятскому. Приехал, сижу в одной компании, поделился с приятелем мечтой о книжке. Он меня поддержал: «Слушай, тебе нужно с кем-то знающим поговорить об этом». И я решил в поисках такого человека сходить в Трифонов монастырь. Захожу в храм, осматриваюсь. Вижу, к одному батюшке все подходят и подходят, о чём-то говорят. С трудом дотерпел, подошёл: «Вы знаете, я художник, по образованию книжный дизайнер, хотел бы книгу сделать о святом Трифоне Вятском». Он удивлённо посмотрел на меня: «Подходи завтра. Текст уже готов. Начнём делать». Уже после этого я узнал, как его зовут. Отец Сергий Гомаюнов. Действительно, оказалось, что только-только была закончена книга и он начал искать художника, который смог бы культурно всё подготовить. А нас этому учили, и хорошо учили.

Книга о святом Трифоне получила название «Живые иконы. Святые и праведники Вятской земли», и рассказ там был не только о преподобном Трифоне, но и о новомучениках. Вышла она в 1999-м. А спустя некоторое время отец Сергий пригласил Андрея работать в гимназию. Там Драченков познакомился с будущей женой Ольгой – она и сейчас работает в гимназии социальным педагогом плюс преподаёт основы православной культуры. К учительскому делу Драченков подходил с опаской – он, как вы понимаете, не из строгих наставников, у которых на уроке слышно, как муха летит. Но и не из тех, кто не поймёшь что в школе делает. Таких, как он, дети если и слушаются, то, во-первых, потому, что интересно, а во-вторых, потому, что человек сказочный. Вроде и не волшебник, но с другой стороны – кто, если не он?

С чем приступить к ним, поначалу не знал. Идею подсказал отец Сергий.

«У многих народов, – сказал он, – было узелковое письмо, и в нашем языке следы этого, быть может, сохраняются, скажем, в виде выражения “С три короба наплёл”. Что вы об этом думаете?»

Это был неожиданный подход к письменной культуре, и стал Андрей Павлович думать. Действительно, существует немало выражений, указывающих на древнее письмо, скажем: «Узелки на память», «Клубок песен», «Нить повествования». «Мощный пласт следов этого письма остался не только в языке, – объясняет он, – но и в орнаменте одежды, полотенец и так далее. Или возьмём стелу шестого века, где плетёнка высечена на камне. В Прибалтике, где родственная славянам культура, женщины до недавнего времени, до всеобщей грамотности, вели с помощью узелков что-то вроде домашней летописи или дневника. Посадил морковку – такой-то узелок, корова отелилась – другой. Так они структурировали свою жизнь».

Здесь можно, кстати, вспомнить из «Калевалы»:

Вот развязываю узел.
Вот клубочек распускаю.
Запою я песнь из лучших,
Из прекраснейших исполню.

Так Драченков пришёл к выводу, что узелковая форма передачи знаний существовала у разных народов, в том числе славянских. И стали они с детьми узелковую письменность воссоздавать, даже сплели первое четверостишие гимна Вятской православной гимназии. Так рождалась студия рукописной книги «Буквица».

На следующий год пошли дальше – создали свои иероглифы на основе древнеегипетских, нанесли их на глиняные таблички, обожгли.

– Когда я сейчас беру их в руки, – говорит Андрей Павлович, – думаю, что как это было когда-то в жизни народов, так случилось и в моей жизни. Мы с детьми шли по следам рождения письменности, и целые пласты культуры становились нам понятны, близки. Иероглифами мы написали уже весь гимн гимназии. Ещё писали на восковых дощечках. Знаете, покупаешь цветной воск, заливаешь формочки. Для детей это праздник. Изучали стили письма – устав, полуустав, скоропись, вязь и так далее. Я ведь являюсь членом Союза каллиграфов России. Три года занимался Остромировым Евангелием. И вдруг открыл для себя, что всем этим очень интересно делиться с детьми. Сегодня дизайнеры бьются с поиском новых идей, но от прошлого остался огромный материал, который мы способны использовать как источник вдохновения. Можно целый день простоять перед табличками с клинописью – они завораживают.

Писать правильно

О каллиграфии стоит сказать особо – слишком большое место она занимает в жизни Андрея Павловича. Преподаёт её сейчас в четырёх местах. Готовится создать и в клубе «Мир» уголок, где можно было бы заниматься с ребятами, писать не шариковой ручкой, а гусиными перьями или металлическими.

– Каллиграфы говорят, – уверяет он меня, – что их искусство начало умирать, когда появилась шариковая ручка. Сорок лет назад школьник приходил в первый класс и невольно становился начинающим каллиграфом. Насколько важно это почти утраченное умение? Сейчас есть такая проблема, когда человек, получив медицинское образование, становится хирургом, но моторики, чтобы совершать точные движения скальпелем в руке, не хватает. А прежде руки были у людей действительно золотые. У меня есть небольшая коллекция вырезанных на самшите ксилографий. Её сделали примерно полвека назад, а сейчас такие, скорее всего, никто уже не сделает. Руки у людей стали другие. Поэтому занятия по каллиграфии имеют не только культурное значение. Хотя и культурное немалое, человек ведь не просто писать учится, но погружается и в церковнославянский язык, и дореволюционную орфографию, впитывает всю русскую письменную культуру. В романе Достоевского «Идиот» в своём «слове о каллиграфии» князь Мышкин размышляет о буквочках, росчерках, какое это наше замечательное достояние.

Я показываю детям букварь 1898 года. «Смотрите, – говорю, – как интересно: у школьников букв было тогда на четыре больше». И тут можно эти буквы показать, поразмышлять о них. А начинается учебник с урока по каллиграфии, где учат правильно писать. Полезно учиться писать и правой, и левой рукой, за счёт чего улучшается мышление.

Несколько раз я наблюдал, как пробуждается в человеке генетическая или духовная память, не знаю, как это назвать. Было время, когда мы в православной гимназии делали Летопись – вели нить от сотворения мира через разные письменные источники и своды к преподобному Трифону. И одна девочка – Анфиса, темпераментный такой человек, – взяла пёрышко и начала писать скорописью, как будто родилась и выросла несколько веков назад. Другой случай был в художественном училище. Там моя ученица на втором занятии начала писать полууставом. Два таких случая. И это немыслимо. Не знаю, чем объяснить эти проснувшиеся дары.

– Когда у вас самого проснулся интерес к этому искусству?

– Каллиграфии учился у лучших мастеров в Москве. Потом вот что произошло. Я уехал в Молдавию, где смертельно заболел мой дядя. Полностью оторванный от своего мира, прожил несколько месяцев в чужой стране, ухаживая за близким человеком, и понял, что начинаю сходить с ума. Спал с включённым светом, но как только закрывал глаза, надо мной начинали летать чёрные птицы и кто-то всё время листал огромную книгу, переворачивая пергаментные листы. И так всю ночь. Уехать, бросив дядю, не мог. Спасение пришло, откуда не ждал: я нашёл пёрышки, бумагу, а у меня был с собой молитвослов с акафистом святителю Николаю на церковнославянском. И я начал его переписывать, по две-три страницы в день. Так в моей жизни появился стержень. Каллиграфия спасла мне душевное здоровье, а может, и жизнь. Если бы люди знали, что это! В каллиграфии есть свой ритуал. Бывает, возьмёшь перо… и получается конструкция, всё сразу ложится. Возникает связь с миром Божьим, и душа твоя получает прочное основание.

Сделал я тогда эту книжечку, а потом меня попросили её продать. Но взять за это деньги я не смог – слишком чудесным образом она появилась. Подарил её. В каллиграфии есть и знакомство с собственной культурой, и даже такое ненавязчивое воцерковление. Когда человеку говорят, что он должен в храм идти, это не всегда очень действенно – нужны тропинки, по которым он может туда прийти. Это и рукоделие, имеющее отношение к православной жизни, и знакомство с уникальной церковнославянской письменностью. Ни у одной письменной системы в мире нет такого, чтобы названия букв выстраивались в целый рассказ. Вот послушайте:

Азъ буки вѣди
Глаголь добро есть
Живѣтезѣлозѣмля
I иже како люди
Мыслѣтенашъонъ покой
Рцы слово твердо
УкъФертъХѣръ…

На современный русский язык это можно было бы перевести так:

Я знаю буквы.
Письмо – это достояние.
Трудитесь усердно, земляне,
Как подобает разумным людям.
Постигайте мироздание.
Неси слово убеждённо!
Знание – дар Божий…

«Я знаю буквы»

Ну вот мы и подошли к проекту, который последние годы занимает Андрея Павловича больше всего, – «Вятской азбуке». Идею создания букв в виде произведений искусства, памятников русской письменности, подсказал всё тот же отец Сергий Гомаюнов. Но руки до этого дошли уже после того, как Драченков начал сотрудничать с клубом «Мир».

– Один раз, когда мне было уже ближе к сорока и пришла пора подводить какие-то итоги, я понял, что хоть и делаю много всего, но я, по большому счёту, никто. И вдруг сон. Является некий мудрец: «Не волнуйся, Андрей, на самом деле даже те люди, которым кажется, что они что-то достигли, часто заблуждаются. Их достижения подобны вот таким мешочкам». Он показывает кожаные мешочки и предлагает мне один из них взять в руки. Я беру. Внутри какие-то камушки. «Видишь?» – спрашивает старец. «Да». «В этой земной жизни многие думают, что их дела много стоят, – говорит мудрец, – а на самом деле…»

После этого сна я несколько успокоился, но начал искать какой-то проект. У нас с Эммой Леонидовной Павловой и Людмилой Георгиевной Крыловой есть мечта о создании Русского центра культуры и письменности. Артефактов культуры в «Мире» много, если добавить занятия церковнославянской письменностью, каллиграфией, знакомством с ремёслами – это всё структурирует. Тогда-то и появились первые буквы.

– Как вы познакомились с Людмилой Георгиевной?

– Лет пятнадцать назад мы с женой пошли на Пасху в наш Трифонов монастырь. Подошли к оцеплению, пропускавшему людей в храм по пригласительным, и поняли, что нам в церковь просто так не попасть. Тут впереди показалась фигура Людмилы Георгиевны. Она человек видный, и видеть её всякий раз очень приятно. Она как ледокол шла, не знаю, что говорила, но её пропускали чуть ли не с реверансами. Вот в шлейфе тех, кто за ней устремился, мы и вошли в храм. Это был знак: я понял, что Господь дал этой поразительной женщине дар идти, пробиваясь туда, где происходит самое важное.

Однажды в Москве, куда мы приехали на туристическую выставку в Крокус-центр – там были представлены разные страны, – Людмиле Георгиевне удалось создать хоровод, где по одну руку от неё оказались турки, а по другую – болгары. Как вы знаете, эти народы друг друга не очень любят. А здесь они танцевали вместе, и когда всё закончилось, к Людмиле Георгиевне подошла темноволосая болгарка и растерянно спросила: «Как же мы теперь жить-то будем?» Понимаете, пришло время прощаться, и эта женщина не знала, как ей жить дальше без открывшейся вдруг любви, родства, образом которой стала Людмила Георгиевна.

– Почему вы назвали свою «Азбуку» вятской?

– Каждая буква – это символ не только славянской и русской письменности, но и Вятской земли, её традиционных промыслов. В «Азбуке» мы собрали все ремёсла. Есть и кованые буквы, и плетённые из соломки, бересты, плетённые гобеленом, с применением плотницкого искусства. В одной из них есть кованые наконечники стрел, элементы кольчуги. Произошло соединение мира невидимого, устремлённость в горние высоты с умениями, трудом.

Андрей Павлович работает над буквой «твердо» «Вятской азбуки»

Буквы собрали вместе многих людей, которые мне помогают. Вот буквочка «ЮС МАЛЫЙ», 35-я в глаголице и 36-я в кириллице, слышится, как «я». У нас есть мастер Лариса Сметанина, она занимается соломкой. Я сделал эскиз, она очень быстро сплела.

ЮС МАЛЫЙ. Ржаная солома в руках умельцев превращается в золото. Графема славянской буквы напоминает купол храма, а под ним раскинулись семь холмов. Град Вятка, по преданию, стоит на семи холмах. 2012 г.

А это «В» – Вятка. Она из натуральной кожи. Мы вынесли её весной, в ледоход, когда солнце играло, на берег реки, чтобы сфотографировать. Точная копия этой буквы из Остромирова Евангелия – Книги, которой 950 лет, можно сказать, Главной Книги нашей страны. Тяготеет она к византийской традиции.

«В»- точная копия буквы из Остромирова Евангелия.

«Н» посвящена святителю Николаю Великорецкому. На ней вырезано: «Мирликийская страна хвалится тобою, отче Николае…» – тропарь Великорецкому образу святителя.

– Из чего сделана деревянная верхняя часть?

– Подлинный наличник со старинной резьбой. Ему больше ста лет.

НАШ.Буква вырезана на дереве вязью молитвенного обращения к Великорецкому образу святого Николая Чудотворца. Оконный наличник – образ небесного, духовного, ножки от мебели крепко стоят на земле, и это тоже важно в жизни человека. 2012 г.

Буква «А» напоминает об Адаме, она сделана из глины – в древнееврейском имя Адам переводится как «красная глина». Когда смотришь, можно увидеть структуру первых дней творения.

А буквочка «О», осенняя такая, – это коклюшечное, вятское кукарское кружево. Из него делали изумительной красоты вещи, не хуже вологодского. Когда я подошёл к мастерице с предложением сплести букву, она скептически к нему отнеслась. «Какую букву вы хотите сделать?» – спросила. «О», – отвечаю. Она обрадовалась и сказала, что это больше всего подходит, потому что кружево всегда что-то окружает. «О» имеет форму ока, как видите, и, возможно, это неслучайно, что с неё начинается слово «око».

ОН. Буква выполнена в традициях вятского коклюшечного кружева. Мастерица использовала различные приёмы и типы орнамента.

Я могу про каждую букву рассказать. Буква «С». Это графема глаголической буквы «С», полностью буква называется «Слово». В основе – крышка старинного сундука, на ней солярные, солнечные знаки. На свиточке полууставом – выдержка из Евангелия от Иоанна о свете. Крест – «ставрос» по-гречески – сделан из полочек из-под икон, найденных в крестьянской избе.

СЛОВО. Буква вместила в себя много духовных понятий. Фрагмент текста на свитке – начало Евангелия от Иоанна.

«Т», конечно же, посвящена преподобному Трифону. Вот с этим верхним её элементом связана целая история. Она сделана из кипариса, присланного из Абхазии. Мы вырезали из него элемент ткацкого стана. Когда я работал с этим деревом, в мастерской разливалось благоухание. Кипарис пахнет удивительно, это что-то неземное, ни на что не похожее. По бокам на дубовых дощечках вырезан тропарь святому Трифону славянской вязью, превращающей буквы в замысловатый красивый орнамент.

ФОТО: ТВЕРДО. Буква посвящена преподобному Трифону Вятскому. Она вырезана по образцу знаков Луки Гребнёва – типографа, работавшего на Вятской земле сто лет назад.

ЯТЬ. Слово «мех» в старой орфографии писалось через «ять». Композиция из традиционных вятских мехов – рыси, бобра, кролика – сшита в виде лабиринта, на каждом перекрестии которого человек стоит перед выбором. 2015 г.

ФЕРТ. Создана из филёнок, собранных историко-краеведческим клубом «Мир» в экспедициях по северным районам Кировской области. Общая идея связана с интерьером крестьянского дома. Старые фотографии напоминают об ушедшей эпохе. И даже след от утраченной фотографии являет собой историю, в которой остаются «белые пятна». Справа – литография 1909 года с изображением прп. Стефана Филейского. 2014 г.

КАКО. Соткана из каллиграфической скорописи, которой написан отрывок из «Сказания о земле Вятской». В тексте рассказывается о начале земли Вятской, которую всегда хранил Господь, долготерпеливо удерживая кованые лук со стрелой (справа вверху). Фактура капо-корня символизирует Небесный Мир, а глаголическая «К» превращается в дверную ручку. 2012 г.

БУКИ. Создана из бересты по образу букв русских рукописных книг XV века. Сверху и снизу композиции из букового дерева вырезаны названия славянских букв («буки» по-древнеславянски – это «буквы»), напоминая о том, что из бука ещё в античности делали основу книжного блока. 2013 г.

– Есть ли из камня?

– Из камня работа закончена несколько дней назад. Я мечтал об этой букве лет десять. Она сделана из опоки – мягкого известняка, который добывается в Кукарке. Основа – это камни, оставшиеся от разрушенного храма Александра Невского. Как-то увидел у фонтана гору мусора. Присмотрелся – опока.

Ещё хочу рассказать об «I». Так Господь устроил, что мы с женой побывали на Святой Земле, где я купил сплетённый монахом простой синенький крестик. А в одной мастерской араб дал мне пригоршню спилов оливкового дерева. К ним я прикрепил этот крестик и нашёл для них место на букве «I», с которой начиналось в старой орфографии слово «История». А ещё Иисус, Иерусалим, икона. Может, поэтому богоборцы исключили её из алфавита. Вокруг неё колесо истории – сфера с восемью спицами на фоне космоса. Когда я крестик туда вставил, колесо для меня ожило, начало двигаться. И стало понятно, что, пока монахи молятся и плетут кресты, это колесо не остановится, мир будет существовать.

Буква «I». В дореволюционном написании слово «мiръ» имело значение «вселенная». Этот образ лёг в основу композиции.

«Вот корабль плывёт…»

Господь сотворил человека из праха земного, а значит, материя лишь временно недвижима и на самом деле ждёт, когда на неё обратят внимание, чтоб начать оживать.

– Я люблю камешки, деревяшечки, – Андрей Павлович с любовью перебирает буковки своей будущей типографии. – Однажды, во время крестного хода, я поднял камешек на дороге, похожий на краюшку хлеба. И сложилась история о том, как в давние времена обронил крестоходецкусочек хлеба. Но так как по пути на реку Великую случается много необычного, хлеб не пропал, звери его не съели, а превратился он в камешек – маленький памятник, напоминающий нам, что ход продолжается из века в век. Только представил всё это, встречаю свою ученицу Анфису. Начинаю делиться с нею этими своими мыслями, а она смотрит на меня удивлённо так и говорит, что знает этот камень – долго несла его в руках, прежде чем оставить на дороге, и тоже думала над ним. Не существует ничего в Божьем мире просто так. Вглядываясь даже в самые обычные детали, мы одухотворяем их и одухотворяемся сами.

Буква Г (глаголь) сделана в 2015 году Андреем Драченковым и Екатериной Краевой из  глиняных плакеток, покрытых цветными глазурями и изображающих 38 знаков глаголической азбуки.

В основе буквы Л (людие) идея лестницы-восхождения, похожей на стремянку. Тридцать персонажей композиции – это числовое значение буквы. Двое из них – ангелы, остальные – люди, поднимающиеся по лестнице и стоящие в хороводе.

Меня всегда привлекала тайна превращения неживого в то, что уже не мертво. Однажды отец Сергий благословил писать иконы. Сам бы я не осмелился взяться за такое, но мне очень понравилось. Я узнал, как перетираются минералы в краски. И насколько это отличается от того, чем работают художники, покупая тюбики. Здесь важно умение чувствовать материал, перетирать потоньше-погрубее. Но не только это… С каждой иконой этот труд даётся мне всё сложнее и сложнее. Обычно наоборот: человек учится, и у него всё получается быстрее – появляются навыки, приёмы. У меня не так. Каждую икону делаешь и думаешь: а не последняя ли она в жизни? Немощь свою чувствуешь, тяжело, трудно работается. Но зато благодаря иконописи я понял мысль отца Павла Флоренского о том, что образы, которыми пользуется художник, очень часто взяты из горнего мира, это проекция того мира к нам – незрячим. В иконе она выражена максимально ярко.

Хотите, я вам что-то покажу?

Андрей Павлович подводит меня к старинному образу, где в центре – там, где должен быть Бог, – лишь чернота.

– Образ Преображения, – произносит он. – Когда-то мне отдали абсолютно чёрную доску. Я покрыл её составом для очищения, а в один из церковных праздников пришёл домой и… глазам своим не поверил, увидев золотой ассист на одеждах апостолов. Это такие штрихи на образах – на одеждах, крыльях ангелов, куполах церквей. Мне открылась удивительно тонкая работа иконописца, словно он писал одним волоском. А Спаситель не восстановился. Погибло изображение. Может быть, в этом есть какой-то смысл, и Господь однажды меня благословит восполнить утраченное. Не знаю, решусь ли я на это.

Стою растерянно, переводя глаза с иконы на Андрея и понимая, что мне, кажется, приоткрылось что-то важное о нём, быть может, замысел Бога об этом человеке. Мы выходим из подвала, чтобы встретить отца Иоанна Шаповала. Он должен подъехать, чтобы забрать нас в Истобенск, где Андрей Павлович этим вечером найдёт дивных ангелов на старом надгробии. Мы едем к ним навстречу, ещё не зная об этом. Но Вятка – это Вятка: страна, где не перестают совершаться чудеса.

 ← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска