Мы стоим у окна его просторной мастерской. Размером она, наверное, с небольшой заводской цех. Есть и станки. Один настоящий – простенький, другой – на фотографии. На ней Анатолий Валентинович Лысов, совсем ещё молодой, склоняется над занимательным чёрным агрегатом с надписью: Krause.

Бумагорезательная машина Krause – вечная, как уверяет Анатолий Валентинович. Если за ней ухаживать

Читает по памяти:

Пусть книжный червь –
жилец резного шкафа –
В поэзии узоры прогрызёт,
Но, уважая вкус владельца-графа,
Пусть пощадит тиснёный переплёт.

– Это из Роберта Бёрнса, – поясняет мастер. – Стихотворение, которое знает каждый уважающий себя переплётчик.

А вспомнил он его вот почему. Принадлежит мастерская вятскому Знаменскому храму, где настоятелем служит отец Игорь Шиляев. Однажды он устроил встречу Анатолия со слабослышащими и сам переводил, в том числе строчки Бёрнса, и хорошо переводил. Слабослышащие оказались замечательными слушателями или зрителями – непонятно, как назвать людей, которым рассказывают о переплётном деле с помощью языка жестов.

Чтобы попасть в мастерскую, нужно пройти мимо Царёво-Константиновой Знаменской церкви, потом вскарабкаться по высокой лестнице. Осматриваюсь.

Стена в потёках – зимой, с середины января, начинается капель, пока снег не сойдёт. Внизу на полу сидит старенький, понурившийся медвежонок, сделанный непонятно из какого материала.

– Это Сашок мне приносит, – улыбается хозяин мастерской.

Чаще всего он улыбается грустно, но не в этот раз. Сашок – это вроде местного блаженного. Собирает вещи у мусорных баков и где придётся, потом дарит тем, к кому хорошо относится. В красном углу иконы. На одном из столов лежат переплетённые или разобранные старинные книги и подшивки «Веры». Лысов, лучший переплётчик Кирова, философствует, конечно, как все мастера, но не ищет червоточины в мироздании, людях, вере.

– Если ты чего-то не понимаешь, значит, сам дурак, – говорит.

В мастерской пустынно.

– Я здесь совсем один, – произносит Анатолий.

Эти слова повторяются, пока мы беседуем, несколько раз, но каждый раз поворачиваются новой стороной. Нет учеников – и это плохо. Нет искушений – и это хорошо. Не с кем поговорить, когда душа просит, – это не очень хорошо.

– Живу как отшельник, – поясняет Анатолий, – нет никакой агрессивной среды, кругом одни единомышленники, ничто не отвлекает, тишина, нет начальства. Я помню планёрки по понедельникам, это был стресс каждый раз. А здесь хорошо.

Анатолий Валентинович Лысов в своей мастерской

Голос какой-то не особо радостный. Мы с ним в этом просторном помещении – как две горошинки в пустой коробке. Если, конечно, не считать медведя, который ни на кого не смотрит, повесив голову. Подумалось, что все мастера, которых я знал в своей жизни (каменщики, портные, парикмахеры, создательницы дымковских игрушек, столяры, реставраторы, скульпторы, художники, архитекторы), были одиноки. У них могли быть любящие и любимые мужья, жёны, дети, друзья, однако что-то невидимое, но прочное окружало их со всех сторон. Иногда они крепко выпивали, иногда не брали в рот ни капли, иногда были почти весёлые, иногда почти грустные, но при этом принадлежали будто к одному племени, которое рассеялось по миру, чтобы все о нём забыли. Однако скрыть принадлежность к нему невозможно.

– Расскажите мне свою историю, – прошу я.

Как Анатолий Валентинович стал переплётчиком

– Было мнение, – чуть улыбаясь, начинает он, – что руки у меня выросли криво. Но когда после армии я оказался в бригаде плотников-бетонщиков на Севере, то понял, что всё не так плохо. Как-то раз нужно было изолировать трубы, каждая 170 метров длиной. Но основа трубы лежит на опоре, а доступа к ней нет. Пригнали трубоукладчики, которые справиться не смогли – опрокидывались, и тогда я, двадцатилетний пацан, у которого всего лишь 2-й ученический разряд, возглавил работы. Попросил, чтобы нам выделили четыре экскаватора, всё продумал, а напарник, имевший намного больший опыт работы, только кувалду да дрель мне подавал.

Потом год работал на шахте в Воркуте, у меня корочка проходчика 4-го разряда. Потом поступил в Кировский педагогический институт, женился на замечательной девушке, но наступали новые времена. Как-то на партийной конференции я встал и сказал: «Чем мы тут занимаемся? Утратила ли партия авторитет? Вопрос риторический. Выйдите за дверь аудитории, поговорите с народом. Кто скажет хорошее слово о партии, признает, что у неё есть авторитет?»

Наш преподаватель истории партии, который прекрасно ко мне относился, Максим Иванович Козлов – однорукий ветеран войны – в сердцах сказал обо мне: «Змею на груди пригрел!»

Очень хороший человек, он не понимал, что происходит со страной. А вскоре её не стало.

* * *

– Незадолго до этого, 4 апреля 1991 года, я вышел из дома поискать проволоку, чтобы сделать насадку на дрель. Так как живу я рядом с ДК железнодорожников, то знал – там переплётчики обитают на четвёртом этаже. Зашёл к ним, когда они собирали машину Krause – привезли её из библиотеки Герцена, взяв в аренду. Помог им и… остался. Машину эту я потом перевозил с места на место ещё восемь раз, могу разобрать и собрать её с закрытыми глазами.

Зарабатывали переплётчики в основном на корочках для удостоверений: объёмы большие, но заказы редкие. А всё остальное время жили тем, что Анатолий переплетал книги – по сотне в месяц, пять рублей за каждую, а потом половину денег отдавал бригаде, на которые она пила. Народ тогда к печатному слову относился с большим уважением, так что несли не только детективы, но и годовые комплекты журналов – детские, «Рыболов», «Охота» и прочие.

А машина…

Бумагорезательная, в просторечии «гильотина». Краузе у себя в Германии придумал её в середине девятнадцатого века. Вместо электродвигателя, как сейчас, разные шестерни. Однажды вышел из строя резак, но в 90-х ещё были люди, способные сделать другой. Новый резак выточили в артели инвалидов за два дня. А так-то машина вечная. Если ухаживать. Один раз случился перепад температуры, и у Анатолия сердце сжалось, когда он её увидел – свою машину: она стала рыжей от ржавчины – хороший металл на самом деле очень быстро ржавеет. Отчистил – и стала как новенькая.

– Переплётчики мои недолго продержались, – продолжает он. – Один умер, остальные потеряли интерес к работе. Оборудование я у них и у вдовы выкупил, но машина принадлежала Областной библиотеке имени Герцена. Ей она была не нужна, и мне в голову не приходило, что однажды я могу её лишиться. Предложил услуги переплётчика пединституту, нашёл помощницу. Лена приехала учиться из деревни, а встретились мы в худший момент её жизни. Девушку отчислили из института, а квартирная хозяйка выставила из комнаты. Я предложил ей стать помощницей и со временем смог сделать из неё отличную специалистку. Очень надёжный, аккуратный человек. Переняла всё, что смогла. Но, понимаете, она ближе к концу рабочего дня чаще смотрела на часы, чем на книги. Дела у неё, семья, и это правильно. Но чтобы стать мастером, все другие дела должны подчиняться одному.

В пединституте я проработал шестнадцать лет, а думал, что это будет продолжаться до конца моей жизни, но не сложилось. Krause осталась там, выкупленная институтом, но вскоре его упразднили, присоединив к политехническому. Жене позвонили, сказали, что моя машина стоит в снегу между двумя колоннами, но не успел я спохватиться, как она оказалась в Слободском музее. Там её полюбили. Почистили, смазали, иногда показывают детям, как она хорошо режет. Хотел выпросить, чтобы учить детей переплётному делу – здесь места много, можно было столы поставить, светильники. Объяснял, что машина должна работать, но не убедил. Видно, не достоин её.

* * *

– И что было дальше?

– Очень много дала мне стажировка в Петербурге – в фондах Национальной библиотеки. Там, на Фонтанке, 36, во дворце графа Шереметева, мне посчастливилось застать настоящих профессионалов в деле реставрации книг. Они были ученицами мастера, которого я не застал. Многое от него переняли.

Один раз мне почти удалось найти ученика. Пришёл ко мне человек, не в лучшем состоянии, – когда у человека всё в порядке, он, наверное, не склонен что-то менять в жизни. Я не сразу понял, что ему нужно. Оказалось, капитан дальнего плавания. Взял его в помощники, начали вместе молиться, в храм ходить. И как-то всё у него в жизни начало складываться, вот только работать вместе мы так и не смогли. Он слишком медленно всё делал. Сейчас риэлтор.

Слушая Анатолия, я подумал, что он реставрирует, переплетает не только книги, но иногда и людей.

Вера

– Вокруг меня семь храмов, я сижу в восьмом, – говорит Анатолий. – Хожу по самой главной улице. А раньше, работая в пединституте, мимо рынка ходил, этой клоаки.

– У вас были верующие в роду?

– Бабушка Марина Петровна, ложась спать, шептала, утром тоже шептала: верующая была, но по-старушечьи. Всю их семью сослали под Иркутск, но не сразу, видно, сначала стали лишенцами. Поэтому в магазине им ничего не продавали. Мой будущий дед увидел, что стоит девушка возле магазина, мнётся. Спросил: «Конфет-то хочется?» – «Хочется». – «Ну, давай денег».

Взял пять рублей, купил конфет, а сдачу не вернул. Он был активистом, из бедноты, секретарём волостного совета, занимался чем попало. Очень разносторонний человек, но как-то шло у него всё в жизни наперекосяк. Возьмётся скотину выращивать, разбогатеет, а потом всё спустит. Во время войны служил на Северном флоте в охране конвоев. Потерял там все зубы – цинга. Их двое моряков вернулось в деревню с войны. Бабушка очень боялась, что он от неё уйдёт к другой и варила самогонку, чтобы удержать. Он пил, но жаловался: «Клава не спаивала своего Филиппа, а ты меня споила». Филиппом звали второго матроса.

Моя жена Елена очень скорбит по потерянному поколению наших родителей, дедов. Душно им было без Бога, нехорошо. У нас всё куда лучше, а дети лучше нас, и это милость Божия. Вспоминаю детство, юность – полная безнравственность. Сейчас говорят: «Страшно жить». Но страшнее всего было в 70-е, когда на улицу лишний раз не выйдешь было. Я ездил на электричке, точнее, на рабочем поезде, и то и дело там кого-то резали. А молодёжные банды, которые сейчас куда-то исчезли?! А полная беспросветность 80-х?!

С женой Еленой

* * *

Когда я учился на первом курсе филфака, жил пару недель у знакомых, почитал Библию 1976 года издания – кажется, единственная, которую разрешили издать до прекращения гонений. Но не впечатлило. Когда уже стал переплётчиком, мы с женой зашли в магазин и увидели «Закон Божий» протоиерея Слободского. Он выпал из корочки, вроде как брак, но я говорю: «Ничего страшного», – переплётчик я или нет?! Купил, переплёл, прочитал. И меня потрясла эта книга, особенно то, что там было рассказано про страдания Христа, про Его распятие. Его подвиг меня поразил. Я почувствовал, что всё это правда – исполосованная спина, сломанный нос. А если всё это правда, то почему я некрещёный?

Но когда жена со старшим сыном решили креститься, я с ними не пошёл – не понравилось, что меня торопят. Крестились мы с младшим на следующий год.

Время было смутное. Одно время хотел податься воевать в Чечню гранатомётчиком, но Господь меня не отпустил. Я сломал обе ноги, повредил позвоночник, не мог ходить. Если бы слушался советов врачей, велевших четыре месяца не снимать гипс и лежать, то стал бы инвалидом. Вместо этого ходил на костылях, избавляясь от гипса, пока остатки сами не отвалились. Потом отправился в Великорецкий крестный ход. Меня хватило на один день, на второй было не встать. Но как-то мне предложили взять с собой костыли, благодаря которым я смог пройти путь туда и обратно. Познакомился с историко-краеведческим клубом «Мир», который обживался в Великорецком, – и я стал у них на время кем-то вроде прораба. Разместились на горе недалеко от села и ходили оттуда помогать монастырю. Девочки расчищали храм, выгребли из него три грузовика с мусором, парни дрова кололи, я русскую печку разобрал в здании, которую передали обители. Когда вылез оттуда весь чёрный, все рассмеялись, начали кричать: «Фотографируйте Анатолия!» Настоятелем был отец Тихон – добрый, светлый человек, все начинали улыбаться, когда его видели.

Сын Павел учится в Нижегородской семинарии, служил там в этом году вместе с Патриархом: книгу держал – он ведь раньше был иподьяконом. Мы с женой всегда гордились Павлом, и когда получали благодарственные письма из армии, и когда они начали приходить из семинарии: «Спасибо, что воспитали такого сына». Он и не думал, наверное, идти по этой стезе, но однажды к нам в гости зашёл ректор Духовного училища отец Василий Песцов. Когда уходил, предложил: «Павел, проводи меня». Мы думали, до остановки, а он отвёл его в училище и там представил: «Вот наш новый ученик». Это было в декабре, когда группа уже полгода отучилась. Пришлось навёрстывать. Его до сих пор очень тепло там вспоминают, а в семинарии сразу зачислили на четвёртый курс.

А младший наш – Даниил – стал дьяконом. С трудом ушёл с прежней работы. Он ведь великолепный сварщик, таких тяжело отпускают. Когда нужно что-то интересное, сложное сварить, скажем на Олимпиаду, вызывают Даниила, потому что он делает быстро и красиво, такой у меня уникальный сын. Аккуратист. Когда шов ведёт, он у него художественный получается, безупречный, при этом работает быстро.

* * *

– Метания мои продолжаются, но не потому, что я теряю веру в Бога или уважение к Церкви. Скорее, веру в себя и уважение к себе. Слаб.

В августе 2008-го это привело меня в Оптину пустынь. Я там тоже занимался переплётом, но недолго. Ни наместник, ни благочинный не придавали переплётному делу особого значения. Есть один переплётчик – иеродиакон Феофан, и довольно. Его обучала реставратор из музея имени Рублёва, а славился батюшка умением подписывать: «Сия книга…» и так далее. Говорили, что его подпись стоит тысячу долларов, которые шли на содержание обители. У него я кое-что перенял из художественного переплёта, скажем плетёнку – это такой узор на коже.

Оптина – единственное место, где я не грешил. Не до этого было. В пять часов встаёшь, а в полшестого идёшь на службу. Потом дежурство в храме, у отца Нила, и работа в огороде. В церкви три больших бака из нержавейки, которые я должен был наполнять. А на огороде нами командовал отец Елисей – кандидат сельхознаук. Каждое утро он выстраивал нас, трудников, на берегу пруда, проводил развод, определяя, кто что будет делать. Но с армией ничего общего: батюшка был добрейшим человеком и никто не неволил нас там оставаться.

В Царёво-Константиновом храме начинают звонить колокола.

– Я не представляю, как жить без веры, – говорит Анатолий. – Меня спрашивают, зачем люди веруют, если живут всё равно бедно. Им кажется, что, если живёшь как положено, это должно материально вознаграждаться. Но вознаграждение бывает, только не все это понимают. Меня без веры давно в живых не было бы. Не понимаю, как обычные, хорошие, вежливые люди живут без этого. Где у них святое место? Мне кажется, они в постоянной тревоге о себе, о детях, ведь всё так непрочно и всяк человек ложь. Даже если не предаст тебя, может умереть. Нельзя ни на кого положиться. Как они живут? На что возлагают свои надежды, упования?

Переплётное дело

Анатолий Валентинович заваривает крепкий чай, достаёт что-то из домашнего, собранного женой. Трапезничаем. Рассказ продолжается:

– В 90-е годы я, конечно, много потерял. Нужно было идти в науку, но кто-то должен был кормить моих детей. Так что сам кандидатом наук не стал, зато переплёл больше трёх тысяч диссертаций, в том числе сокурсников. Но годы учёбы на филфаке не прошли впустую. Без них я не стал бы мастером. Кажется, последним в городе, после того как вымерли все переплётчики в округе. Не сразу в это поверил, всё искал наставника. Но однажды богатая заказчица решила, что я работаю слишком медленно, и забрала книгу. Совершив «круиз» по всему городу, она через неделю вернулась ко мне. Так я понял, что, кроме меня, никого не осталось.

Расставшись с пединститутом, я занялся реставрацией ценных книг и за счёт этого смог подняться на ноги. Рекламы практически не даю, это всё равно что продавать участки на Луне. Живу за счёт постоянных заказчиков. Среди них есть коллекционеры из Москвы и наши, вятские. Все старинные Евангелия в храмах епархии переплетены мною. Сын присылает заказы из семинарии, где люди поражены тем, что ветхой книге, которая, казалось бы, отжила свой книг, можно вернуть первозданный вид, а то и лучше.

История переплёта очень интересна. Как сказал один француз, по корешкам книг можно оценить историю народа. Первые книги были в рулонах, которые хранили в тубусе. Это и было первым переплётом. В Египте чиновники носили тетрадочки, которые сшивались, а это основа переплёта. Но первые книги, как мы их сейчас себе представляем, появились так. У римского гражданина была доска, обычно деревянная, но иногда – из слоновой кости или даже из золота. Когда народное собрание приступало к выборам консулов, каждый гражданин писал на доске имена тех, за кого он подавал голос. И было этих досок очень много. А христиане начали помещать между ними сшитые тетрадочки, и постепенно переплёт стал искусством.

Однажды епископ из Лальска привёз целый багажник книг, в том числе так называемое Евангелие Мазепы 1706 года издания и Требник Петра Могилы – это вообще середина семнадцатого века. Мазепа был другом Петра, до того как переметнулся к шведам. Как-то раз к нему приехали афонские монахи и стали рассказывать, по какому Евангелию служат на Святой Горе. Там как-то иначе расположены главы или ещё какие-то особенности. Мазепе так понравилось, что он уговорил Киевского митрополита издать эту книгу. Как она попала в Лальск – неизвестно. Кормчая владыки Петра Могилы – бесценна, единственное прижизненное издание тиражом 1200 экземпляров. Осталось их совсем немного. Я купил четыре метра хорошей кожи, такой сейчас у нас в области не выпускают. Кроил на ковре, на столе не помещалось. Вместе с ювелиром разработали специальные застёжки. В книге были перепутаны тетрадки – ещё в момент издания, в нумерации какая-то путаница, пришлось приводить в порядок. Я не сразу понял что это за книга. Это было удивительно. Были книги и постарше.

Из новых – наше кировское издательство «Буквица» заказало мне сделать переплёт для 777 книг «Наука побеждать» Александра Васильевича Суворова. Меня испугал этот заказ, но делать нечего. Мастерской тогда ещё не было, и пришлось кроить 144 шкуры на супружеской кровати.

– Сколько обычно времени уходит на одну книгу?

– Могу книгу в коже сделать за сутки, а иногда времени уходит намного больше. Но чем дольше времени, тем дороже. В Москве, Петербурге есть артели, которые делают 5-6 книг в неделю и на это живут. Но мои заказчики чаще всего не слишком богаты – священник, отставной офицер, певчая в храме… Что же делать? Нельзя удешевлять за счёт качества. Только за счёт скорости работы. Поэтому нужно работать очень быстро и при этом всё делать красиво, чтобы заказчику не было жаль потраченных денег. Некоторым кажется, что всё равно дорого. Но это не так. Корпишь неделю над книгой, которой четыре сотни лет, и назначаешь цену, которой едва хватит, чтобы всё это время кормиться. А в другой раз заказчик доволен, просто счастлив – ну и ты радуешься. Я кажусь себе врачом, который возвращает в строй старых солдат.

Бывает, по два месяца не разгибаешь спины, но иногда погружаешься во мрак, нет сил. И тогда хочется сменить работу, но, наверное, был такой замысел у Бога, что быть мне переплётчиком. Даже когда работа сложная и я собой недоволен, руки всё равно всё делают правильно. Взялся я за это в 90-е, потому что нужно было зарабатывать на жизнь. А потом прикипел, полюбил. И работа меня полюбила.

Когда делаешь Евангелие в бархате или в коже и получается милостью Божией красота, ты, конечно, счастлив в такие минуты – это мои праздники. Или как случилось с известным поэтом – отцом Андреем Логвиновым. Книгу – Псалтырь в плетёнке, это такой вид украшения обложки, – я отдал ему уже на вокзале, едва успел. И он даже стихотворение сочинил по этому поводу. Чувствуешь себя в такие минуты на седьмом небе.

Анатолий показывает книги, уже переплетённые – роскошные, изящные – и разобранные, которым исцеление ещё предстоит. Но говорить начинает о другом, о рае и аде:

– Когда люди готовятся стать космонавтами, то у них есть тренажёры, барокамеры, они готовятся годами. А к Царствию Небесному почему-то нет, думают, что само собой образуется. Мы плохо готовимся, и я не исключение. Поэтому мне грустно. Ведь если не достоин, свет Божий будет резать глаза, тепло – обжигать. Что делать там человеку, который привык каждый день сплетничать? В Царствии Небесном не о чем сплетничать. Там славят Бога, но что там делать тем, кто не хочет, не привык это делать? И это касается почти каждого, даже хороших людей. Марфа из Евангелия всё заботится о чём-то, но о чём ей заботиться после смерти? Там нет столов, которые нужно накрывать. Зато воздыхания Марии, её любовь к Богу, желание быть с Ним сделают её жизнь в раю прекрасной, сбудутся все мечты.

Подумалось: Анатолий всё не может решить, что делать в раю переплётчику. Это знакомо. Что ещё мы должны сделать здесь, на земле, чтобы найти себя там, после смерти? Подходим к красному углу, столь неожиданному в этом пустом, обширном зале.

– Это наша семейная икона, – объясняет мастер, – на ней святые покровители: Елена, Анатолий, Даниил, Павел. Анатолий был оруженосцем Георгия Победоносца, преданным ему офицером.

Он как-то особо выделяет для себя слово «преданным», долго глядя на икону.

– Мне пора, – говорю я.

Переплетённые А.В. Лысовым подшивки газеты «Вера»

Когда-нибудь один из номеров газеты, которую вы сейчас держите в руках, будет переплетён руками Анатолия вместе с множеством других. Они не канут в Лету, став книгой. Не знаю, как часто её будут читать, но, раскрыв, прочтут о мастере. К тому времени нас с ним, наверное, давно не будет в живых, но что-то останется на память.

 ← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска