На днях в редакцию зашла наша читательница.

– Прочитала, – говорит, – в последнем номере просьбу главного редактора о том, чтобы подписывали своих ближних. А у меня как раз две приятельницы есть, очень любят газету «Вера», дай, думаю, подарю им подписку. У одной день рождения сегодня, у меня самой тоже через несколько дней, 85 будет. Приедет – встретимся, подарю.

– Сами-то давно газету выписываете?

– Ой, давно…

Слово за слово, разговорились, и пригласила Лидия Николаевна Бородкина меня к себе в гости. Назвала адрес дома – возле здания Академии наук, в нём давали квартиры семьям учёных. Входя в подъезд, я был уверен: Лидию Николаевну с наукой что-то связывает. И не ошибся.

Лидия Николаевна Бородкина

– 15 октября 1932 года я появилась на свет, – рассказывает Лидия Николаевна. – Жили мы, Поповцевы, здесь, в Сыктывкаре, на улице Пушкина в своём доме. Нас четверо детей было: три брата и я, самая младшая.

В детстве с двоюродными сёстрами – братья с нами не дружили (смеётся) – мы бегали к бабушке, жившей в местечке Кочпон, где действовала тогда единственная в Сыктывкаре церковь Казанской иконы Божьей Матери. Встречала бабушка нас очень гостеприимно, вкусно кормила. А утром мы ещё сладко спим, но слышим: «Детки, вставайте, надо в храм идти!» И вела нас всех на воскресную службу. А нам спать хочется, идём, недовольные: «Приехали к бабушке, а она опять в церковь ведёт». Но с малого детства так мы и ходили в Свято-Казанский, и теперь я очень люблю этот храм. Настоятель отец Филипп очень хорошо ко мне относится, всё ж таки мы с ним коллеги – оба врачи.

Я 46 лет отработала в сыктывкарской поликлинике № 1: сначала пять лет участковым врачом, потом завотделением, а затем тринадцать лет во врачебно-консультационной комиссии – я не хотела, но меня не стали слушать. Очень нервная работа: когда врач не разобрался и ты должен окончательно поставить правильный диагноз. Развилась глаукома, и мне в институте Фёдорова сказали: «Хотите сохранить зрение – меняйте работу». Говорю главврачу, что перехожу на полставочки. А он: «Поработай до Нового года, потом я тебя отпущу». Согласилась и вскоре попала в больницу в предынсультном состоянии – на носилках увезли…

До сих пор ведь своих больных встречаю! Как родную, бывает, обнимут, а я многих уж и не помню. Совершенно незнакомые люди помогают. На днях вот иду по Первомайской, палочкой тычу. Не углядела всё же и упала. Сразу подбежал парень и поднял меня. И тут же подходит женщина лет пятидесяти. «Вы плохо видите?» – спрашивает и, не дожидаясь ответа, настойчиво предлагает проводить. А мне неловко перед ней. «Не надо, – говорю ей, – сама дойду. Мне в Расчётный центр сначала, потом на остановку». Проводила она меня, посадила на скамеечку у остановки: «Ну вот, я сейчас спокойно могу идти». Что это? Ну не Боженька ли? Конечно, Он помогает. Потому что каждый день читаю молитвы: утренние и вечерние.

Голод и труд

– Мама моя, Агния Викторовна, родилась в 1897-м, – продолжает рассказ Лидия Николаевна. – В своё время её крёстная ушла в монахини и подвизалась в одном из пермских монастырей. Через какое-то время приехала и забрала к себе мою маму, освободив бабушку от лишних хлопот, потому что у неё было одиннадцать детей и ей было очень трудно. В обители маму и других послушниц учили художествам: рисовать и шить-вышивать. У нас на даче висит огромная шикарная картина: пруд, деревья, избушка – такая красота! – её мама привезла, когда вернулась домой после закрытия обители. Сто лет прошло, а краски не выцвели! А у мамы образование-то 4 класса было.

Через некоторое время в Усть-Сысольск приехал художник из Москвы. Он узнал, что живёт в городе талантливая девушка, и стал уговаривать бабушку отпустить маму с ним в Москву на учёбу. «Она у вас, – сказал он, – прекрасным художником станет». Но бабушка ответила: «Нам и так трудно, нечего ей ехать куда-то бездельничать, пусть останется здесь, замуж выйдет». Так маму и не пустили, но в городе она прослыла знатной рукодельницей. Были у нас в Республиканской больнице известные врачи Мишарин и Чабанов. Мама их жёнам кофточки белым шёлком вышивала, по тогдашней моде. От заказов отбоя не было.

До войны мама работала в гостинице «Север», администратором была, а война началась, она заболела – глаукома. Это у нас наследственное.

В войну мы и без того тяжело жили, так в 42-м я ещё карточки потеряла, кто-то их себе прибрал. Июнь был, картошка уже кончилась, целый месяц голодали. Выживали благодаря жмыху, который нам выдавали, ещё я траву собирала, лепёшки делали. Очень нас выручала наша козочка – все каникулы с утра до вечера я её пасла на полях за пединститутом. Мы и детства-то не видели: голод да труд.

Два моих старших брата до войны учились в институтах, откуда их и забрали на фронт. Первый, Владимир, всю войну прошёл, вернулся с орденами. Писали о нём: «Летом 1941 года в боях с превосходящими силами врага на дальних подступах к Ленинграду отличился мужеством и храбростью боец-артиллерист, доброволец Владимир Поповцев…» Когда на День Победы по телевизору включают кадры из старых плёнок, нередко показывают и его.

Второй брат, Борис, в сентябре 41-го погиб под Смоленском. Сколько мама слёз пролила! Третий, Игорь, для войны мал был, но и его век оказался недолог – выпивал сильно и умер в 40 лет.

Папа, Николай Васильевич, ушёл на фронт в 42-м, 50 лет ему было. Никогда не забуду: построили их и ведут на пристань к пароходу. Я следом бегу, реву: «Папочка, не уезжай!» «Война, деточка, всех забирают, меня тоже», – доносится ответ папы. Я так его любила! Как и он меня. Направили его на север Коми, в Абезь, где он и пробыл до 45-го года – охранял пленных и заключённых, осваивавших Печорский угольный бассейн. Когда приехал, рассказывал, как там они мёрзли: и те, кто сидел, и те, кто охранял.

Продолжу о маме. Она очень верующей была, и к ней часто заходили её приятельница и моя свекровь. Вместе они молились и читали святые книги, которые были большой редкостью. В храм ходить мама уже не могла, была на инвалидности, устроившись в артель. Дали ей станочек, и дома она пряла какие-то нитки, а мы с братом ей помогали. Как-то нам надоело, Игорь и говорит: «Давай мы остатки материала спрячем». Мы ж, дети, не знали, что там всё взвешивают. Признались вечером – хорошо ещё, что не выбросили остатки.

Семейное дело

– Я во второй школе училась, – вспоминает моя собеседница, – сейчас это Русская гимназия. Я очень часто болела и подолгу лежала в больницах. Как вернусь в школу, мне говорят: «Лидочка, надо догонять одноклассников. Останься после уроков». Занимались со мной дополнительно учителя русского, математики, немецкого. Порой и по выходным к ним домой ходила.

Я очень хотела врачом стать, но в то время для меня это было неосуществимой мечтой. Всё, что могла себе позволить, – пойти на фельдшера в медучилище. Три года проучилась и два отработала в санэпидстанции. Как-то к маме зашла главврач Шешукова Евдокия Ивановна – добрейший человек – и сказала ей: «Дочери вашей надо непременно учиться дальше, на врача. С её талантом мало быть просто фельдшером». Мама выслушала её и ответила: «Отец болеет, моя пенсия 19 рублей, работать почти не могу, содержать Лиду в институте нам не на что». А мой старший брат Володя на Чукотке тогда служил. Получал он хорошо и согласился нам помочь. Так в 52-м я поехала поступать в Ижевский медицинский институт. Конкурс был большой, а я по физике получила тройку – всё, уже не пройдёшь, к тому же второй поток ожидался. Что ж, надо домой ехать, отпуск как раз заканчивался. Пришла в приёмную комиссию за документами, а там добрейший такой дядечка, замдекана. Посмотрел он моё личное дело, характеристику с работы и говорит: «О тебе главный врач хлопочет, чего ж уезжать-то собралась?» Говорю: «Так тройка по физике, не поступила я». «Поступила, – успокоил, – поступила…»

С мужем, Павлом Александровичем, мы одногодки, в училище вместе учились, в параллельных группах. Он тогда дружил с моей подругой. После тоже решил поступать в медицинский. Учился в Перми, все студенческие годы на «Скорой» работал. В год, когда я закончила институт, а он перешёл на третий курс, мы поженились. После вуза профессор Подоплелов пригласил его работать в только что открывшийся Институт радиобиологии Коми филиала Академии наук.

Павел Александрович Бородкин

Муж изучал действие радиации на организм человека. В апреле 86-го случился Чернобыль, а в июне мужа оправили туда. Целый месяц они трудились в самом очаге: брали анализы и проводили лабораторные исследования, работали с 6 утра до 12 ночи. Прошёл год, Москва опять просит отправить туда специалистов. Все его коллеги отказались, а он поехал. Конечно, получил облучение. Боли в костях были дикие. Полежал несколько раз в больнице, но ему уже ничем не могли помочь. В свои шестьдесят пять, в 1997-м, он умер, но успел защитить диссертацию и получить степень кандидата медицинских наук. У него 80 научных трудов – все засекречены. Кандидатскую защищать в Москву ездил: тема закрытая, в комиссии, он рассказывал, сидели одни военные.

Работа у нас в поликлинике была интересная, а ещё имелся свой хор. Собирались, бывало, вечерами на чай и пели. Сейчас такого нет. Когда мне исполнилось сорок четыре года, дали звание заслуженного врача. Четыре года я была депутатом Верховного Совета Коми. Весь день в поликлинике: пока всех не приму, не уйду с работы. А вечером шла в Верховный Совет. Когда секретарь президиума Устинова уходила в отпуск, я оставалась за неё подписывать указы. И вот сижу ещё там два часа, читаю и подписываю. Хорошо, муж дома приготовит всё и за дочкой присмотрит. За депутатство мне доплачивали 30 рублей.

Я уже была членом горкома партии, когда умерла моя мама в 1979 году. Надо было её отпевать в храме, а ещё незадолго до смерти она очень просила: «Закажи для меня колокольный звон – душа-то услышит». А попробуй пойти в храм в моём положении. Ладно бы только из парии исключили, в горкоме до ночи порой заседали, наскучило. А вот то, что на работе бы точно понизили, – это уже серьёзная санкция, я тогда как-никак замглавврача была. Секретарём горкома была у нас Екатерина Дмитриевна Леканова. Я лечила её тяжело болящих дочку и маму. Бывало, в 6 утра бежала к ним. И вот говорю ей: теперь и вы мне помогите – мама моя на днях умрёт, она просила отпеть её и проводить колокольным звоном. И Екатерина Дмитриевна прикрыла меня: никто не узнал, что я отпевала маму, что колокольный звон в тот день заказала. Был понедельник, нерабочий день в храме, и сестра мужа Нина, тоже глубоко верующий человек, договорилась со священником и с хором. В другие дни в храм ходить я не смела, тихонько молилась дома. Павел, муж, был атеистом, но как-то перед смертью, помню, он сидел и долго о чём-то думал. «Наверно, Бог-то есть», – сказал неожиданно.

На этом новогоднем фотоснимке – Лидия Николаевна со своими близкими

Моя дочь Елена тоже врач, работает в детдоме. Хотя я сейчас болею, к врачам ходить настроения нет. Мы не так работали, и дочь я учила работать по-другому. Поэтому лечу себя всё больше сама. Газету «Вера» уже давно выписываю. Больше десяти лет назад приятельница моя, Люция Васильевна, тогда председатель профсоюза медработников, стала приносить мне номера «Веры». Так я узнала о газете и стала выписывать её. Сейчас Люция Васильевна в Кисловодске живёт, и я ей подарила подписку ко дню её рождения. Другая моя приятельница, Виктория Васильевна, в музучилище преподавала, сын её – регент в храме. Ей подписку я подарила ко Дню учителя.

Фото из личного архива Л. Н. Бородкиной

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска