Владимир Филимонович Марцинковский

Владимир Филимонович Марцинковский (1884 – 1971) – русский публицист, богослов, проповедник. Руководитель Российского студенческого христианского движения (РСХД). С 1917 года принимал активное участие в антирелигиозных диспутах, отстаивая позиции христианства. Присутствовал в качестве гостя на Поместном Соборе 1917—1918 гг. Неоднократно был арестован, а в 1923 году после очередного ареста в Одессе выслан в Германию.

Свои лекции я читал не только для студенчества и интеллигенции вообще, но и для рабочих и крестьян.

Часто приходилось читать народу из Евангелия, беседовать, отвечать на вопросы. В своём родном селе я устраивал во время каникул такие открытые собрания у плетня: сначала читал и объяснял какой-либо отрывок из Св. Писания, затем прочитывал в качестве дополнительной иллюстрации подходящий небольшой рассказ из русской художественной литературы.

Новая эпоха русской жизни породила множество вопросов в деревне, а с ними и желание разрешить их в свете Божьей правды. Когда же в деревню стала проникать атеистическая пропаганда, интерес к религиозным беседам возрос до крайней степени.

Обложка книги Владимира Марцинковского «Записки верующего»

Одну из таких религиозных лекций я сейчас опишу.

В начале 1918 года в большом селе Тверской губернии была назначена моя лекция на тему «Евангелие и свобода». Её основное содержание было посвящено этическим вопросам, вызванным новым строем жизни, – революция строя и форм требует революции духа. Свобода может привести к анархии и произволу, если она дана человеку, носящему в душе эгоистические навыки и низшие инстинкты. Гражданской свободой может разумно пользоваться лишь человек, нравственно обновлённый: он должен иметь новые желания, новые навыки, новые благородные понятия о личности, о собственности, о долге и общественном благе. Только Евангелие раскрывает в совершенном смысле эти возвышенные идеи, и только Христос делает человека способным их осуществлять, возрождая его к новой жизни.

Таковы были основные тезисы моего доклада.

Лекция должна была сопровождаться музыкальными иллюстрациями, а именно – пением духовных стихов в художественном исполнении N., окончившей Московскую консерваторию. В программу входили также световые картины.

Заблаговременно было сделано объявление в окрестных деревнях. В назначенный день мужички потянулись в село X. на подводах и пешком. Местом собрания служило просторное помещение (человек на 400) во втором этаже народной чайной. К вечеру, когда стало смеркаться, зал был наполнен. Все стояли вплотную. Но народ всё прибывал. Уже была запружена лестница. Народ толпился также внизу. В зал втиснулось, по словам хозяина, человек до тысячи. Передо мной была сплошная масса человеческих голов – стоял пар от духоты, доносился гомон снизу. Следовало допустить в зал лишь половину прибывших слушателей. Мой друг (ныне покойный) Николай Л. стоял внизу, наблюдая за порядком. Человек он был мало практичный и только радовался в детской простоте тому, как народ валом валит, чтобы послушать слово о Боге. Он только поглаживал свою чёрную бородку и ласково говорил: «Ступайте, родные: всем места хватит».

Собрание было открыто пением. Звонкое, чистое сопрано певицы приковало внимание толпы. Она пела известный духовный стих:

Стучася, у двери твоей Я стою:
Впусти меня в келью свою.
Я немощен, наг, утомлён и убог,
И труден Мой путь и далёк.
Скитаюсь Я по миру, беден и нищ,
Стучуся у многих жилищ:
Кто глас Мой услышит,
кто дверь отопрёт,
К себе кто Меня призовёт –
К тому Я войду и того возлюблю,
И вечерю с ним разделю.
Ты слаб, изнемог ты в труде и борьбе –
Я силы прибавлю тебе;
Ты плачешь – последние слёзы с очей
Сотру Я рукою Моей.
И буду в печали тебя утешать,
И сяду с тобой вечерять…
Стучася, у двери твоей Я стою,
Впусти Меня в келью свою…

Потом я начал свою речь. Было очень трудно говорить в этой духоте, в упор к близко стоящим людям, которые всё время шевелились, лучше сказать, качались от натиска прибывающих снизу. Вдруг снизу раздался крик: «Спасайтесь… в потолке трещина…» В то же мгновение мы с ужасом видим с эстрады, что каменная печь медленно отклоняется от стены, грозя упасть на головы людей. Она казалась лишь слегка задержанной, как бы повисшей на железной трубе, идущей на чердак. Поднялся невообразимый гвалт; люди в панике теснили друг друга. Некоторым удалось взобраться на окна, и они уже хотели прыгать на улицу.

Никогда не забуду этой картины. Каждое мгновение потолок мог рухнуть (как оказалось потом, 8 железных балок вышли из своих гнёзд, и пол выгнулся вниз, образовав нечто вроде корыта). Вся масса человеческих тел вместе с потолком должна была обрушиться на стоящих внизу, да ещё печь своим падением усилила бы катастрофу.

«Оттеснитесь к стенам от середины!» – скомандовал чей-то решительный голос. (Это, оказалось, был комиссар из соседнего уездного города, человек военный, с привычным самообладанием.)

Кое-как образовали внутри проход, и народ стал медленно подвигаться к лестнице.

Крики, визг и плач сменились смехом и прибаутками.

Высокий старик наставительно говорил: «Если бы на танцы пришли аль на веселье какое непутёвое, не собрали бы костей! А тут слово Божие хотели послушать, вот Бог и помиловал».

Из толпы вносится предложение: «Граждане, идём к отцу Ивану… Пущай ключи от храма даст… Вить, лекция Божественного содержания»… Его поддержали многие: «Правильно, товарищ!»

Я сказал: «Лекции с туманными картинами не принято в храме устраивать. Я могу там сказать другое слово, без картин».

«Просим, просим…» Собрание в храме назначено было в 9 часов утра, на другой день.

Многие остались ночевать в селе.

Утром я произнёс в храме перед многочисленными слушателями слово на тему из Евангелия. Местный священник был тут же. По окончании слова крестьяне обратились к нему со следующей просьбой: «Так что, батюшка, мы вас просим отслужить благодарственный молебен о спасении жизни… Вчера многие бы живота решились, если бы не милость Господня…»

И священник служил молебен.

Потом просили меня говорить ещё раз после обеда из слова Божия, потому что «люди жаждут, издалека приехамши».

В три часа в том же храме было второе собрание – я опять читал и объяснял отрывок из Библии (из пророка Исаии: «Жаждущие, идите все к водам»).

А вечером состоялась лекция, которую не удалось провести накануне.

Теперь пошли в другую чайную, но в зал (находившийся тоже во втором этаже) впустили по билетам (бесплатным) 400 человек.

Всё прошло в строгом порядке, чинно, тихо, торжественно.

Благодарили, просили приезжать ещё. Поднесли в подарок большой чёрный хлеб.

Николай Николаевич ликовал.

– За всё слава Богу! Но вот как мы теперь рассчитаемся с хозяином, у которого мы дом, так сказать, раздавили? – говорил я озабоченно.

Мой спутник благодушно поглаживал бородку:

– А ничего ему не надо! Я уже говорил с ним. Он даже рад. Говорит, теперь, по крайней мере, освободят меня от военного постоя – потому дом, выходит, бракованный. А то уж очень много хлопот с этими солдатами…

Дом так и остался непочиненным. Он требовал капитальной переделки: нужно было извлечь балки и везти на специальный железопрокатный завод. Хозяин ограничился домашним ремонтом. Так и стоит эта чайная по сей день, с вогнутым полом, как один из памятников религиозного движения, которое вызвала в русском народе революция.

В этом же селе и ещё в другом, соседнем, мы с одним студентом из местных крестьян распространяли среди народа книги Св. Писания.

Опишу одно из таких хождений, тем более что оно сопровождалось несколько загадочными обстоятельствами.

Взяли мы полную кожаную сумку Евангелий и, помолясь, пошли. Это было зимой. Перед нами было типичное русское село Приволжья. Избы с крылечками и резными украшениями были полузанесены снегом. Тихо, не слышно ни звука – только хрустит снег под ногами да издали доносится собачий лай. Входим в первую избу. Только отворили дверь, как на нас бросилась со страшным лаем огромная собака, оскалив зубы. Я в страхе отскочил, едва успев захлопнуть дверь. Ну, думаю, если здесь такие псы, то мы далеко не уйдём. «Миша, – говорю я своему другу, – надо сходить домой – захватить палку». Мой друг, спокойно улыбаясь, говорит: «Ну зачем палку? И так всё будет хорошо…» Я несколько подивился его беспечности – но это было, в сущности, самообладание веры.

Пошли в следующую избу. Опять со двора слышится лай, хотя уже менее грозный. Входим. Вдруг, откуда ни возьмись, втирается за нами в калитку с улицы какая-то другая собака – большая, серая. Она начинает играть с дворовым псом и этим отвлекает его внимание.

В третьей избе мы задержались минут двадцать.

Вся семья оказалась дома – и хозяева охотно купили у нас книгу, с интересом беседовали с нами, благоговейно слушали чтение из слова Божия. Выйдя на улицу, мы видим, что наш неожиданный спутник ожидает нас, сидя на снегу.

Тронулись мы, и он за нами.

Так он и не отставал от нас в течение всего пути – а мы посетили изб сорок. И везде, где случалась собака, наш верный попутчик вступал с ней в переговоры.

– Что это за собака? – спросил я Мишу (а он местный житель).

– Не знаю… И никто её здесь не знает… Она нам вместо палки послана, – отвечает он, смеясь.

Удивительно и то, что когда мы пришли к краю села, закончив свой обход, то по выходе из последней избы мы этой собаки больше не видели. Смотрели во все стороны, но её и след простыл…

Мы вернулись домой, удовлетворённые своим посевом. Крестьяне приветливо принимали нас и покупали Евангелия, которые для многих были новинкой.

Темна наша деревня.

И как жаль, что духовенство так мало пользовалось благоприятной почвой для благовествования!

Впрочем, тут сказывалась природа государственной Церкви.

Священник данного села откровенно признавался мне, что он не верит в совершаемую им литургию. «Но ведь надо же кормиться!» – с кривой усмешкой говорил он. Он даже пытался устроиться в одну из высших школ Москвы и для этого оставил приход. Когда же поступить в школу ему не удалось, он устроился в другом приходе.

Я не знаю его дальнейшей судьбы, но один подобный «служитель культа» в годы революции отказался от религии и стал заниматься антирелигиозной пропагандой: ему ничего не стоило переменить государственную религию на государственный атеизм. Ибо для духовного лица официальной Церкви всегда есть опасность считать государство выше религии, а значит, и выше всего.

Этот бывший священник в своём селе говорил: «Граждане, я вас прежде обманывал: никакого Бога нет». А мужички на это ему и ответили: «Коли ежели ты нас прежде обманывал, так кто ж тебе теперь поверит?»

А как немного надо было усердия, чтобы этот народ вдохновить словом Божиим! «Ибо жаждет душа его слова»…

Помню, как я в первый раз очутился на амвоне церкви, в стихаре. Это было 26 июня 1916 года в этом же селе, в день Тихвинской иконы Божьей Матери (престольный день данного храма).

Перед этим я видел сон. (Сны отражают не только то, что было, но и то, что будет, ибо многое из того, что будет, уже произошло – и оно также может отображаться на светочувствительном, так сказать, экране нашего сознания.)

Вижу я, будто стою в церкви, в алтаре. Священник, худой и бледный блондин, кадит и окутывает меня густыми волнами пахучего дыма. Потом надевает на меня голубой стихарь с крестами, шитыми серебром, и говорит: «Помогите мне».

Так мне снилось. А некоторое время спустя, я оказываюсь в этом, только что упомянутом, селе на берегу Волги.

Был канун престольного праздника. Я со своим другом решил организовать продажу книг Св. Писания у входа в церковь – народу ожидалось много, со всех окрестных деревень.

Обратились за разрешением к священнику. Он был как раз в храме. Вдруг он обращается ко мне: «А вы не могли бы завтра сказать проповедь в церкви?» Я даже испугался: «То есть, как это? Я никогда не говорил в храме». – «Ничего, наденем на вас стихарь… Он уговорил меня.

И я с волнением готовился к своей первой проповеди.

На другой день я стоял в алтаре, одетый в стихарь. И когда священник кадил в алтаре, обращаясь ко мне, я мгновенно вспомнил сон: всё было точно, как тогда во сне – и священник, бледный и худой блондин, и волны кадильного дыма, и голубой стихарь на мне, и даже слова, которые он мне сказал накануне: «Помогите мне…».

Пропели «Отче наш», потом запричастный стих. Я вышел из алтаря на амвон. Передо мною стояло море голов (храм вообще был огромный, построенный помещиками ещё во времена крепостного права). Говорилось легко и свободно, и потому что внешний резонанс в этом храме отличный, а ещё более потому, что ощущался внутренний духовный резонанс в русской душе, которая никогда не бывает так открыта, как в минуту религиозного воодушевления. А что особенного я говорил? Я лишь иллюстрировал небольшим жизненным опытом отрывок из Св. Писания… Но втеснялись в душу простые слова Евангелия о Том, Кто, будучи Сыном Божиим, пришёл в дом обыкновенных грешных людей, о Марфе и о Марии, которая сидела у ног Христа, с жаждой внимая Божественному учению.

Я говорил минут сорок. Когда кончил, неподвижно стоявшие люди стали истово осенять себя крестным знамением.

После литургии я пошёл в лес. Радость слияния с народом в едином духовном экстазе наполняла душу. О, как возгорелась тогда жажда отдать всю жизнь служению словом этому народу! Перед этой проповедью мне открылись из Евангелия слова, которые так меня вдохновили: «Хорошо служившие приготовляют себе высшую ступень и великое дерзновение в вере во Христа Иисуса» (1 Тим. 3, 13). Только бы иметь смирение, без которого служение приведёт не к дерзновению, а к дерзости!

Как-то летом, перед посевом озимых хлебов, крестьяне из разных деревень просили священника отслужить молебен в поле.

Прислали за ним лошадь. Не имея псаломщика, священник пригласил меня с собой для чтения Апостола. Мы ездили из села в село. На поле, за околицей, под синим небом священник облачался в ризу и служил. Потом освящал зерно, приготовленное для посева. Мужики и бабы усердно молились, крестились и низко кланялись. Как глубоко трогает это внесение религии в подлинную, природную жизнь земли! С церковным пением сливается щебетание жаворонка, ласково шевелит волосы на голове полевой ветерок – и травы и деревья клонятся перед своим Творцом… Я читал положенную на этот случай главу из Послания к Евреям, читал по-русски, чтобы было понятнее.

В некоторых сёлах я говорил крестьянам слово о трёх условиях урожая (молитва, любовь, труд).

В ближайшее воскресенье после обедни подошёл ко мне один из крестьян и с таинственным видом спросил: «Что это за новое, еврейское Евангелие вы читали на молебне? Вы всё поминали евреев… некоторые очень даже смущались».

Зимой 1918–1919 года я жил некоторое время в одном селе Самарской губернии. Расскажу об одном курьёзном случае, свидетельствующем о наших народных воззрениях. С целью отдохнуть я, между прочим, прибегал к так называемому «лежанию на воздухе».

Хозяева мои приспособили для этой цели крылечко у верхней части сеновала; здесь я лежал, укутанный овчинами, и вдыхал живительный морозный воздух. Иногда я оставался в таком положении до сумерек. Крестьяне никогда такого способа лечения не видели, и я привлекал их любопытство, тем более что место, на котором я лежал, было видно с улицы через калитку ворот.

Молва обо мне по селу пошла уже с тех пор, как я сказал в церкви за обедней проповедь (с разрешения местного священника). Говорил, между прочим, против распространённой в то время выделки самогона («через самогон русский человек сам себя в ад гонит», говорил я для большей понятности).

Однажды хозяйская дочь (студентка) передаёт мне, что обо мне ходят разные слухи: «в мороз спит на дворе», «по ночам на звёзды Богу молится» – словом, человек необыкновенный.

– Они вас за святого принимают. И вот просятся некоторые поговорить с вами о своих без вести пропавших родных… Сегодня я позволила им прийти; вы ничего не имеете против? Они тут ожидают.

Я согласился побеседовать с этими людьми.

Входит баба, крестится на образа, низко кланяется: «Мы, родимый, слыхали, будто вы всё наскрозь знаете… Душа у меня болит о сыне. Уж который год ни слуху ни духу. Пропал, значит, без вести… Вот я и не знаю – за здравие ли молиться или за упокой?»

Я сказал ей, что слухи обо мне как об ясновидце совершенно неосновательны. Но, не желая отпустить эту женщину без слова утешения, я взял Евангелие и прочёл ей несколько стихов, которые тогда открылись.

Сказал ей, что судьбу сына надо поручить Богу в молитве – жив ли он или нет.

Баба благодарила и хотела даже что-то уплатить в награду за мои «труды».

Потом пришли ещё двое (кажется, муж и жена). Эти спрашивали о Св. Писании. И опять был хороший повод, пользуясь их простодушным доверием, поговорить о жизни на основании слова Божия.

«Передайте и прочим, – сказал я в заключение, – что я ничего не предсказываю, но о Боге поговорить со всяким рад».

Здесь проявилась, хотя и не по адресу, типичная жажда русского человека – видеть живых носителей Божьей правды; отсюда столь близкий русскому сердцу культ святых, странников, юродивых, хождение за советом к людям духовного опыта и готовность полного отдания себя в их руководство (так называемое старчество).

Владимир Марцинковский, Из кн.: «Записки верующего», 1929 г.

 ← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска