Трудники

(Продолжение. Начало в № 784)

5. Николай

…Вот уже минут десять они шли по лесу молча. Впереди сквозь кроны деревьев заискрилось-заиграло блёстками озеро. Наконец-то!

– Заблудился? – был единственный вопрос его попутчика-спасителя.

– Да, – ответил Володя и попытался поблагодарить незнакомца, рассказать ему о своих хождениях и открытиях, но человек лишь резко воздел правую руку ладонью по направлению к говорящему, будто защищаясь, и отрезал:

– Помолчим.

Так и шли молча. Оказалось, что Владимир всё время был рядом с озером, но что-то держало его в лесу, не выпускало. В последние часы, проведённые в одиночестве, он прочёл 150 молитв из правила Серафима Саровского и выучил несколько новых молитв. Потом набрёл на свалку, где, помимо полусгнивших рам окон и деревянных косяков, лежали старая ломаная бытовая техника, железные проржавевшие кровати и детская коляска. Смотрел на эту никому не нужную рухлядь и думал о своей полусгнившей, проржавевшей в бессмысленных скрипах и схлопах жизни. Гора мусора была первым следом присутствия людей в лесу. Ни дорог, ни даже тропинок он не видел. Иногда приходил звук поезда, но откуда – не определить.

Молитвы…

Они придавали уверенность шагу и всё более погружали его в какую-то вселенскую печаль. Он вспомнил о разных несуразностях в жизни, о всех покинутых друзьях и знакомых, о далёкой родне, которую предал, о Светке с её маленьким сыном, которых вдруг стало очень жаль, о Наташе, любимой Наташе, которая вытащила его из Сыктывкара и вернула в Питер. Пыталась даже приобщить к бизнесу, настроив на главную цель – заработать на квартиру. «Ведь жизнь и семья не могут не расти от родного очага», – говорила она правильные слова. Она была созидателем и дана была ему… Богом? Но 90-е сломали и её, такую сильную, – они с дочерью эмигрировали в США. Их дочерью? Живы ли? Здоровы ли?

А ещё вспомнил о Гале и Иване – самых светлых людях в его никчёмной жизни. Это они привели Володю в храм, где он принял крещение, а потом помогали всем, чем могли, чтобы жизнь его не текла втуне, без веры.

Не оправдал.

* * *

Вопрос молчуна-попутчика прозвучал неожиданно:

– Как звать-то тебя?

– Володя.

– А меня Николай. Благословение у батюшки получил?

– А… что это? Как?

– Ну, к благочинному подходил, просил разрешение на трудничество? – объяснил Николай.

– Коль, объясни мне, что за трудничество, какое благословение, кто такой благочинный и где его искать. Я вообще первый раз в монастыре. И почему трудничество? Я просто опоздал на автобус.

Николай был парнем лет двадцати пяти, ниже Володи ростом, со смешной чёрной бородкой, в рабочей одежде (чёрной х/б куртке с большими карманами по бокам и двумя китайскими иероглифами, вышитыми в области сердца), в серых грязных джинсах, на ногах – изношенные светлые кроссовки с логотипом Abidas. Он прищурился, слегка наклонив голову вперёд. Взгляд его серых глаз описал эллипс вокруг головы Володи, а потом, будто «паче чаянья» обнаружив ухо собеседника – надо же! на месте! – сосредоточился на нём, сделал шажок вперёд и по слогам изложил:

– Благо-чин-ный – это свя-щен-ник, зовут его о-тец Па-вел, – а затем неожиданно сменил менторский тон на компанейский и уточнил:

– Откель будешь, мил-сударь?

– П-питер, – с трудом отстегнул от себя слово Володя. И следом: – А ты?

Николай опять слегка наклонил голову, но вправо, качнулся в сторону на двух ногах, как бы увернувшись от невидимого шара:

– Неважно. Что делать умеешь?

– Ничего.

– Тоже хорошо. Значит, не будешь лезть с советами.

Начало странного диалога со странным Николаем казалось продолжением той странной игры, в которую Владимира окунул его новый знакомый Дионисий – тоже странный.

* * *

– А что надо делать?

Ответ Николая прозвучал непонятно:

– Спасайся, брат.

6. Несостоявшийся отъезд

В последующие три недели после их короткого диалога в первую ночь Серафим вплоть до своего изгнания из монастыря называл Володю Фрицем. Они ругались, мирились, просили друг у друга прощения, спорили о православии и чуть не подрались. По ночам свет от включённой Серафимом лампы по-прежнему не давал Володе спать. Другим же трудникам было почему-то всё равно. Хотя, может, у них выдержки было побольше и они просто не подавали вида. Володя, сколь ни пытался смириться с этим досадным обстоятельством, уже на пятый день мучений сломался – засобирался назад в Питер, не зная, куда и к кому – на «авось», сказав на прощанье Серафиму обидное:

– Твои молитвы слышат только бесы! Как можно любить Бога, не имея любви к людям?

Эти слова вывели Серафима из себя. Он уже сделал было шаг в сторону Володи, готовый наброситься на него с кулаками, но остановился:

– Иди с миром. Бог тебе судья.

Однако отъезд не состоялся.

После молебна Володя вышел из храма и повернул к озеру. Ступени за калиткой монастырской стены вели вниз к маленькому причалу, а рядом качалась привязанная к невысокому колышку лодка с вёслами – садись и плыви!

«В ритме молитвы», – подумал Володя о качании лодки и удивился своему наблюдению. Ежедневные молитвы за отца он приостановил – уже позорно согрешил. А ведь в тех странных словах – в откровении? – которые он услышал, были ещё и такие: «И не греши, иначе не зачтёшь молитвами все прожитые отцом твоим дни. А ежели согрешишь, то всё заново – с начала!»

– А как ты понимаешь евангельское «почитай отца и мать свою»? – вдруг раздался голос Серафима сзади. Рука его потянулась к плечу Володи, как бы в знак примирения.

«Серафим-Серафим, наказание моё, что ж ты не оставишь меня в покое?» – подумал недовольно Володя и отрезал:

– Как хочешь, так и понимай!

– Нет, брат, ты не прав.

– Не знаю я. А что сам думаешь?

– А я так думаю: молиться за них надо, какими бы они ни были. Кому же, как не нам, молиться о них? Особенно, если их уже нет рядом. Они привели нас в мир, они воспитали. Нет лучшей благодарности им, чем наша молитва о них. Ведь так, брат?

После этого вопроса Володе вдруг открылась страшная правда: «А ведь за его покойного отца некому, кроме него, Володи, молиться!» Да, Володина мама поминает его в домашних молитвах. Но НИКТО не молится о нём в храме – ни сёстры, ни братья. Получается, что он, Володя, единственный на земле в их роду, кто может помолиться о нём здесь, в церкви. Понимание этой истины открыло новый смысл в его никчёмной доселе жизни. Только ради одного этого открытия стоило приехать сюда!

– Спасибо, Серафим! Ты не представляешь, какое великое я сейчас сделал открытие благодаря тебе!

Серафим улыбнулся по-доброму:

– Не меня благодари, а Господа.

* * *

А потом стали происходить загадочные вещи. Серафим за три недели успел перезнакомиться со всеми насельниками монастыря, начиная от келаря и заканчивая самим настоятелем. К каждому он смог найти свой потаённый ключик. Везде ему почёт и уважение. Затем тихой сапой начал вводить свои порядки в обители: в общем душе, в трапезной, в храме. Везде у него появилось своё «ханское» место – туда простому смертному «ни-ни!». Это явно противоречило установившимся монастырским правилам, где нет ничего своего – всё общее. Среди трудников, а отчасти и прочих насельников он стал главным советчиком – и по вопросам организации, и по вопросам веры даже. Необъяснимым образом он завязал на себя много ключевых вопросов, не имея на то благословения.

Мнения трудников и насельников относительно Серафима разделились. Одни считали, что он слишком углубился в букву Писания, забыв о духе Евангелия, и поучения его бесконечные идут не от сердца, а от ума. Другие хвалили его за душевность и трудолюбие – куда ни глянь, везде Серафим, трудится с раннего утра до глубокой ночи не покладая рук. Особенно хвалила его старенькая, согбенная матушка Елизавета – никто прежде не помогал ей так усердно в чистке подсвечников. Фирменным почерком Серафима было одаривание каждого маленьким подарком – кому-то рабочие перчатки, кому-то спортивные штаны, а кому-то и новую книгу, купленную в свечной лавке. Володю терзали сомнения: а не этими ли подарками Серафим обеспечил симпатию к своей персоне? Ему даже начинало казаться, что Серафим – это не новое имя Аслана (так его звали до крещения), а название тайной операции недружественной спецслужбы для подготовки масштабной провокации – как-то слишком глубоко Аслан-Серафим вник во все нюансы монастырской жизни.

Серафим мало рассказывал о себе. Володя узнал лишь, что его необычный знакомый воевал, что родня прокляла его за переход в православие, что путь домой ему теперь – после крещения – заказан и в планах его остаться здесь надолго. Но не сладилось. Если бы не та загадочная драка в канцелярии, то быть бы Серафиму послушником, а потом, глядишь, и в монахи был бы пострижен. Историю замолчали, не стали выносить сор из избы. Вроде кто-то кого-то избил, а Серафим был на стрёме. Чепуха не-сусветная. Да не мог Серафим позволить себе такую низость!

Ушёл дальше что-то искать, словно не было его. Но был, определённо был.

«А ведь и Серафим в этой жизни появился не просто так», – подумал Володя. Больше они не виделись. Эта страница из Книги была прочитана Володей с благодарностью, но перечитать её не мешало бы.

7. За отца и за себя

А с той памятной встречи с Игнатием возле озера Владимир стал молиться за покойного отца каждый день – по сотне-две молитв в день: «Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего, родителя моего, и прости ему все согрешения вольные и невольные и даруй ему Царствие Небесное». Будто Свыше кто-то подсказал: за каждый прожитый твоим отцом день – молитва! Вот первая молитва – родился, вторая, третья… десятая – растёт карапуз: мама качает его в люльке, подвешенной к невысокому потолку дома в деревне Поповка, поёт песни колыбельные, смотрит с лаской и радуется. А в стране – коллективизация, голод, бесовщина. Вот первая тысяча молитв, вторая, третья – растёт пацан, крепнет телом, друзья появились, характер проявляется – живчик, говорун, любопытный.

Володя будто сам в молитвах этих заново родился и рос вместе с отцом. А какие это были страшные годы!

В жизни монастырской с Володей стало происходить необъяснимое. Как доросли они с отцом молитвенно до трёх лет, так появился рядом трёхлетний сын одной из насельниц. А доросли молитвенно с отцом до двенадцати – поселили в их келье парнишку. Для перевоспитания, чтобы всё по-мужски – строго. А ведь и у отца что-то подобное было наверняка. Небесный сценарист будто являл видимый и осязаемый контрапункт его жизни и жизни отца, в которой «проклятый алкаш», лишивший Володю счастливого детства, не научивший сына полезным и нужным для выживания умениям, сделал неврастеником, воспитал из него труса и подлеца, он, этот человечишка, открылся совсем с другой стороны, а в итоге – победил! Отец был выше Володи на порядок. Он – алкаш, а Володя – игроман. Отец победил свою страсть, а Володя? Отец был отцом, дом построил и сыновей-дочерей с горем пополам, но вырастил! А Володя? Ни кола ни двора, ни семьи, ни детей. Отец был и трактористом, и завхозом в школе, и заведующим складом. А Володя? Научился ли он какому-то полезному ремеслу? И разве отец его виноват в нынешней Володиной никчёмности?

«Упокой, Господи, душу раба Твоего, родителя моего Иоанна, и прости ему вся согрешения вольная и невольная и даруй ему Царствие Небесное».

8. Костик

В трудницкой идёт незримая борьба трёх философий – тюряжной, армейской и спасительной. Чаще одолевает армейская. Но когда побеждает спасительная, один за другим – группами и в одиночку – вдруг, будто воспрянув от сна или отстранившись от навязанной роли в игре по чужим правилам, встают трудники у большой иконы Пресвятой Богородицы в зале и начинают молиться – усердно, как положено перед причастием или перед исповедью или просто потому, что изнывает и просит душа.

До монастырского периода своей жизни Володя обходил таких людей стороной: повадки, особая интонация, наколки на теле, пристрастие к чифирю, оценивающий взгляд – по всему этому сидельца видно. Сочетание «бывший зек» включало сигнал тревоги: «Осторожно! Опасность!» На алкашей он вообще смотрел свысока и с презрением. А что уж говорить о наркоманах? Но здесь, в обители, понаблюдав за динамикой «вживления» новичков в ткань монастырской жизни с её чинной неспешностью и правильными токами, Володя заключил, что многие из них – не все, но многие – становятся другими. Нельзя сказать, что они все меняют в корне свои устоявшиеся взгляды, исправляются напрочь, но что-то зажигается внутри них, огонёк какой-то, который они потом уже никогда не смогут погасить – какими бы страшными ни были падения после.

Есть среди трудников и такие люди, о которых надо бы создавать романы, а рука – в дрожь, не решаясь быть орудием в написании слов пустых и угодливых.

Вот и Костик один из тех, кто через многое прошёл. Его в шутку называют архитрудником. Перечислить все его умения – не роман писать, а учебное пособие в назидание потомкам листов на тысячу с комментариями: он и столяр, он и рыбак, и водитель, и механизатор, и сварщик. И так далее. И насчёт поговорить тоже не дурак. Ростом мал, да удал. Возраст. Здесь гадать не будем – почтенный. Что привело его в монастырь – неведомо. Сказывали, что уже годков пятнадцать как здесь. Есть у него и дом родной, и супруга, и дети, и прочее, а вот прижился в монастыре.

Чем больше наблюдал Володя за ним, тем более убеждался, что он – глыба. Была в нём какая-то тайна – не мирская, а Свыше. А кому много дано, тому и много претерпеть суждено. Одним словом, из наших – из трудников. Архитрудник!

Но он же был и его первым разочарованием по прибытии в монастырь. Да ещё каким! Монастырь представлялся Володе местом, где живут люди высокого духа – пример для подражания, так сказать. И ходить рядом с ними надо глазами долу. А рядом с Костиком глаза никак не опускаются и насчёт духа совсем непонятно.

9. В трудах и молитве

Кто-то – то ли батюшка, то ли кто из трудников – рассказал однажды об Иисусовой молитве. И решил Володя, что тоже будет читать её всё время, как святые, как монахи, как трудник Кирилл. Вознёс себя рассуждениями на подвиг, на склоне оврага крутого столпом веры возомнил себя.

Потом узнал, что на молитву эту нужно опять же оно – благословение. Молитва Иисусова – особенная, не каждый выдержит. Это тебе не упражнение от логопеда, не стих на утреннике детском прочитать.

Трудник Кирилл, с волосами-рыжиками на голове – сосредоточенный, вдумчивый, но со своими тараканами в жизни (тоже рыжими?), рассказал, что в Александро-Невской лавре один молитвенник рекомендовал читать Иисусову молитву так: делаешь каждый раз паузу после слов «Господи», «Иисусе Христе», «Сыне Божий!» и после «Помилуй мя!» – будто каждый раз в паузе вспоминая и сокрушаясь о каждом совершённом грехе. А в конце нисходящим тоном – «грешного». И взгляд у Кирилла в этот миг такой сделался… Как на картине «Опять двойка».

Так и стал ходить Homo Novus Володимер, читая беспрестанно Иисусову молитву. В трапезную пойдёт на послушание – читает. В трудницкой сидит – читает. В храме стоит – читает.

«С молитвой этой, – говорил Кирилл, – любая работа нипочём». И вот однажды везли они вдвоём с Кириллом корыто со снегом – весело, лихо. Да только забыл новый человек, что годков-то ему далеко за сорок – давай по-кирилловски, по-молодечески, корыто у кучи снежной переворачивать. И надорвался.И смех и грех: стоит, корчится от боли, возраст свой проклинает.

А потом давай охать да ахать: бригадир на одно послушание пошлёт – «ох, спина!», на другое – «ой, я не могу!». Дитятко, а не молитвенник! Да и Кирилл, что на подвиги трудницкие вдохновлял, куда-то исчез на следующий день.

А бригадир Роман: чуть что брякнул не то, тут же жди поучения! Засмеялся – опять припечатает словом из Святого Писания. Высказался откровенно по поводу и без повода – вот тебе плакат от Романа на стенку с цитатами из святых отцов: не ходи мимо – читай и вразумляйся! Пристал однажды со своими заданиями: в рухлядной порядок наведи (а там и правда рухлядь с ветхозаветным амбре), а потом ещё после трапезы вечерней иди помогай матушкам в уборке… Не помогла молитва Иисусова сдержаться Володе.

Это теперь благодарит Владимир Романа и в молитвах утренних просит у Господа всех ему благ.

А в те нервные дни случилось так, что приспособились некоторые трудники до глубокой ночи за дверью кельи играть в домино, при этом не только костяшками стуча, но и громко споря, – не дают спать трудники. «Вот злодеи, алкоголики, наркоманы, тунеядцы, попрошайки… Что я здесь, среди них делаю?» С ностальгией вспомнил Серафима, когда-то достававшего его своим молитвенным правилом под свет ночника! «Прости, дорогой друг, не знал по-настоящему, что такое мешать спать».

В общем, навалилось на него бед с этой Иисусовой молитвой. Понял, что нет от неё толку, если без благословения её твердишь.

Понял – и слава Богу! Оставил самочинное делание.

Через месяц Володе поручили все те послушания, за которыми когда-то Серафим был во главе: в свечной помоги – книги, свечи и прочую утварь на продажу со склада привези, а потом увези, а потом бутыли для святой воды разгрузи да на склад занеси, а часть в свечную и в киоск, что снаружи, и маслице от преподобного, и поросль вдоль поребриков выдерни, и у дверей свечной подмети, и в водосвятной за лампадой следи, и в часовне за свечами поглядывай, чтобы лампада не гасла – маслица подливай. И ещё помоги матушке Елизавете. А летом, после Троицы, научился Володя косить траву триммером. Это он-то, ботаник по жизни! И мешки по 25 кг с молитвой таскать. И всё трын-трава, сам чёрт не страшен – на всё воля Божья! Вот уж никогда не подумал бы, что станет таким!

Эхма, Русь!

Быть трудником, трудиться во славу Божью, для Володи теперь значило учиться послушанию, а это великое дело. Через труды монастырские человек будто с Богом общается. Устаёт, бывает, а всё равно в радость. И люди рядом с ним тоже от Бога!

Труды, труды… А потом – в храм, поблагодарить Господа и Царицу Небесную и всех святых за всю эту радость! А в воскресенье – на литургию! До монастыря Володя и знать не ведал, что это такое – литургия. Стоит на богослужении. Всё будто в театре каком: пение, иконы красивые, цветы, люди. Немного людей, в основном трудники, мужики справа – так положено. Вот монах за Царскими вратами руки поднял как-то по-особенному и молитву произносит. И вдруг…

Откуда же слёзы? Что за бред? Что происходит? Ну надо же! Как девка красная расчувствовался!

Выходит батюшка, встаёт посередине солеи, читает молитвы, потом поворачивается к прихожанам и начинает петь, машет руками в такт, будто пытаясь раскачать всех в храме:

– Веру-ую…

Кто-то присоединяется, да ненадолго – замолкает… Никто из братьев-трудников не знает слов молитвы?! Или стесняются?

Веруем?!

Стоит и Володя молча…

Веруем?

(Окончание следует)

 ← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий