Сегодняшняя история – о поездке двенадцати членов вятского клуба «Мир» на Соловки в те годы, когда и обитель делала первые шаги, и клуб пытался нащупать свои пути. Рассказала её Людмила Георгиевна Крылова, душа «Мира» и его руководитель. Как жаль, что газетные страницы не могут передать её богатейший голос, то тихий, то громкий, то смеющийся, то трагичный…

Члены клуба «Мир» – участники поездки на Соловки. 1983 год

* * *

– Это был девяносто третий год, – начинает Людмила Георгиевна свой рассказ. – Никто ничего не знает о вере, но душа-то просит. И шаги, знаете, такие, первые… Правда, ещё в 1980-е мы помогали восстанавливать храмы в Суздале. Кроме нас, все остальные помощники были иностранцами – всё больше немцы и швейцарцы. Пригласили их к себе в гости, хотя Киров был ещё закрытым городом. И когда шли по улице Коммуны, люди смотрели в изумлении: «Немцы в городе, немцы!»

Это были, наверное, первые иностранцы у нас за много десятилетий. Так мы познакомились с девочкой Евой, которая училась в Цюрихском университете на культуролога. Самая настоящая Ева – высокая, тонкая, белокурые волосы вились. Я вспоминаю о ней, потому что в той поездке на Соловки она была с нами. Без документов – они ещё не требовались, чтобы купить билеты на поезд.

А началось с того, что я спросила наших ребят, в основном второкурсников исторического факультета, куда бы они хотели поехать в августе. Каждый год спрашивала об этом. Так было и в тот раз. «Пишите», – говорю. Они уточняют недоверчиво: «И что, куда напишем, туда и поедем?» – «Какое место будет чаще всего упоминаться, туда и поедем».

Всё было по-честному. Был лист бумаги, он сворачивался так, чтобы скрыть верхнее слово, и передавался следующему. Потом лист торжественно разворачивается. И оказывается, что ехать нам в этот раз на Соловки. «Боже, – думаю, – как мы туда доедем?» Нас собралось двенадцать человек, включая меня и девочку Еву из Швейцарии. Никто не знает, как доехать до Соловков. Пошла в епархию взять разрешение у владыки Хрисанфа. Он его подготовил. На бланке написано: «Московский Патриархат, Вятская епархия…», нет, тогда ещё Кировская, и дальше письмо, что двенадцать паломников отправляются посетить святое место.

Приходим на вокзал, подаю в кассы эту бумагу, где указан конечный пункт нашего маршрута – Соловки. Кассир так выглянула, смотрит на меня, спрашивает: «Это куда?» Говорю: «Нам до Соловков нужно как-то доехать». Кассир звонит начальнику вокзала, говорит ему: «Тут вот двенадцать патриархов стоят, им надо билеты до Соловков».

Меня хохот разбирает. Тогда ведь толком никто не понимал, кто такие паломники, а кто – патриархи. Начальник станции отвечает: «Пусть идут ко мне».

Прихожу. Бумагу показываю. Он предлагает: «Давайте подумаем. Наверное, вам нужно до Волховстроя, там пересядете и доберётесь до Кеми, а дальше морем».

Это были первые шаги. Соловки только что были переданы Церкви. В девяносто втором там побывал Патриарх, а на следующий год – мы. Это было так невероятно! Денег нет, откуда им взяться у студентов? Карточки в городе на всё.

Никогда не забуду, как мы ехали в поезде. У нас была варёная картошка, килька в томатном соусе и хлеб. И было так хорошо. Кильку я ем только в экспедициях, каждый раз вспоминая ту поездку. Добрались до Кеми. Что дальше делать, не знаем. Юбки длинные поодевали, платки тоже. Ну а мальчики как есть. Нас встречает суровый человек, который, узнав, кто мы, понимает, что с деньгами у нас совсем туго, и говорит: «Дрова идите пилите».

Я не понимаю, но на всякий случай говорю своим: «Идём пилить дрова».

Попилили. Нас покормили и посадили на адмиральский катер, идущий на Соловки. Его подарил Церкви Солженицын, как раз для того, чтобы наладить связь с островами. Плывём мы на нём по Белому морю, и – поверьте мне – где-то вдалеке появился свет. Небо и свет. Над монастырём. Я смотрю и думаю: может, я одна это вижу? Спрашиваю, и оказывается, что другие тоже видят. Так нас встретили Соловки.

* * *

Мы не знали, что делать дальше. Сидим на берегу Белого моря растерянные. Говорю ребятам:

– Нам нужно сделать выбор. Или мы все дни путешествуем по этому замечательному месту, живём в палатках, любуемся красотами. Или помогаем монастырю. Либо мы здесь паломники, либо туристы. Даю вам час, чтобы принять решение.

Ребята подумали и сказали:

– Помогаем монастырю.

Ребята решили: мы здесь паломники, а не туристы

И я пошла, не знаю куда. Вижу: стоят монахи – стройные, чёрные бороды по пояс, взгляд такой орлиный, талии тонкие, плечи широкие. Я не знаю, как к ним обратиться и сказать, что нас двенадцать человек и мы хотим помочь. Поговорили, они сказали, где нам расположиться, – и мы поняли, что за место нам предложили. Место, где жил комендант ГУЛАГа, остальное всё было разрушено. Посреди монастыря проходила невидимая черта. Она и была, и её не было. Половина – это то, что было обустроено музеем. А вторая половина, где был братский корпус и всё остальное, что передали Церкви, выглядело руинами. Между двумя половинами уже тогда было противостояние – не противостояние, не знаю, какое слово подобрать. Работники музея понимали, что здесь должен быть монастырь, но у них свой интерес. Я краем коснулась этого в Костроме, где Ипатьевский монастырь тоже под музеем был. И так случилось, что подносят мне бумагу с просьбой к Ельцину передать обитель Церкви. Моя подпись на листе оказалась первой, потом и другие стали расписываться…

Поселили нас. На полу лежали чёрные маты. Света нет – всё оторвано, отрезано. Я к наместнику: «Батюшка, может, нам в палаточках на берегу?»

А он мягко так направляет меня обратно. Там так пахло – мы все четырнадцать дней мыли это место! Потом мы улеглись спать на маты, так и не поев после Кеми, а я всю ночь не могла заснуть, думала о лагере, который здесь был. Только забылась – побудка. Было четыре или пять часов утра, когда нам сказали, что нужно идти на службу. Тут-то мы и поняли, что значит «со своим уставом в чужой монастырь ходу нет». Я могу лечь спать в четыре утра, но встать – это для меня что-то почти невозможное. Стоим на молитве, а я прошу наших: «Вы держите меня с двух сторон, чтобы я не упала». Молились в какой-то комнате. Монахи переделали её в домовую церковь, а в настоящем храме был музей. Мне ещё в Кирове сказали, что один из монахов на Соловках наш, вятский, и я его всё выглядывала. И знаете, поняла который – такой крепенький. Как берёзы на Соловках, их словно сверху прижали, они скрючились, но растут и живут.

Потом наши мальчики пошли таскать мешки. Все такие интеллигентные, такие умные, а тут – мешки. Им объяснили, что скоро начнутся заморозки и нужно перенести продукты в подвал. А нам с девочками дали по трёхлитровой банке и сказали: «Собирайте ягоды». Пошли собирать чернику, и я поняла, что такое мошкара, которой там видимо-невидимо. Завтрака не было, как и ужина накануне, так что к тому времени, когда попали, наконец, на трапезу, оголодали вконец. За большой стол садились сначала мужчины, потом женщины. И еду сначала раздавали мужчинам, а всё, что оставалось, – женщинам. Мечтала: вот приедем домой – и я наемся картошки. Мы съели, что нам досталось, а потом нам с девочками снова дали по банке, а мальчики отправились таскать мешки. Вечером они молча приходили в комнату, падали и без слов засыпали. Утром, в четыре часа, на службу. Потом ягоды, ягоды, мешки, мешки. Это не считая того, что мы всё пытались отмыть апартаменты коменданта ГУЛАГа.

На восьмой день мальчики говорят: «Людмила Георгиевна, попросите, чтоб нам дали один день сходить на Секирную гору». У одного из ребят, Миши Шурыгина, дед учился во время войны в школе юнг недалеко от Секирной. Он должен был там побывать. Я так боялась идти просить, но всё-таки решилась. Батюшка меня выслушал и сказал: «Полдня». Мы знали только направление и очень боялись сбиться с пути. Останавливались, смотрели – и так полюбили этот мир Соловков, который увидели впервые, мир, где монахами всё идеально было устроено! На одном из озёр был островок размером с пятачок, куда мы подплыли на лодке. Спрашиваю, кто хочет там постоять. Самые смелые решились.

На одном из озёр был островок размером с пятачок

Храм на Секирной горе был закрыт, но я подумала: «Мы обязательно туда попадём». Смотрю: какая-то дверь. Думаю, дай зайду. Там длинный коридор, а я боязливая, но упрямая, иду по нему и вижу: стоит в конце женщина невысокого роста и смотрит на меня. Говорю: «Мы вятские, нам обязательно нужно попасть в церковь». «И я из Слободского», – отвечает. «Чё?!» – поражаюсь. После того как здесь побывал Патриарх, после службы храм закрыли, и, быть может, мы были первыми, для кого он открылся вновь. «Я, – говорит землячка, – вас даже на маяк пущу». Это самое высокое место на горе. Мы забрались наверх, а внизу увидели самое страшное место в лагерях – карцер. Там был метр высоты, не разогнуться, и все стены исписаны. У нас нет ни одной фотографии с Секирной горы – мы забыли там о фотоаппаратах.

Кругом кресты, кресты. Несколько ребят сходили к школе юнг, вернулись. Понимаю, что опаздываем. Всю дорогу обратно – несколько километров – бежали, а потом собирали чернику со скоростью просто невероятной. Сидим каждый под своим кустом – никто ни на кого не смотрит, надо банку-то свою сдать, как обещали монахам. После Соловков ягоды я никогда больше не собирала, и не буду собирать.

У Поклонного креста

* * *

– Потом было освящение домовой церкви, – вспоминает Людмила Георгиевна.

Уточним: во имя Собора Соловецких святых, память которого в тот день, воскресенье 22 августа 1993 года, была отпразднована впервые.

– Помещение очень маленькое, – продолжает Людмила Крылова, – горит много свечей. Прошу ребят обступить меня и поддержать, если станет плохо. Мы выстояли всю службу, потом был крестный ход. А через год включаю телевизор и вижу: что-то знакомое. А это мы идём – мировцы!

Снимала московская группа, которая потом невольно перешла нам дорогу. Приближался сентябрь. Еве нужно возвращаться в Швейцарию, одна девочка у нас была в панике: «Я должна 1 сентября идти в школу!» Попросила у батюшки отпустить нас. Он благословил. В день отъезда пришли на берег Белого моря и видим, как отходит наш катер. На нём уплыли киногруппа и другие гости. Мы знали примерное время отплытия, хотя расписание отсутствовало, и пришли вовремя. Может быть, на катере не осталось для нас места? Стою смотрю катеру вслед, а ребята смотрят на меня.

Иду в кассы узнать, как ещё можно выбраться на материк. Мне отвечают, что катер уже не вернётся – закончилась навигация, а самолёт улетает в середине сентября, но на него нет билетов. Да у нас и денег на него не нашлось бы. Вернулись мы в комнату коменданта ГУЛАГа. На глаза навернулись слёзы. Говорю нашим: «Я пошла». А куда – и сама не знаю. Пришла на берег моря. Сижу смотрю. Вижу – женщина. Говорю: «Какое у вас хорошее лицо. Здесь это редкость». «Вы знаете, кто остался на Соловках?» – спрашивает она. Оказывается, потомки заключённых и надзирателей. Потом они переженились и появились дети, с какой-то странной печатью на лице. Женщина сказала, что она учёный. Спрашиваю, как можно уехать с Соловков. «Никак, – отвечает она. – На лодке вы не доплывёте».

Потом она ушла. Единственное, что оставалось мне, – это молиться Николаю Чудотворцу, он помогает жертвам кораблекрушений. Море было пустынно. Помните «Алые паруса», которые так ждала Ассоль? Моё ожидание было, наверное, чем-то схоже. Но вместо алых парусов появилась какая-то точка. Наверное, кажется? Но нет, она начала расти, пока не превратилась в большой белый теплоход с потрясшим меня названием «Анапа». В Белом море после конца навигации ему самое место.

Ясно было, что если мы туда не попадём, то на острове можно застрять до весны. Нужно идти к капитану – упрашивать, умолять. На мне по-прежнему была длинная юбка, а как выглядит моё лицо, я уже начала забывать. У нас не было с собой даже самого маленького зеркальца, а в монастыре их тем более не держали. Иду. На палубе корабля стояли довольные жизнью люди – и тут я: «Мне нужно к капитану!» Люди смотрят удивлённо: «Смотри-ка, капитан ей нужен». Стою, уйти не могу, а меня не пускают. Потом выяснилось, что корабль был подарен Черноморским флотом заводу «Севмаш» в Северодвинске, который выпускает атомные подводные лодки. А на палубе – работники этого предприятия. Они зашли на остров, чтобы купить рыбы и ягод, а наутро возвращаются на свой замечательный завод.

Один из пассажиров сжалился надо мной. Спрашивает: «Зачем вам капитан?»

Вкратце рассказываю ему, что с нами произошло. Он задаёт какие-то вопросы, сочувствует, а я вслушиваюсь в его речь, ощущая что-то знакомое. Спрашиваю: «Вы не из Кирова случайно?»

Угадала. Оказывается, сотрудник нашего Кировского мясокомбината, который поставляет заводу свою продукцию. Он вызывался отвести меня к капитану.

– Товарищ капитан, – умоляю, – возьмите нас, пожалуйста! Мы паломники, нам места много не надо, готовы на что угодно.

– Я не могу вас взять, – отвечает он. – Мы на обратной дороге нигде не останавливаемся, заходим прямо на завод. А он секретный. Это просто немыслимо.

– А вы там сдайте нас сразу в милицию, – говорю я. – Это всё равно лучше, чем застрять здесь со студентами на несколько месяцев. Нет у нас выхода. Больше сюда не приплывёт ничего.

Капитан на меня так посмотрел и всё понял:

– Сколько вас?

– Да мы на палубе, – отвечаю.

– Вы же понимаете, что свободных мест нет.

– На палубе мы.

– Не знаю, что с вами делать.

Говорю ему:

– Мне так хочется посмотреть, как это у вас на море называется… качку.

Капитан снова на меня как-то странно посмотрел и больше уже ничего не сказал.

Пассажиры купили всё, что надо: рыбу, ягод. Уж не знаю, что там за рыба на Соловках, нам и картошка была за счастье. Наш вятский отдал свою каюту. Мы засунули туда девочек, сколько влезло, остальные легли под лестницей. Ещё наш вятский нас подкармливал. Положит первое, второе с котлетой, компот нальёт…

Меня предупредили, что, когда начнётся волнение, мне станет плохо, но было как-то не до этого, я уснула, а когда глянула в иллюминатор, то увидела подводную лодку и поняла, что мы в Северодвинске. Подумала, что моё предложение сдать нас в милицию может иметь интересные последствия. Пассажиры сходили с трапа, их садили в автобусы и куда-то везли – как вскоре выяснилось, на проходную. Там я поняла, что такое проходная секретного завода. В то время в аэропортах ещё не было рамок металлоискателей, а тут всё имелось, да ещё сверх того стояли два автоматчика. Проверяют документы. Прошу ребят:

– Доставайте свои паспорта.

Они:

– А у нас нет паспортов.

Может, оно и к лучшему, потому что паспорт девочки Евы из Швейцарии – последнее, что есть смысл предъявлять на этой проходной. Осталось человек тридцать. Времени примерно полшестого утра. Тут наш вятский говорит автоматчикам:

– Ребята, да ладно вам, людям к семи на работу. Пропускайте. Нас немного осталось.

Тут у человека на проходной опускается список, а автомат нет, не опускается. И он говорит:

– Ну, хорошо, проходите.

Когда мы проходили – все с рюкзаками, на работников завода не похожи совершенно, – он посмотрел на нас пронзительно, но ничего не сказал. И как же я ревела, когда мы вышли!

– Ребята, мы на свободе! – не верила я нашему счастью.

– У меня здесь машина, несколько человек могу подбросить до вокзала, – сказал вятский.

Там, на вокзале, мы и расстались. Больше никогда не виделись. Я забыла имя этого человека, но запомнила, что он был человеком.

* * *

Нам объяснили, что в Вятку можно добраться только через Москву. Стали считать свои копейки, думать, хватит ли денег потом добраться до Кирова. Ничего не придумали, но на еду решили ничего не тратить. В Москве выходим, второй день голодные, и кто-то говорит:

– Нужно идти в монастырь. Там должны покормить.

Добрались до Донского монастыря. Не сказать, что нас приняли радостно, но приняли. Наложили гречневой каши, и мы съели всё до крупинки, и каждая крупинка была сладостной. Мы ели хлеб и понимали, что такое хлеб. Чай выпили до глоточка. На этом наши приключения закончились, дальше ничего интересного.

Впрочем, нет, самое интересное как раз произошло потом. Из тех, кто был тогда со мной на Соловках, трое мальчиков стали священниками, две девочки – матушками. Одна из самых блестящих наших студенток, рыжеволосая красавица Марина, поступила в женский монастырь. Эти люди всегда будут в памяти. И знаете, с тех пор всегда я ношу с собой икону Николая Чудотворца. Всегда.

Фотографии, сделанные во время паломничества мировцев на Соловки в 1993 году

 ← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска