Насколько совместимо художественное дерзновение с верой в Бога? Этот вопрос ещё недавно, в 80–90-е годы, был камнем преткновения для многих творческих людей, пришедших в Церковь. Вот фрагменты из двух произведений архангельского писателя, в которых показаны два пути: от писательства к Богу и наоборот.

ВНИМАЙ!
(Из записок «Час молитвы»)

Окладистая с сединой борода, долгие волосы, собранные перевязью на затылке, широченные чёрные штаны в дополнение к чёрной же просторной куртке – Виталия нельзя было не заметить.

Я возвращался из трапезной – было это в первый день моего пребывания в Веркольском монастыре, а он стоял на крыльце паломнического корпуса. Разговор обычно завязывается с погоды. Тут она более чем располагала. Сеял ласковый не по-сентябрьски дождичек, сияло солнышко, а над монастырём раскинулась обнимавшая, не иначе, концы и начала радуга. После двух-трёх восклицаний, которыми мы обменялись по поводу небесной картины, бородач, не чинясь, спросил, зачем я сюда приехал. Прямой вопрос требует прямого ответа. Так я и поступил, и слово «душа» было в том ответе главным. Вот с этого всё и началось. Мой собеседник тотчас поднял разговор на уровень радуги, никак не ниже. И хотя это было покуда непривычно, я уже осознал, что в монастыре о Боге речь ведут не только на церковной службе.

Будни Веркольского монастыря

* * *

Мы идём лесным просёлком. По сторонам – просвеченный солнцем сосновый бор и беломошник. Внизу и позади – Пинега. А у меня стойкое ощущение, что поднимаемся выше и выше. Река действительно внизу, но угор-то мы уже одолели. А кажется, всё кверху идём. Отчего это? Может, оттого, что говорим о высоком. О душе, об ангелах небесных, о Боге. Говорит больше он, мой вожатай, я только слушаю. А он то и дело останавливается посреди дороги, понуждая к этому и меня. Да и то, нельзя же о таком походя, то есть на ходу, – непременно надо остановиться. Тем более мне, ведь у меня же доселе не бывало подобных бесед. Не оттого ли и чудится, что беломошник – край облака, не иначе.

Виталий в переводе с латинского «жизненный». Но толкует он не о земном.

– Вот ты родился. Жизнь дали родители, душа – от Бога, это сосуд, покуда пустой. Тебе надо прожить так, чтобы к мирскому концу наполнить сосуд этот духовным елеем, и тогда душа, угодная Богу, непременно попадёт в рай – в святилище любви и блаженства.

Как же, спрашивается, сберечь душу живу, коли вокруг столько искушений, столько соблазнов? И так её, бедную, сызмала марают.

А внимать. Слушать и внимать, что Отец Небесный внушает, – тут Виталий касается своего кепарика. – Голова, ум – это антенна, направленная к Господу, через неё Он обращается к сердцу человеческому. Слушай и внимай.

Я не то чтобы перечу, а рассуждаю:

– Кругом шумы, лязг двигателей, какофония попсы… Это на земле. Но и на верхах помехи. Чего стоят одни мобильники, через которые туда, в космос, льются потоки пошлости, грубости и скверны… Бедные ангелы, каково-то им среди этого запущенного с земли смрада?!

 – Вот, – подхватывает Виталий, – потому монахи и молятся денно и нощно, расчищая пути от земного к небесному. Наш монастырь, Артемиево-Веркольский… А ещё Сийский, Соловецкий… Это только здесь, на Русском Севере. А по всей России нынче сколько!

Тут мысль его кидается за пределы державы.

– А на Афоне сколько монастырей! – он, естественно, опять останавливается. – Ты знаешь, что ежедневно на Афоне служат двести литургий?! Представь, какой поток света обращён к Богу!

Я пытаюсь представить, но, наверное, не так: то в виде северного сияния, то в виде первых рассветных лучей, хотя сознаю, что поток тот незрим, во всяком случае для человеческого глаза.

В продолжение темы или немного сворачивая, как сворачивает наша дорога, Виталий роняет, что там – он кивает в небо – все мирские достижения не в счёт. По закону ли жил, Им данному, – вот главное. А то, что ты наработал, чего достиг, там не имеет ровно никакого значения, и тем самым даёт понять, что скромные бдения его спутника тоже в зачёт не пойдут, потому как это – мирское и бренное. Я не перечу, не возражаю. Хотя немного и тушуюсь: вот, значит, как?!

Некоторое время мы идём молча. Ежели всё земное не в счёт, для чего же Господь наделяет людей даром художника или поэта? Шаг мой, слегка сбившийся, обретает мерность. Да для того, видимо, чтобы они славили Божий мир. Ведь благодарственная молитва творится не только перед иконами. И монастырский хор, и одинокая песня в широком поле, и нестеровский отрок, и пушкинская строфа – всё это Божия слава. «Нет, братец, – кошусь на Виталия, – тут ты погорячился». Однако вслух этого не говорю…

* * *

Как брат Виталий пришёл к Богу? Душа привела. Казалось бы, совсем она захирела, запаршивела за годы этапов, тюрем да лагерных зон; да где-то на остатнем краю встрепенулась и удержала его от погибели, приведя к простой мысли: в узилище надежды ни на кого нет – только на Бога; убить могут, никто не спасёт, только Он. И повела его, слепца, к иконе. Начали в те поры в колониях ставить часовенки, а где и церкви. Пошёл зэк Виталий Ковров за душой, и затеплился в сердце огонёк веры. И молился, и читал, и строил. Несколько часовен да храмов при его участии появилось в местах не столь отдалённых на Архангелогородчине.

…Библейская история гласит, что в день казни Христа мог быть помилован один из преступников. И толпа по наущению фарисеев освободила от казни матёрого разбойника Варавву – одного из трёх бандитов, а Иисуса Христа обрекла на Голгофу. Евангелисты, оставившие свидетельства, весьма скупы, когда представляют нам те дни. Может, поэтому возникло и возникает немало апокрифов. И мне захотелось, чтобы эхо той библейской несправедливости – освобождения разбойника – докатилось до наших дней: то, что творилось в Отечестве в 90-е годы, мне представлялось ни больше ни меньше как следствием Голгофы. И, опускаясь-поднимаясь по низке времён, я стал прослеживать судьбы потомков Вараввы, пока не привёл их к нашим дням. Получился роман. Заключительную его часть я вычленил, несколько развил, уточнил и, дав повести название «Багряница», поместил в новую книгу прозы. Книгу эту – она называется «Посох уходящего странника» – я захватил, отправляясь в монастырь.

Виталий оказался книгочеем. Какого-то развёрнутого отзыва о прочитанном я не услышал. Запомнилось одно: лада нет у моих персонажей, судьбы горькие, трагические, без смирения.

ПОСЛЕСЛОВИЕ…

Конец сентября 2012 года. Архангельск. Железнодорожный вокзал. На перроне священники, прихожане. Мы провожаем в дальнюю поездку о. Венедикта и трудника Виталия – они отправляются на Афон.

Конец октября. Звоню по знакомым номерам. Пытаюсь узнать, как поездка, какие ощущения у паломников. Но что-то ничего не удаётся…

5 ноября. Сигнал мобильника – эсэмэска, это от Виталия Александровича: «Я остаюсь на Афоне. Меня приняли в Пантелеимонов монастырь. Радости моей нет предела…»

ВТОРОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ…

По монастырской «эстафете» приходит сообщение, что брат Виталий возвращается на родину. Я в недоумении: как? почему? Набираю номер его мобильного, чтобы получить информацию из первых рук. И что же слышу? Виталий отвечает, что он уже дома, сейчас находится на карпогорском вокзале и ожидает оказии до Веркольского монастыря.

Не стану вдаваться в причины такого поворота. Как заключил сам Виталий, Афон его смирил. Вскоре после этого и я отправился на Святую Гору. Просто паломником.

ОБРЕТЕНИЕ
(Из очерка «Дальняя обитель»)

Жила-была девочка. Рано научилась читать, благо у родителей была добротная библиотека. В девять лет открыла роман Тургенева «Рудин», с четырнадцати рыдала над зарубежной классикой: «Квентин Дорвард», «Всадник без головы»… Но «книжным червем» не слыла. Росла жизнерадостной, общительной. Как-то, учась ещё в начальных классах, пришла в свой детский сад, куда на ту пору водили её двух младших братцев, и заявила, что будет у ребятишек пионерской вожатой. Затем стала вожатой в школе, а в четырнадцать лет была признана лучшей пионерской вожатой Заводского района родного Саратова и награждена грамотой райкома комсомола.

Девочка выросла, окончила школу, поступила в Саратовский университет на биологический факультет, с отличием окончила его, стала работать в школе. Потом была свадьба. И, как положено, появился на свет ребёнок. У сынишки Пети обнаружилась редкая и очень опасная болезнь – атрофия кишечника. Дальше – хуже. К трём основным заболеваниям (астма, несахарный диабет – опухоль головного мозга и атрофия тонкого кишечника, по каждому из которых положена инвалидность) прибавилось двадцать три сопутствующих. Петя входил в десятку самых тяжёлобольных детей Саратовской области.

Столкнувшись со страшным диагнозом, бедные родители сбились с ног. Нет – духа, силы воли не теряли. Усиленно трудились. Она, мать и педагог (позже заместитель директора огромной школы по воспитательной работе), училась в заочной аспирантуре, готовила кандидатскую диссертацию по педагогике, мечтала о школе новой модели, которая была бы оазисом добра. Но чтобы поддерживать чадо, нужны были дорогие препараты, на которые уходил весь семейный бюджет. Жили в долг. Однажды на месяц им выписали лекарств на 1 200 000 рублей. В середине 90-х многие были «миллионщиками» – в такой разор ввергла народ новая либерально-воровская власть. Чтобы понять истинную стоимость тех препаратов, можно с чем-нибудь соотнести, например с автомашиной. Цена подержанной «копейки» на тот момент составляла 1 400 000 рублей. Вот и считайте.

Мальчик в буквальном смысле жил на лекарствах. Ежедневный приём по специальной схеме превышал сорок таблеток – уму непостижимо. Хорошо ещё, что опекала, вытягивая недужного ребёнка с того света, талантливейший врач и прекрасный человек Татьяна Юрьевна Гроздова (тогда кандидат медицинских наук, доцент, главный гастроэнтеролог области, затем – доктор медицинских наук, профессор). Однако наступил момент, когда даже она, врач-оптимист, в отчаянии опустила руки. Все доступные медицине средства оказались опробованы, а улучшения не наступало.

Гонимая отчаянием, мать кинулась к знахаркам и народным целителям. На их травы-снадобья уходили последние деньги. Тщетно. Мальчик таял на глазах. Ему отвели полтора года жизни. Сколько слёз было пролито, сколько бессонных ночей в горьких думах о судьбе ребёнка.

Что было дальше? Случай, а на деле Господний Промысел свёл её с послушницей Алексеевского скита (ныне Алексеевский монастырь в Саратове), и звали её не как-нибудь, а София, что значит «премудрость». Она выслушала скорбящую мать и твёрдо и наставительно сказала, что тут поможет чудо, которое может явить только батюшка Серафим, то есть Серафим Саровский, и для этого надо везти сынка в Дивеево. Денег на прожитьё, не то что на поездку, у семьи уже не было. Всё, что зарабатывали родители, уходило на лекарства. Но как-то всё-таки вывернулись, поехали, благо была на ходу их скромная машинёшка, ведь в ту пору, когда на дорогах запестрели иномарки, их «копейка» выглядела уже золушкой. Сели в машину: муж Сергей – за рулём, она – рядом, за штурмана, а Петеньку положили на заднее сиденье.

Едва выехали, чередой, одна за другой, засияли три радуги. Так и въезжали в них, как во врата небесные. Добрые знаки сулили надежду.

Однако не тут-то было – путь оказался не прямой и не скорый.

Едва тронулись, хлынул ливень, особенно он хлестал, когда выехали на мост, связывающий Саратов с левобережным Энгельсом. Потом заплутали, много раз сворачивая не туда, словно бес путал. Затем заглохла машина. Муж починил, тронулись дальше – новая поломка. Пришлось отдать последние деньги за пустяковую, по сути, запчасть. Под Саранском снова заплутали. В самом Саранске три часа искали выезд из города, то и дело сворачивая не туда, так лукавый водил. К ночи ближе выбрались, наконец, на нужную дорогу. Тут мелькнул аншлаг: «Водитель, не останавливайся, опасно!» Что опасно? Да как что?! На дворе 1996 год, кругом воровство, поборы, бандитизм. И вот, пожалуйста… Просёлочная дорога. Дело к полуночи. На небе оранжевая, уместно сказать, кровавая луна. Миг-другой – луна вдруг резко, словно монета в автомате, начинает падать, минут через пять – полная темнота. А в отдалении, сверкая габаритными огнями, стоит «Жигуль». «Жиголо», как перевели это название ушлые французы, то есть «повеса, любитель лёгких хлебов»… «Это по наши души», – заключил Сергей и ударил по газам. Так и оказалось, «Жиголо» кинулся следом. Сергей гонит под 70, и те так же. На спидометре 80, затем – 90. Те не отстают. Стрелка спидометра перевалила за 100. У тех мощности больше, догоняют. Вот уже – бампер в бампер. Беда не минуема. Нелли крестится, плача и без конца крича молитву, которую на ту пору знала: «Да воскреснет Бог».

Сколько это длилось, кто сейчас скажет. Погоня началась сразу после Ардатова, что в 26 километрах от Дивеево, и длилась километров двадцать. Вдруг они резко оторвались. Позади ни огня. Кажется, ещё миг – и Дивеево.

Заехали в обитель батюшки Серафима в полночь 1 августа. Прямо – высоченная колокольня. Сергей выключил двигатель и, глядя на колокольню, вымолвил: «Ты знаешь, что стряслось! Мы по… воздуху летели».

После ночной погони и благополучного исхода они намертво уснули. Проснулись – солнышко сияет, а вокруг, не иначе, райские кущи – половодье цветов. Цветы на земле, на шпалерах, точно висячие сады Семирамиды. Вышли из машины, в которой ночевали, – и прямо в Троицкий храм. А он – весь сияющий, и священники все в праздничных белых ризах, дивное пение, а паства вся на коленях.

Думала ли Нелли, воспитанная в советские поры, педагог, без пяти минут кандидат соответствующих наук, что когда-нибудь падёт на колени. Пала. А за ней опустились и её родные. И такая вдруг благодать снизошла!

На праздник батюшки Серафима, 1 августа, в обитель собралось множество народу, яблоку некуда было упасть. Нищая, обездоленная новой властью братия коридором выстроилась перед храмом. Саратовскому семейству нечего было дать этим несчастным, сами бедовали. Нелли угощала налево и направо яблоками, которые за копейки купила по дороге сюда: «У меня нет денег. Простите меня. Вот яблочко…»

* * *

Жили близ обители около недели. Питались, чем Бог пошлёт: хлебом да яблоками. А ещё без конца пили отрадно сладкую дивеевскую воду. На источнике в Цыгановке Нелли выучила другую молитву – «Царица моя Преблагая», которую перед омовением пела одна послушница. Вода в источнике ледяная, но Петенька, жаждавший чуда, без уговоров прыгал в студёную купель.

Что было ещё в те благословенные дни? Каждый день они ходили по Богородичной канавке, неустанно твердя песню-молитву. «Канавка эта – тропа, по которой прошла Царица Небесная, – пояснял преподобный Серафим Саровский. – Канавка эта – стопочки Божией Матери, она до небес высока! Как антихрист придёт – везде пройдёт, а Канавки не перескочит!» Вот они и ходили этими благими кругами, наполняясь благодатью.

А потом пришёл черёд исповеди. Они преклонили головы и начали осознанно, как подчёркивает теперь Христовая сестра Неонилла, каяться в грехах.

За несколько дивных дивеевских дня Петенька порозовел: всегда был очень бледным, с зеленоватым оттенком, а тут она, мать, глянула – на щеках слабый румянец проявился. У неё не было слов, только благодарные слёзы.

С тех пор так и пошло. Дважды в год семейство Сияцковых стало выезжать в святую обитель. Молились, выстаивая все службы, какими бы долгими они ни были. Ходили с молитвой по Богородичной канавке, пили святую воду, совершали омовения в источниках.

Молитв они не прекращали, поездок в обитель – тоже, а в 1999 году, после трёхлетнего паломничества, по благословению схиигумена Иеронима Санаксарского они, продав саратовскую квартиру, вообще переехали в Дивеево.

Что стало с Петенькой, спросите вы. Расскажу. Но немного дальше.

* * *

Сестра Неонилла, добрая душа, надумала показать мне, дальнему паломнику, окрестности Дивеевской земли. Пешком их, верно, не обойдёшь и за месяц. Для этого была использована машина, старая, видавшая виды «Волга». За рулём экипажа сидел красивый, крупного телосложения молодой человек. По ходу нашего движения окно дверцы, возле которой я сидел, вдруг поплыло и осело куда-то вниз. «Бывает», – слегка смутившись, сказал водитель, поправил неполадку и пояснил, что «Волжанка» почти его ровесница, что для машины это уже преклонный возраст. Но видели бы знатоки, какие фортеля эта «старушка», ведомая крепкой рукой водителя, вытворяла на лесной разбитой дороге. Ну прямо ралли «Дакар»!

Мы ещё долго колесили по Дивеевским землям, благодаря водителю преодолевая расстояния и препятствия, побывали на самых дальних камушках преподобного батюшки Серафима, самой дальней купели с целебной водой, пока уже далеко за полночь не добрались до моей гостиницы. Прощаясь, я тепло и искренне поблагодарил за дивное дивеевское странствие сестру Неониллу и её сына Петра. Да, это был он, тот самый больной отрок, теперь крепкий, красивый молодой человек, имеющий прекрасное образование – инженер связи, механик, изобретатель, полный великих замыслов и идей.

Ну какие ещё нужны доказательства чуда и Господней милости!

Христовая сестра Неонилла – человек глубоко верующий. Вот её стихотворение в одну строфу:

Нужны ли звёзды мне с небес?

Важны ли титулы, награды?
И этот Мир с предлогом «без»?
Мир… без Тебя, мой Бог?..
Не надо!..

В довершение добавлю, что у деятельной натуры Нелли Витальевны Сияцковой есть ещё одна миссия: она руководит Дивеевским литературным союзом – общероссийской общественной организацией, которая известна далеко за пределами Нижегородской области. Её литературный псевдоним – Нелли Зима. Вот так, обретши Господа, получила она и писательский дар, и желание славить Его.

Михаил ПОПОВ, г. Архангельск

Беседу корреспондента «Веры» с писателем Михаилом Поповым читайте в рубрике «Стезя» («На виду у господних небес»).

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска