Новороссийский дневник

(Продолжение. Начало в №№ 769-779)

Из путевых заметок Игоря Иванова:

Одним глазом

В наших донецких буднях образовалось окно, и мы решили осуществить давнее желание – побывать у преподобного Илии Макеевского. Схимонах Илия практически наш современник, он скончался 17 апреля 1946 года, но, что поразительно, родился ещё в 1837-м, в год смерти Александра Сергеевича Пушкина. Прославлен Церковью Илия был совсем недавно – в 2012 году. И как оказалось, очень своевременно.

Преподобный Илия Макеевский

Для нас с Михаилом было очевидно, что Донецк во время войны 2014 года устоял, не был разрушен только чудом, и это значит, что за город и его жителей молились святые – ибо не стоит город без праведника. Между прочим, в молитве преподобному, написанной к прославлению, как раз есть прошения сохранить людей от «междоусобныя брани». Мощи его были перенесены с кладбища в посёлке Путь Ильича в Свято-Георгиевский собор Макеевки ровно за два года до сражений в донецком аэропорту.

В этот собор мы и отправились, надеясь хоть одним глазом глянуть на мощи преподобного. Для тех, кто не знает: Макеевка, часто звучащая в сводках новостей последних лет как постоянно обстреливаемый украинскими военными город, не является каким-то отдельным населённым пунктом. Как Бутово в Москве или Маймакса в Архангельске, Макеевка давно слилась с Донецком до степени неразличения. Чтобы добраться до собора, ехать нам двадцать километров, и всё это время – как будто по одной плотно застроенной улице.

Свято-Георгиевский собор в Макеевке

В час, когда мы вошли в собор, богослужения не было. Настоятеля тоже. В отсутствие церковнослужителей власть в свои руки взяли женщины-служки.

– Ведётся ли книга о чудотворениях от мощей? – попытался у них узнать Михаил.

Не знают. Или не ведётся. «А вы откуда?» – «Корреспонденты», – и показываем газету работнице собора. Взгляд её становится подозрительным: «Так православная или христианская?» Такие вопросы нам частенько задавали в 90-е, я уже и позабыл, что в сознании людей эти понятия могут быть несовместимыми – за словом «христианский» видят не приверженность Христу, а какую-нибудь секту. В дальнейшем служки зорко бдили, чтобы мы не сфотографировали раку преподобного. Что ж, нельзя так нельзя, изображений немало и в сети.

Икона преподобного Илии Макеевского

Икона прп. Илии Макеевского с клеймами жития

Люди покупают свечи, ставят у икон и у раки с мощами Илии. Мы тоже. Помолившись, сели на скамейку рядом с прихожанкой. Разговорились. Она рассказала, что молитва преподобному земляку помогла ей во время обстрелов.

– Я молилась ему, и когда снаряд прилетел во двор, побило осколками деревья, а дом не пострадал.

– Вы полагаете, это по вашей молитве случилось?

– Конечно! Но не только я молилась, весь дом… Они тоже в храм приходят и ему молятся…

Что ни говори, а сводки ополчения остаются в центре внимания жителей Донецкой республики, не дают расслабиться. Да и мы, гости, прислушиваемся к сводкам. Сегодня Глава республики заявил, что снова «обстановка обострилась». «Украинские силовики за прошедшие сутки 608 раз нарушили режим прекращения огня, – сообщается в сводках ополчения, – из них с применением тяжёлой артиллерии и миномётов 452 раза». Вот представьте: почти полтысячи взрывов за день! В сетях пишут: «С закрытыми окнами слышно эхо войны».

– А ещё молись Николаю Чудотворцу, – продолжает наша собеседница. – У нас была такая ситуация: началась эта война, денег же ни копейки не дают, и в один из дней дома совсем стало нечего есть. Ну и пошли с внучками помолиться Николаю. А он же, считается, детишкам помогает. Вернулась домой, залезла в шкаф – знаю, что ничего там нет, но вдруг обнаружила там немного крупы – ровно на то, чтобы нам с детьми хватило поесть на раз.

* * *

Расскажу о схимонахе Илии (в миру Илье Яковлевиче Ганже). Отроком покинул он отчий дом. Как он сам однажды сказал, «пошёл искать святые места – теперь вернулся сюда умирать». В родной Макеевке появился в 1927 году уже древним старцем. Сюда он приехал из разогнанной Киево-Печерской лавры. А до этого долгие годы подвизался в Ильинском скиту на Святой Горе Афон. О своей жизни там лишь однажды оговорился, что келья у него была в труднодоступном месте, куда еду нужно было подавать на верёвке.

В Макеевке старец почти до конца жизни не имел собственного жилья: обретался в христианских семьях, у кого-то подолгу, у кого-то по два-три дня. Из имущества у него были лишь иконы и книги Священного Писания. Главным в жизни считал молитву. Сам много молился, в том числе по ночам, и на ночную молитву поднимал домочадцев, причём с детьми. Когда отдыхал на лавочке перед домом, пел псалмы. Жители города говорили о нём: «Что ни попросит в молитве, Господь слышит его».

По описанию тех, кто его знал, старец, или «старичок», как он себя называл, одевался в светлый подрясник, всегда выстиранный. Ходил с палочкой, но, несмотря на возраст, очень быстро. Видел он обоими глазами, однако один глаз его был всегда прикрыт веком. «На этот мир достаточно смотреть и одним глазом», – говорил Илия. И окна в его келии были всегда занавешены.

Женщин, приходивших к нему без креста, он называл басурманками, а за дурные дела – негодяйками. Но в силу незлобивого его характера это звучало не приговором, а отеческим необидным обличением.

Схимонах Илия всегда призывал родителей учить детей вере и молиться о них: «Детей своих надо у Бога вымаливать!» Одну гостью он как-то увещевал: «У тебя дети есть, ты их жалеешь, учишь их танцам да пляскам, а к Богу не привлекаешь, вере не учишь – большой грех детям своим делаешь! Жизнь на земле временна, а ты забываешь, что уйдёшь в вечность. И ты, и твои дети».

В военные годы старец стал духовной опорой для многих верующих. В начале каждого года он говорил духовным чадам, на какие фрукты и овощи в этом году будет урожай, благословлял одну семью сажать картошку, другую – лук, третью – капусту. И так далее. А когда осенью люди собирали обильный урожай, старец наказывал им меняться излишками овощей. Даже в самые горячие дни Великой Отечественной схимонах не благословлял покидать город. «Не бойтесь, – говорил он, – в Макеевке сильных боёв и разрушений не будет». И действительно, в городе не было ни больших сражений, ни бомбёжек, ни крайнего голода.

В Страстной понедельник 1946 года схимонах Илия сказал близким: «Ну вот, дорогие мои, скоро уже и Пасха. Только, рабы Божии, разговляться уже будете без старичка – меня уже не будет». Попросил всех молиться о нём после кончины. В Страстную среду мирно преставился в возрасте 109 лет.

Вот такой «чудотворец предивный и утешитель малодушных, граду Макеевке похвало и утверждение» хранит этот город. Помолись, Илия, и о нас, путешествующих.

Приложились мы к его раке и отправились обратно в Донецк.

Из путевых заметок Михаила Сизова:

Умягчение сердец

– А вы кому чаще молитесь?

Женщина, которой в Донецке мы задали этот вопрос, на обычную, среднестатистическую прихожанку не очень похожа. Если говорить прямо – полная противоположность «белым платочкам». Этакая интеллигентная, слегка экзальтированная дама, обременённая не только высшим образованием, но и блестящей родословной – она внучка композитора Сергея Прокофьева. Её можно назвать специалистом по челюстно-лицевой хирургии с «музыкальным уклоном», поскольку, помимо медицинской практики, хорошо разбирается в музыке и не чужая в артистических салонах города.

Талина Яновна Прокофьева выступает на радио

– Знаете, на войне неверующих нет, – отвечает Талина Яновна Прокофьева. – Когда всё это началось, я стала молиться Богородице. Даже психоз какой-то: если молитву «Об умягчении злых сердец» не прочитаю, то не усну. Листки с молитвой, распечатанные из Интернета, постоянно терялись, поэтому читала прямо с экрана компьютера. Однажды после обстрела Интернет пропал. Хожу по всей квартире, кричу: «Доченька, где моя молитва?!» И чувство такое: если молитву не прочту, что-то случится очень плохое. Дочь мне выговаривает: «Мамочка, ну что мешало тебе выучить её наизусть?» Я покаянно: «Лерочка, у меня мозги отказывают». Мы тогда в госпитале были так перегружены, что не помнили, какой день недели на дворе. Обошла все комнаты, листка с молитвой не нашла. Что делать? Только одно решение: просто не ложиться спать. Ведь если усну без молитвы, то что будет с моим городом Донецком?! К счастью, появились проблески Интернета, я быстренько текст открываю… Можете не верить, но я чувствовала, что моя молитва тоже что-то меняет в реальности.

В медицинском университете, где я преподаю, на меня смотрели как на какую-то сектантку. Ко всем приставала, чтобы они читали «Об умягчении злых сердец», тогда, мол, война прекратится. Иногда накатывало отчаяние: а может, и вправду я ненормальная? Ведь до чего дошло… Раньше я с иронией смотрела на бабушек, которые бездомных собак кормили, – вот пенсионеркам делать нефиг. А в войну сама стала ходить с пакетиками, чтобы подкормить встречную животину. Однажды приготовила обед и бегала за собаками с черпачком и одноразовыми тарелками. Ну кто бы сказал до войны, что я такое творить стану? Понимаете… жить хочется.

Талина Яновна Прокофьева

С Талиной Яновной мы познакомились случайно, когда заходили к проректору медуниверситета. Даже не чаяли здесь, в Донецке, встретить прямую потомицу великого русского композитора. Рассказ её, звучавший как наболевшая симфония чувств, старались не перебивать. Но всё же спрашиваю:

– А как можно молиться под обстрелом? От страха-то люди или немеют, или просто кричат.

– Даже без слов – это всё равно молитва, – отвечает женщина. – В детстве мне сосед по даче дал молитвослов. Я попыталась читать, но смысла не поняла и бросила. Он объяснил: «Сорок раз читают “Господи помилуй” не потому, что люди тупые или Господь не может с первого раза услышать. Если у тебя раздрай в душе, то простое повторения слов может ввести её в нейтральное состояние, и тогда душа откроется для обращения к Богу. Главное-то не слова…» И у меня бывало так. Бомбёжка, всё трясется, а я сижу в укромном уголке. Кто-то звонит по телефону: «Лерочка, маму можно?» Она: «Нет, к сожалению, у неё сейчас приватная беседа». А я сижу там и плачу. Не могу что-то сказать…

Однажды даже «Отче наш» вышибло из памяти. Было это в День независимости Украины. Мы в госпитале понимали, что с той стороны следует ждать «праздничного салюта». Заранее приготовились: постелили матрацы в коридоре, перенесли туда раненых – подальше от окон. Наконец загрохотало, пол закачался, свет потух. В наше здание попали или в соседнее? Не понять. Лера меня спрашивает: «Мамочка, нас убьют?» Вроде уже взрослая девочка, почти семнадцать лет, а такую глупость спрашивает. Отвечаю: «Нет». А сама думаю: надо перед смертью ««Отче наш» прочитать». Произношу два первых слова, а продолжение не помню. Господи, да что же это такое?! Дочка от страха трясётся, хочет маму за руку взять, а та отпихивает: «Да погоди ты! Мешаешь молитву вспомнить». Всё-таки я дочитала. Тут и обстрел закончился.

– И куда снаряд попал? – спрашиваю.

– В морг. Он по соседству с нами. Побежали туда спасать живых и мёртвых. Лера говорит на ходу: «Мама, можно, то, что внутри, я разбирать не стану, а только снаружи буду камни оттаскивать?» Лера девочка тонкая, музыкальная, готовилась стать артисткой. И мертвецов вблизи никогда не видела. Бежим дальше, у неё внутри всё борется, говорит: «Мамочка, если там половинки, то как с ними – всё в кучки складывать?» Это она про куски трупов, которые могут по сторонам валяться и на деревьях висеть. Отвечаю: «Я не знаю, доченька. Давай я первая пойду и тебе скажу. Ты сможешь?» Она: «Нет, нет, мамочка, я ко всему готова, не буду падать в обморок, буду помогать». Удивилась я: откуда силы взялись в этой хрупкой девочке? Победить брезгливость иным людям бывает сложнее, чем победить страх смерти. Ведь на самом деле мы не знаем, что такое смерть, это всё на уровне мыслей. К счастью, только крышу снесло там, мы лишь завалы разбирали.

– И как, стала ваша дочь, правнучка композитора Прокофьева, музыкантом?

– Она сейчас на втором курсе медицинского университета. Будет врачом.

Преодоление страха

– Война меняет жизни, – продолжает Талина Яновна, – и сами люди становятся другими. Например, я в детстве очень боялась войны. И в голове тогда засело стихотворение Роберта Рождественского, в котором ребёнок спрашивает: «Мама, а вырасту я когда?..» Та отвечает: «Вырастешь! Ешь котлету…» Он: «Мама, а правда, что будет война и я не успею вырасти?..» На взрослых праздниках я читала эти стихи вслух и рыдала. Взрослые говорили: «Какая артистичная девочка, как прекрасно читает!»

Бабушка рассказывала мне про войну. Из Москвы их почему-то эвакуировали под Курск, и они попали на Курскую дугу. Когда рассказывала про бомбёжки, что ребёнком испытала, у меня холодела душа от ужаса. Говорила: «Если бы туда попала, то сразу бы умерла, я так боюсь». А бабушка мне: «Деточка, судьба заставит…» А я не понимала, как это «заставит». Я же такая размазня: возьмут меня в плен – и сразу все секреты выдам.

И вот наступил этот ужас. Украинский самолёт обстрелял ракетами мой город, убил людей. Это была целенаправленная акция устрашения, которая продолжалась и после. Убив людей, они дали понять, что не шутят, – после этого летали над городом, показывая, что в любой момент могут нас разбомбить. Я живу в высотном доме и видела из окна заклёпки на брюхах самолётов – так низко они летали. Стоял страшный вой, так что барабанные перепонки едва не лопались, а дом весь вибрировал. Потом они разбомбили посёлок, где никаких ополченцев не было, а стояли электроподстанции – чтобы мы погрузились во тьму, испугавшись ещё больше. А потом была акция устрашения в Одессе, где 2 мая заживо сожгли людей. Они думали, что мы сломаемся и запросимся в Украину. А произошло противоположное. Проситься-то уже некуда. Для многих после 2 мая Украина умерла.

Да, бабушка была права. Судьба заставила ко всему приспособиться. Выходишь из дома и автоматически озираешься, куда упасть, если «оттуда» прилетит. Сама себе удивляюсь: как я, трусиха, этот ужас преодолела? Тут есть три момента.

Первое: я начала смотреть на себя как бы со стороны. Все знакомые женщины смеются, когда рассказываю: «У нас появились такие чудесные привычки! Дамы стали следить за собой, выходя на улицу: «А вдруг я попаду на операционный стол – стыдно же неряхой!» Если раньше ты могла заклеить рваные колготки, потому что никто под брюками не увидит, то в войну иначе – стыдно перед врачами или прозекторами в таком виде появляться».

Второе: внутренний протест против того, что тебя пытаются запугать. Когда у нас университет был немножко закрыт, месяца на два, мы перешли на дистанционное обучение. Между тем преподаватели приходили на работу. И вот сидишь в кабинете и вдруг понимаешь, что уезжаешь на стуле – тащит по полу из-за вибрации, такая бомбёжка. Инспектор говорит: «Талина Ивановна, ну отсядьте вы уже от окна». Я спокойно так отвечаю: «Вы слышите? Это не по нам, эти снаряды над нами летают. Поэтому не буду отвлекаться…»

Иногда бои продолжались сутками в стороне аэропорта, и мы дома в коридоре прятались. Однажды Лера не выдержала: «Мамочка, что мы бегаем туда-сюда? Да плевать! Пусть попадают! Я уже слышать это не могу!» Села в комнате за фортепиано и стала играть октавный этюд, заглушая пальбу. Как говорится, назло врагам.

А третье и главное, что помогло превозмочь страх, – это сознание, что ты сама себе не принадлежишь. Я не знаю, что делают люди, которые в войну не заботятся о других, им же должно быть очень страшно. А когда думаешь не о себе, то не страшно. Да, нас убьют, но главное, чтобы мы вместе. Начинается обстрел – и первая мысль: «Так, кто где?» Обзваниваешь близких и знакомых. Если работает Интернет, то заходите в «ВКонтакте», в группы «Юго-Восток! Еноты!» и «Типичный Донецк». Там перекличка. Пишу, куда полетели ракеты, смотрю карту обстрелов, которая обновляется в реальном времени.

– Вы начали с того, что люди меняются, – прерываю я рассказ женщины. – Чья судьба вас особенно впечатлила?

– У моей дочки Леры была одноклассница Юля. Они обе очень хотели стать артистками. Вдруг я узнаю, что Юля стала снайпером. «Юля, как тебя родители в ополчение отпустили?!» – спросила её. Она: «Я взрослая, мне 16 лет. И у меня есть паспорт». Потом приходит весть, что возле Авдеевки Юля попала в плен. Мы рыдали с дочерью, узнав об этом. Понятно же, что будет с этой очень красивой молоденькой девушкой. Но местные жители помогли ей бежать из плена. Сейчас она вне пределов Донецка, где-то её спрятали, чтобы украинский спецназ не выкрал обратно. Девочка такая хрупкая, сорок килограммов веса, и кто бы мог подумать, что у неё такое отважное сердце!

– Что ей двигало? Желание отомстить?

– Нет. Я с ней разговаривала и ненависти не почувствовала. Это то, о чём в Евангелии говорится: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя». Я и в дочери своей никакой ненависти не вижу, хотя молодёжь склонна к крайним чувствам. В этом смысле она не поменялась. Помню, в детстве Лера написала стихотворение, в котором есть строчки:

И вас я только об одном молю:
Несите всем своих сердец тепло,
Не забывайте Родину свою
И мамин поцелуй – как бабочки крыло.

К этим стихам она написала музыку, которая называется «Бабочка». Великолепная музыка получилась. А во время войны она написала другие стихи, которые отправила своим украинским, так скажем, ровесникам. И вот сравните, поменялось ли что в её душе:

Я плачу…
И меня поймёте вы едва ли,
Коль в вашей жизни не было войны.
Я чувствую, что жизнь мою украли,
Лишив меня мечты, покоя и страны.
Я вовсе не ропщу.
Смиренна. Всё – от Бога,
Но мне не спрятать выплаканных глаз.
Друзья мои… подумайте немного
О том, что вы не цените сейчас.

– Поймут ли вашу дочь на «той стороне»?

– Сложно сказать…

«Хто це зробив?»

– Понимаете, им из телевизора внушают, что во всех их бедах виноваты Россия и Донбасс, который не захотел жить по их правилам, – объясняет Талина Яновна. – И они верят в это с таким наивом, прям как дети… Однажды у нас в нейрохирургии лежал раненый «киборг» – украинец, который стрелял по городу из аэропорта и там был взят в плен. На него госпиталь потратил сто тысяч гривен, при нашей-то тотальной нищете. Приехала его тётя, её встретили, доставили на машине, поселили в отдельную палату, при полном дефиците помещений. Медсёстры, нянечки носили ей еду, приносили одежду. Спустя время наши медики, весьма профессиональные, пришли к выводу, что мозг парня умер, хотя тело вполне здоровое и может жить на аппаратном питании очень долго. Что делать?

Говорим его тёте, что нужно пригласить маму, пусть она решает. И вот приехала из Западной Украины его мама. Стала она плакать-причитать, а украинцы умеют это делать очень красиво. Все стоят рядом и тоже плачут – хирурги, медсёстры. Общая такая трагедия. Потом мама причитания прервала и говорит по-украински: «Вы мне скажите, пан доктор, вот если мы отключим моего сына от аппарата и он умрёт, то он будет иметь право на хату здесь, в Донецке?» Врачи глаза вытаращили, не могут понять: «Какую хату?» Она: «Моему сыночку ведь обещали, как воину АТО, дать жильё здесь». Хирург не выдержал: «А вы не подумали, что мы тут живём? Чтобы дать квартиру вам, нужно забрать её у кого-то из нас». Она: «То можливо так. Но если он умрёт с моего согласия, то будет так, что он погиб на войне? А если нет, то дадут ли хату?»

А коллеги наши из судебной экспертизы такую историю рассказывали. В одежде убитого кто-то нашёл письмо и прочитал, чтобы узнать имя его и фамилию. В письме отец пишет своему сыну, «воину добра»: «Синку, де буде хороша ділянка землі, ти його бери. Якщо зможеш, то бери і трактор». То есть эти люди наивно полагают, что «неправильные украинцы» в Россию сбегут, а они на этой земле поселятся.

– Так им не впервой, – говорю. – Когда Западную Украину присоединили к СССР, то поляков интернировали, а в их городские дома заселили крестьян из деревень. Весь Львов состоит из таких поселенцев.

– Наверное, этим и объясняется их наивность. Многие вообще не понимают, что здесь происходит. Однажды по поручению мэра Донецка ездила я с матерями украинских солдат искать их останки в районе горы Саур-Могила и села Дубровка, где их много полегло, когда пытались штурмом взять высоту. Со мной были две мамы. Одна впала в ступор – у неё просто мозги отказались воспринимать увиденное. А другая была более эмоциональная, и когда мы приехали в первое село, где дома стояли без крыш и окон, она меня за руки хватала: «Дитятко, хто це зробив?» Разрушения и вправду были ужасающими. Мы выезжали туда с командой врачей и не могли найти целого помещения, чтобы расположиться и принимать больных. Были дома – три стены, а четвёртая картоночками заделана. Люди жили в погребах и сарайках, наспех сбитых заново. И вот мы ездили, искали тела украинских солдат, и эта мать на колени падала и плакала: «Людэньки, простите менэ ради Бога». У неё прежде была стойкая легенда, что есть какие-то русские, которые пришли, захватили жителей Донецкой области, они страдают, а украинские солдаты пошли их освобождать. Для неё был шок, что украинские хлопцы по мирным домам стреляли.

Сына той мамы, которая на колени падала, мы так и не нашли. Думаю, когда эти матери обратно к себе вернутся, то их снова убедят, что в донецких стреляли не их сыновья, а какие-то пришлые ополченцы. Ведь тяжело сознавать, что их дети погибли не просто зря, а совершая преступление. Нет, они должны быть в их глазах защитниками.

Антирусская программа там запущена долгоиграющая, и она меняется на ходу. Уверена, что учёные потом будут исследовать пример Украины в плане программирования и управления людьми. Почему они пытаются фашизм возродить? Потому что комплекс превосходства и вседозволенности позволяет манипулировать людьми и направлять в определённую сторону. Если к этому ещё приплетут религию, то всё, обратной дороги не будет.

Спецназовский коктейль

– Мы слышали, что вы были участником майдана в Киеве, – спрашиваем хирурга. – Как думаете, тогда можно было избежать государственного переворота?

– В Киеве в те дни я оказалась случайно, пошла на майдан просто помочь раненым. Ведь неважно, кто и как человека покалечил, главное – его спасти. А что касается переворота, то он был тщательно спланирован и организован, поэтому всё там шло по накатанной.

Госпиталь близ майдана был оборудован в библиотеке, в одном из кабинетов находилась импровизированная операционная. Я опасалась, что не будет хватать самого необходимого для спасения раненых, а когда пришла, то была поражена: лекарств и прочего тьма тьмущая. Позже, когда мы в Донецке организовали Первый военный госпиталь, то я вспоминала ту «библиотеку»: «Эх, нам бы сейчас хоть толику того богатства». Нам ведь даже перевязочного материала не хватало.

Выдали мне одноразовый халат, шапочку – и вперёд. Встала к операционному столу, работаю. Одна добрая женщина из Западной Украины сходила в какой-то киоск и принесла мне ватрушки с творогом, чтобы как-то поддержать. Потом мне говорят: «Доктор, у нас пока особо поесть нечего, но можете сделать себе протеиновый коктейль, он нормальный, его можно употреблять без опасений». Вышла я из операционной, нашла эти большие банки, в которых смеси с разным вкусом – томатным, шоколадным и ещё каким-то, мне незнакомым. Прочитала надписи на всех банках – я же доктор, привычка у меня такая. А там по-английски написано, что это изготовлено для спецназа армии США. Стаканчик себе наколотила, выпила – вкусненько. Стала опять к операционному столу.

Раненых был поток, причём осколочные, осколочные, осколочные… Одни перчатки порвались, не глядя, меняю, другие рвутся… Стою за столом и думаю: «Да что же у меня так ноги болят?» Спрашиваю медсестру, которую звали Ларисой Ивановной: «Который час?» Она: «Четвёртый». Смотрю в окошко – что-то темно для четырёх часов. И тут понимаю, что это четыре утра, а не вечера. Понимаете, я простояла с 11 часов дня до четырёх утра с вытаращенными глазами, попивши тот спецназовский коктейль. И ведь не я одна его пила, он заранее был привезён для бойцов майдана.

Когда я спросила перед работой, как инструменты стерилизованы, медсестра ответила: «Да вот литровая банка со спиртом, окунайте в неё. Но вообще-то скальпели одноразовые». Ничего себе! О таких мы в Донецке даже и не мечтали. Шовный материал – любой. Иглы самые разные, некоторые их модификации я ни разу в жизни не видела, хотя работала в хороших клиниках. Медикаменты стояли просто коробками. Многие из коробок кто-то надорвал, чтобы посмотреть, что там внутри. Это говорит о том, что они нигде не были учтены и отчёта об использовании не требовалось. А по телевизору показывали, как киевляне приносят продукты и лекарства «революционерам». Да какая уж тут стихийная революция! Это был чётко организованный переворот.

Наступил следующий день, подходит ко мне та милая медсестра, Лариса Ивановна, и спрашивает: «А вы деньги получили?» Удивляюсь: «Какие деньги?» «Ну, там врачи деньги получают». Я ей в ответ, что мы же здесь не за деньги… Она: «Вы что-то путаете. Все врачи уже получили. Пройдите по коридору вон туда, где электронный читальный зал, там выдадут». Иду туда: «Извините, мне сказала моя сестричка, что все доктора получают какие-то деньги. Я, конечно, не претендую…» Спрашивают: «А вы откуда приехали?» – «Из Донецка». – «А-а… ну, ваша сестричка ошиблась, это не для вас». Честно сказать, стало неприятно: вот, донецких зажимают. Мне тогда и в голову не пришло, что мы уже тогда были для них чужими.

– Вы сказали про осколки. От чего они?

– Как поняла, от гранат, начинённых иглами и шариками как бы из подшипников. Один такой шарик я положила на ладонь и сфоткнула, снимок у меня сохранился. Он диаметром с сантиметр, как вишенка. У одного парня из спины я извлекла 28 таких «вишенок». Граната взорвалась где-то далеко позади его, поэтому он выжил. Вообще же характер повреждений не соответствовал тому, что показывали по телевизору. И в реальности раненых было очень много. Причём никто их не регистрировал. Если к вам «скорая» приедет, то врач обязательно бланк заполняет. Видели, наверное? Это называется медицинская форма учётности. Когда я об этом заикнулась, мне ответили: «Не наше дело. Их где-то записывают». То есть как не наше? Ну кто-то запишет их фамилии, адреса. А как же описание характера ранений, необходимое для истории болезни? Его составить можем только мы, врачи. Но меня тут же поставили на место. Кому-то было невыгодно, чтобы мир узнал, чьим оружием ранили людей.

– Тот «коктейль» ещё долго действовал?

– Да весь следующий день. Спать не хотелось – бодра и весела. Только сердце при этом колошматилось.

Помрачение умов

О том, что на майдане использовались психотропные средства, мы и раньше слышали. Говорю хирургу: «Такое впечатление, что над Украиной какой-то порошок рассыпали – уйма энергии, а в головах нарушения причинно-следственных связей». И рассказываю о поразившей меня накануне нашей встречи новостной передаче популярного украинского канала «112». В ней сообщили, что в России задержали киевского журналиста Сущенко, обвинив его в шпионаже. И приглашённый в студию эксперт объясняет телезрителям суть произошедшего: «Заметьте, что Сущенко арестовали буквально за несколько дней до того, как в Украине, в Ровно, нашими спецслужбами был арестован российский шпион. И почему бы не допустить, что в наших спецслужбах есть российские агенты и через них россиянам стало известно о готовящемся задержании в Ровно? Узнав об этом, они и задержали в России Сущенко, чтобы у них имелся кандидат для обмена на своего шпиона в Ровно».

– Услышал я это, в мозгу отложилось, а потом почувствовал: что-то здесь не то, – делюсь своим удивлением с Талиной Яновной и Игорем.

– Абсурд, – говорит Игорь. – Того человека в Ровно можно было предупредить о готовящемся аресте, а не готовить заранее обмен. Если, конечно, он и вправду работал на Россию.

– Но по телевизору об этом говорили всерьёз. Значит, знали, что зритель «проглотит».

– Я тоже посматриваю украинское ТВ, – подтвердила Талина Яновна, – и не раз замечала: в начале передачи говорят одно, а в конце – другое. Поток сознания, в котором нарушены законы логики. Этим как бы разжижается сознание людей, оно становится некритичным. Когда я жила в Германии у родственников – одна из ветвей Прокофьевых поселилась там, – то вплотную изучала психологию. И сейчас ясно вижу все эти приёмчики массового внушения. Они довольно простые, но действенные.

Среди того набора идеологем, которые внушают жителям Украины, меня пугает следующее. Людям пытаются навязать синдром превосходства. Даже самых маленьких украинцев воспитывают с тем чувством, что они имеют право наказать провинившихся. В том числе тех, кто посмел идти каким-то своим путём. Таким образом, любой украинец имеет право прийти в Донбасс и убить любого лидера Донбасса. Почему? Потому что он ослушался. Люди настолько уверовали в это, что доходит до крайностей. Был случай, когда украинский пленный, лёжа на нашем операционном столе, произнёс: «Наклонись, профессор, я плюну тебе в глаза». Хирург ему ответил: «Дурак, рот закрой. Я тебе ничего не сделаю, а люди вокруг услышат…»

Разумеется, почва для такого комплекса превосходства была унавожена задолго до майдана. Ведь и при Кучме, и при Януковиче проводилась «декоммунизация», под видом которой избавлялись от всего русского. Меняли не только названия городов и улиц, но и русские имена, даже фамилии переделывали на украинский лад. Доходило до абсурда. Нашего профессора кафедры акушерства Анну Александровну Железную во время выборов внесли в список избирателей как Ганну Олександрівну Залізну. Никого при этом не волновало, что по международным меркам имена не должны переводиться – как человеку дали от рождения, так и должно быть. А посмотрите украинское ТВ, там в титрах пишут о русских людях: Володимир, Мыкола, Світлана, Ярина вместо Ирина. Причём дело не в орфографии, по-украински «свет» – это «світ», вот и переводят имя по-своему. А греческое имя Ирина, что означает «мир и покой», вообще никакого отношения не имеет к языческому богу солнца Ярило, от которого произошла Ярина.

Вы будет доказывать им, что вы – Михаил, а они: «Ты ничего не понимаешь, ты – Михайло». Ладно бы в устной речи так обращались, но вам и в документ это напишут. Мол, так правильней. Откуда этот апломб? Думаю, всё происходит от комплекса жертвы, который им навязывают десятки лет. Все уши прожужжали про голодомор, который якобы был устроен специально против украинцев. То, что люди умирали от голода не только на Украине, но и по России, особенно в Поволожье, они просто не слышат, потому что это проникло уже слишком глубоко.

– Это всё идёт из Западной Украины, где польское влияние очень сильное, – предполагаю. – В Варшаве есть Институт национальной памяти, где исследуется история жертв польского народа, и в Киеве точно такой же появился, даже название не поменяли. Поляки много говорят о разделах Речи Посполитой, которую делили между собой Германская и Российская империи, и государственный гимн их начинается словами «Ешче Польска не сгинэла», то есть «Ещё Польша не погибла». Страдательные они такие, называют себя «Христом Европы». Но стоит кому-то сказать, что разделы их страны имели и другие, внутрипольские, причины, то «Христос Европы» вдруг превращается в толпу, кричащую: «Распни!» И заклюют того, кто скажет про бессмысленность Варшавского восстания в 1944 году, из-за которого погибло более десятка тысяч горожан, а старинная Варшава была стёрта немцами с лица земли. Могли же просто подождать наступления Красной Армии. Но нет, восстание – национальный символ страдания, которым живут и гордятся. Также упиваются крушением президентского самолёта под Смоленском в 2010 году – святая жертва! Тот факт, что Президент их страны с элитой погибли из-за своего сумасбродства, проходит мимо сознания. Расшифровки переговоров, документы просто не воспринимаются. До сих пор строят теории о том, что крушение устроили какие-то враги.

– Да, по этому лекалу и формируют новых украинцев, – соглашается Талина Яновна. – Даже государственные гимны похожие. У поляков: «Ещё Польша не загибла», у украинцев: «Ще не вмерла…» У поляков: «Всё, что отнято вражьей силой, саблею вернём». У украинцев: «Сгинут наши враги, как роса на солнце». Тут прямая связь. Если в гимне сказано про врагов нации, то как им без врагов-то жить? Если их нет, то надо придумать. Вот и кричат: «Слава нації! Смерть ворогам!» – причём кричат не только националисты, но и вполне официальные лица. Это у них стало государственной политикой. Или вот такая кричалка: «Україна понад усе!», то есть «Украина превыше всего!» Почему на Украине никого не смущает, что это калька с нацистского «Deutschland uber alles!»?

– Как думаете, это у них пройдёт?

– Не знаю. Нужно молиться о них и не отвечать злом на зло, тогда ещё останется шанс на излечение. Нас бьют, а мы их жалеем. К украинцам ведь донецкие до сих пор хорошо относятся. Помню, учительница музыки моей дочки вышла с собачкой, у которой комбинезончик был жёлто-голубой, цвета флага незалежной Украины. Люди останавливались и улыбались: «Так вы украинка?»

Если в нас не будет агрессии, то мы не потеряем трезвомыслящих людей на Украине. А они есть. Например, мой ближайший друг, журналист Костя Грубич, который всеми силами пытается доказать соотечественникам, что на Донбассе живут обычные люди и не надо в них стрелять. Или, скажем, журналист и православная писательница Татьяна Лазаренко. А есть и такие, которых киевская власть совсем допекла. Из одного запорожского городка мне пишут: «Вы только подойдите к нашим границам с народной армией, мы сразу поднимемся, у нас есть группы патриотов, мы готовы, мы ждём. А сейчас подняться не можем, потому что нас сразу уничтожат».

Надеюсь, до этого не дойдёт. Молитва и добрая воля – и Бог нас не оставит.

(Продолжение следует)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий