(Продолжение. Начало в №№ 769-778)

Из путевых заметок Игоря Иванова:

От зоопарка через мостик я перехожу к храму, и пора бы на службу, но вот отвлекаюсь, видя какой-то мемориал неподалёку. Решил рассмотреть поближе. Как выясняется, это памятник погибшим в Великую Отечественную работникам завода – редко на заводской территории можно увидеть мемориал, который мог бы стать центральным для целого областного города. Огромное кольцо, горизонтально возлежащее на столбах, а на внутренней поверхности этого кольца надпись: «1941–1945» и таблички с именами погибших по цехам: мартеновский, доменный, сортопрокатный… Имён нет, одни фамилии, некоторые даже без инициалов. Мимоходом замечу, в основном русские, не украинские – всего 259 человек.

Трудно сказать теперь, какую идею хотели вложить в эту архитектурную форму его создатели в 1970 году. Так и видишь людей, пытавшихся изобразить что-то возвышенное, а творческая мысль скользит по поверхности, ей не за что уцепиться. А вот и собравшиеся 9 мая возле мемориала работники завода: они почтительно внимают словам о памяти, слышанным уже много раз и уже не трогающим душу… А сама-то память – молитвенное воздыхание о погибших Богу – остаётся втуне. Шаблонность, безликость – это вообще проблема многих памятников павшим, возведённых в советское время. А речёвки, лозунги, песни рядом с мемориалами – это память? По-видимому, чувствовали какое-то несоответствие здесь, на заводе, потому что несколько лет назад решили установить рядом с «кольцом» Поклонный крест из белого камня. Теперь и цветы есть куда возложить, и свечку где поставить…

В храме уже пели ектенью, когда я вошёл. Встать пришлось у самых дверей – не протолкнуться. Самое сильное впечатление не от прекрасных росписей на стенах, не от благолепия иконостаса, а от того, сколько в храме крепких мужиков. Часть из них, вижу, заводские начальники, время от времени шёпотом перебрасываются какими-то профессиональными словечками, дают распоряжения по мобильникам, наклонив головы (производство-то безостановочное), но видно – пришли, не чтобы отбыть номер. Молятся. По крайней мере, пытаются. Я даже не предполагал раньше, какое это удовольствие – видеть на богослужении столько крепких деловых мужиков.

Этот храм в честь святителя Игнатия Мариупольского был первым на Украине, сооружённым на территории промышленного предприятия. В 2003 году его возвели за пять месяцев. Колокола для звонницы отливали в собственном литейном цеху.

Игнатьевский храм на ДМЗ

Инициатором строительства был Юрий Васильевич Филатов, руководитель этого и многих других заводов, председатель наблюдательного совета «Донецкстали», лауреат Госпремии, заслуженный работник, кавалер орденов и пр., и пр. Он умер совсем недавно – весной 2015-го. Не сосчитать, скольким храмам в Донбассе он помог, сколько через него прошло благотворительной помощи. Но не это главное. Он повторял часто важную вещь – о том, что главное не просто построить храм, но и сделать всё, чтобы человек пришёл к Богу.

Что в этом отношении от директора зависит? И тут я вспомнил «Городок улыбок», зоопарк, отзывы о Филатове как о человеке, который вникает в мельчайшие детали работы своих благотворительных фондов, помогавших десяткам тысяч людей. Невозможно взрослого человека за ручку привести к Богу, но можно создать условия, когда он почувствует уважение к себе, заботу о своём здоровье, попечение о семье и захочет, быть может, ответно поблагодарить – нет, не директора, конечно (трудно и представить даже, как это работяга благодарит начальника), а Господа.

Наше время характерно тем, что на работе человек воспринимается не как личность, а как функция. Ну и человек платит предприятию (фирме, конторе) тем же. В том, какая обстановка на производстве, роль руководителя наиглавнейшая. Очень часто у начальника, поднимающегося по карьерным ступеням, усыхает душа, и, как лук свои одёжки, он теряет что-то очень важное. То, что не восстановить потом. В этом смысле производственникам легче, чем политикам или банкирам-ростовщикам. Я стоял за спинами этих мужиков и думал о том, как же важно, чтобы у руля крупного бизнеса в стране стояли именно русские люди. Посмотришь в список российских миллиардеров – и усомнишься, в какой стране ты живёшь. Нет сомнений, что, к примеру, Михельсон (1-й в списке богатейших бизнесменов России), Усманов (5-й) или Вексельберг (10-й) немало делают для страны полезного. Пасхальные яйца Фаберже собирают, потом показывают народу. Есть в списке и русские фамилии, но не в этом дело – у них тоже свои благотворительные фонды, всё как положено, на западный манер.

Но, пожалуй, только побывав на Донбассе – сначала в Святогорской лавре, а потом и в Донецке, – я понял, как важно, чтобы для богатого человека благотворительность была не обязанностью перед государством, не своеобразной индульгенцией за «золотые унитазы» и яхты, не хобби, но делом неложной любви к ближнему и искренним служением Господу. Тут суть вот в чём: только установив личные отношения с Богом, ты можешь по-настоящему послужить ближнему. И наоборот: только служа ближнему, ты можешь сохранять отношения с Богом. При всём том, что Донбасс до майдана называли империей Ахметова и криминогенным регионом, всё же бизнес здесь был куда более ориентирован на национальные духовные ценности, чем в России.

Филатов через искания, не всегда духовные, усвоил смысл простого народного выражения: «Без Бога ни до порога». Не всем предпринимателям и не сразу открывается эта простая истина. Не всякий уразумевает, что значит «богатеть в Бога»; постигшие смысл этого – высшая бизнес-лига. Филатова только отпевали пять архиереев. Похоронили в церковной ограде как члена епархиального совета, ктитора православных храмов Донетчины. Но разве в этом дело! Да, его вспоминают многие на Донбассе прежде всего как храмостроителя. Храмы в честь святых Пантелеимона, Виктора, Варвары, Константина и Елены, а также Покрово-Никольский, собор в честь благоверных Петра и Февронии… Построить стены и позолотить купола – не значит, что Господь их автоматически примет. А дело в том, смог ли ты построить храм собственной души. И в сто раз важнее молитва об этой душе, предстоящей Богу, – от матери покалеченного рабочего, которому успел помочь, или радостный вопль ребёнка, увидевшего в «Городе улыбок» белых и чёрных лебедей. Трудно объяснить, почему сразу видно, сделано ли что-то с любовью к людям или просто деньги вбуханы, дабы покрасоваться…

Храм за проходной

После литургии батюшка произнёс проповедь на Покров. Говорил о том, что праздник посвящён событию, когда жители столицы Византии, подвергшиеся нападению врага, обратились к Божией Матери. И Божия Матерь спасла Царьград от наших соотечественников-язычников. А в следующий раз они туда уже явились с дипломатической миссией, с предложением взаимовыгодных отношений. Отец настоятель не говорил о происходящем на Донбассе противостоянии с Украиной, но параллель напрашивалась. «Пречистая – наша Защитница и по сей день. Верующих и неверующих, грешников и праведников, всех Она избавила от злой тучи, всех покрывает Своим омофором», – говорил он.

После службы – трапеза в цокольном помещении храма. Да не просто чай с кренделями, а настоящий обед, с первым, вторым и третьим.

– Ну это же древняя традиция, – поясняет нам протоиерей Михаил Пехтерев. – Прежде ведь такой литургии, как сегодня, не было. Служба была очень коротенькая, а после неё как продолжение совершали такую трапезу – агапу, вкушали, кто что принёс… И у нас прихожане приносят, это мы и выставляем на стол.

Расспрашиваем настоятеля об особенностях жизни прихода на заводской территории.

– Изначально храм строился для работников завода, – рассказывает о. Михаил, – чтобы они могли после работы или до работы зайти помолиться о своих нуждах. Но, как показала жизнь, рабочие живут в разных концах города, и в воскресенье приезжать издалека в храм для них равносильно приезду на работу. Так что они ходят в храм по месту жительства. А сюда приходят те, кто живёт тут рядом или привык именно к нашему храму. Есть свой минус: чтобы пройти сюда, нужен пропуск. Поэтому другие храмы на предприятиях, учитывая наш опыт, строились уже так, чтобы в них был свободный доступ с улицы.

– Заметил, что сегодня на службе были работники завода прямо со смены…

– Да, в храм сегодня на службу приходил руководящий состав. А так женщин всё-таки среди прихожан больше, чем мужчин. У нас списочных прихожан человек 150, ходят человек 80 – по воскресеньям, в праздники.

– А как ваше предприятие, дышит?

– Сейчас мартен стоит, работают две доменные печи. С 2008 года, как начался кризис в металлургии, всё ждём, что завод заработает в полную силу. Пока терпим. Народ здесь привык работать, а не языком болтать. Главное, чтоб была работа. Но становится всё трудней: к производственной неопределённости добавились сложности с выездом на Украину за пенсией или к родственникам – это вызывает у людей озлобленность. Но кто-то благодаря этим событиям в храм пришёл.

Разговорились с прихожанином Петром Петровичем Пожидаевым. 10 лет назад он переехал из Ростовской области в Донецк на постоянное место жительства. Первым делом, разумеется, вопрос: не жалеет об этом шаге?

– Когда начались военные действия, я колебался, уезжать или нет. Страшно было. Действительно, когда читаешь вечернюю молитву, где говорится: «Владыко Человеколюбче, неужели мне одр сей гроб будет», понимаешь, что это не образ художественный, а так на самом деле может случиться. У меня племянница очень боялась, мы с батюшкой поговорили, и племяннице он сказал ехать, а нас благословил остаться. Как человек православный, раз батюшка благословил, я остался: значит, Господь послал такое испытание. И как раз к той девятиэтажке, где была квартира племянницы, прилетел снаряд, и на всех этажах вылетели стёкла. А мы не пострадали.

Собеседник рассказывает, что здесь, на заводе, его сестра работала инженером – она и привела его в храм, в воскресную школу при нём, которую ведёт Дмитрий Трибушный. «Занятия тут были днём и по вечерам, но в связи с военными действиями вечерние мы отменили, потому что было небезопасно возвращаться. Здесь интересно. Много узнал о таких святых, как Николай Сербский, Иустин Попович. Я с 2009 года очень свой уровень повысил».

В ноябре прошлого года Дмитрия Трибушного рукоположили, наконец, в диакона

Трапеза подходит к завершению. Нам, гостям, дают слово. После короткого выступления раздаём газету «Вера», которую привезли с собой. Прихожане разбирают, благодарят. Сейчас здесь православные издания не выходят, а интерес к тому, как живут единоверцы в России, большой.

Выходим их храма. Дмитрий показывает:

– Прежде вокруг храма стояли бетонные блоки. Как-то, когда во время службы гремело и стёкла тряслись и непонятно было, прилетит или нет, настоятель сказал хору: «Спускайтесь вниз». Но обошлось. Тогда был другой настоятель, отец Георгий. Он уехал на Украину, в Херсон. А отец Михаил у нас с 2015 года…

Идём к проходной. Вдруг понимаю, что для промышленной территории здесь не только слишком чисто, но и слишком тихо. Стоит громада завода, нет дыма из труб. «Лебедей сейчас нет, – говорит Дмитрий, показывая на пруд – их на зимовку перевезли». Проходим по мостику над речкой Бахмуткой. А мне по душе её старинное название – Скоморошина. Так и видится: играет, как встарь, на берегу заводской оркестр, лебеди курлыкают, а семьи с детьми прогуливаются возле светомузыкального фонтана, улыбаются и едят мороженое. И нет серой тревоги на лицах, и не слышно грохочущих где-то на окраине города мин.

Небольшой мемориал возле проходной завода в память о погибших от взрыва при артобстреле 11 февраля 2015 года

Из путевых заметок Михаила Сизова:

Отложенная война

На празднике Покрова за застольем кто-то упомянул докторов, спасавших раненых ополченцев, и тут впервые услышали мы про ПВГ (Первый военный госпиталь). Возник он необычным образом – без какого-либо приказа «сверху». Просто люди собрались и сами организовали. Среди тех, первых, добровольцев, сутками стоявших за операционным столом, была доктор медицинских наук, профессор Ольга Николаевна Долгошапко, номер телефона которой нам дали. Звоним, договариваемся о встрече вечером.

Пока есть время, заскакиваем на свою съёмную квартиру с вай-фаем. Ищу в Интернете про хирурга Долгошапко в ПВГ и ничего не нахожу. Только про какую-то её однофамилицу, акушера-гинеколога, пишут, всячески расхваливая:

«Рожала в 2011 г. у Ольги Николаевны. Это единственный врач, который взялся принимать роды через два года после кесарева!!! Роды прошли замечательно, хотя сынок был крупненький! Я благодарна О. Н. за её профессионализм, отзывчивость, доброту. После общения с этим человеком на душе становится светлее!»

«Она просто волшебница!!! Я готовилась к кесареву и должна была 11.07.11 ложиться, а малыш решил, что он хочет на свет 06.07.11. К кесареву было три показания! Ольга Николаевна сказала: “Будем рожать сами”», – и я родила!!! Даже опомниться не успела, что произошло!!! Я восхищаюсь этой женщиной!!! Побольше бы на земле таких людей!!!»

Кесарево сечение, околоплодные воды… При чём здесь военный госпиталь?

Должность профессора Долгошапко – проректор по научно-педагогической работе – довольно хлопотливая, поэтому встреча наша откладывалась на час, другой. В итоге к Донецкому медицинскому университету мы подъехали, когда уже смеркалось. За дневными заботами Ольга Николаевна не забыла добыть где-то всяких угощений, и в её кабинете, по русскому обычаю, ждал нас накрытый чайный стол.

Рассказываем про свои приключения, затем спрашиваю, не та ли она акушер-гинеколог, про которую пишут на донецких форумах.

– Да, я до сих пор практикую в больнице Вишневского. Это у нас так, по старинке, Центр охраны материнства и детства называют.

– А вы разве не хирург? Вы же в военном госпитале оперировали.

Доктор медицинских наук, профессо Ольга Николаевна Долгошапко

– О, тут целая история! – рассмеялась Ольга Николаевна. – Как говорится, будьте осторожны со своими желаниями – они имеют свойство сбываться. В детстве я мечтала стать учителем. Это было ещё в Советском Союзе. Помните то время? Наша страна самая лучшая, самая сильная, самая крепкая. И пример Великой Отечественной перед глазами, подвиг наших отцов. И тут мне пришла мысль: а вдруг снова война? И кому я, учительница, буду нужна на войне? Представьте: 1977 год, мне 15 лет, заканчиваю 8-й класс. Подхожу к нашему преподавателю НВП: «Хочу стать военным хирургом. В каком медучилище их готовят?» Военрук удивился: «Деточка, зачем тебе военное? У нас мирная страна, и вообще, хирург не женская профессия, выбери что-то другое». Но я осталась при своём мнении. Поступила в медучилище, затем в институт, ходила на кафедры анатомии и хирургии, и только на 6-м курсе подружка меня убедила, что лучше для женщины быть акушером. И что в итоге получилось? Господь устроил так, что все желания сбылись. Я стала медиком и одновременно учителем – преподаю в университете. И ещё стала… военным хирургом. Война всё-таки случилась.

– Но это же не та война, о которой вы думали в 1977 году, – говорю. – Здесь ничто не предвещало…

– Почему не та? Противостояние с Западом никуда не делось. Союз распался, но добить его мирно не получилось, вот и устроили войну между русскими и украинцами, чтобы никогда они вместе ничего не построили. А начать войну было несложно. С чего всё началось? Запад навязал Украине Евроассоциацию, которая исключает свободную торговлю с Россией. Понятно, что заводы промышленного Донбасса никому на Западе не нужны, их закроют, как это было в Прибалтике и Румынии. Дончане потребовали от Киева экономической и культурной самостоятельности и… получили в ответ «антитеррористическую операцию». Проблему могли бы решить мирно, но в Киеве за ниточки дёргали западные советники, которым требовалась война с Россией. Так что всё было предрешено.

Власти, которая сейчас сидит в Киеве, наши люди не нужны. Им требуется территория и власть. Это мы ясно поняли, когда из Киева пришёл приказ переехать всем университетом в подконтрольный ему городок Красный Лиман. Но университет – это же не футбольная команда, это шесть тысяч студентов и полторы тысячи преподавателей, различное оборудование. Понятно, что мы там разместиться не сможем и вуз прекратит существование, а значит, больницы не пополнятся медиками, здоровье дончан будет под угрозой. Но для них чем больше русского населения вымрет, тем лучше.

«Мы тебя не бросим!»

– Добровольческий военный госпиталь с чего начался? – спрашиваю Ольгу Николаевну.

– Если по порядку, то было так, – начала она своё повествование. – Когда наши захватили административные здания и выставили блок-посты, я с сыном, как и многие дончане, повезла им продукты. Спрашиваю: «Ребята, что вам ещё надо?» Они благодарят, но ничего не просят. Смотрю… Март, холодина, слякоть. Витамины нужны. Поехали, купили витамин С, капли от насморка, таблетки от давления.

2 мая пошла прямая атака на Славянск, который прежде только обстреливали. Звоним в роддом, который раненых принимает: «Чего вам не хватает?» Везём туда в холодильнике кровезаменитель, плазму. Наши доктора собрали все запасы, какие были. Затем сами в Славянск поехали – травматологи, хирурги, нейрохирурги. Когда бои перекинулись на Краматорск и Константиновку, то пошёл поток раненых. Куда их девать? В районных больницах близ фронта оставлять нельзя. В Красном Лимане, как мы узнали, украинские военные специально стреляли по железнодорожной больнице, где, по их сведениям, вместе с обычными больными лежали ополченцы. Частично разрушили здание, убили главного хирурга. Потом, когда нацгвардейцы вошли в Лиман, были «зачистки» больниц. Эти факты, кстати, подтвердили даже прозападные правозащитники, признала и киевская власть. Так что однозначно раненых надо было вывозить в Донецк.

11 мая мы проголосовали на референдуме, отрезав все пути назад, и от каждого теперь зависело, удержится ли республика. Встал вопрос с военным госпиталем. Место для него нашли близ областной больницы, в здании лечебно-санитарного управления. 6 июня 2014 он начал действовать: пять врачей, из которых трое – акушеры-гинекологи. Это были я, мой старший сын и ещё одна доктор, которая сейчас служит в армии ДНР. Потом к нам пришёл хирург. А главным врачом у нас был детский анестезиолог. Все пришли добровольно, по зову сердца. Звонят из Славянска: «Мы вам привезём тридцать раненых». Собираемся все и, как нас учили в институте, проводим медицинскую сортировку: тяжёлая контузия – в нейрохирургию, открытый перелом – в травматологию. И так далее. Госпиталь не был приспособлен к некоторым операциям, даже растворы поначалу негде было держать, поэтому самых тяжёлых переносили в областную больницу. Потом появились у нас свои операционные, я тоже встала за стол – вспомнила, чему учили в институте. Начали приходить ещё добровольцы, в итоге у нас стало 30 врачей и 40 медсестёр, а также появились свои фармацевты, повара, завхозы, водители, просто помощники. Никто зарплату не получал, да и вообще никакого финансирования не было.

Эмблема и нашивка ПВГ

Стоишь за операционным столом и забываешь, какое время суток. Бывало, одновременно привозили полсотни раненых. Вытаскиваешь осколки – один, второй, третий… Господи, да сколько же их?! В госпитале мы фактически жили, о себе не думали, и это спасало от отчаяния. Однажды приехала к себе в квартиру, а там пусто – маму-то в Россию отправила. Холодильник проверяю: старый кефир, два яйца. Есть немного муки. Ага, из этого можно оладушки испечь – вот дежурные в госпитале обрадуются! Замесила тесто, поставила сковороду. Тут начался обстрел, пол дрожит. Бросить всё и бежать в укрытие? А как же тесто? Если бы для себя оладушки делала, то и убежала бы. Но это же для тех, кто глаз не смыкает в госпитале! Такой был настрой – и это реально спасало и от страха, и от тяжёлых дум.

В те дни Донецк я воспринимала как живое существо, вслух с ним разговаривала, подбадривала: «У нас с тобой всё будет хорошо». Помню, закончился в госпитале озонированный раствор, от которого раны быстрее заживают. Озонатор был в роддоме. Звоню туда: «Девочки, у вас там тихо? А то по нам только что стреляли… Хорошо, я сейчас к вам!» Приезжаю: ба-бах, начался и здесь обстрел. Мчусь назад уже с этим озоном, открываю настежь окна в машине, врубаю на полную мощность песню «Вышел в степь донецкую парень молодой» и говорю: «Город мой родной, это для тебя. Мы тебя не бросим!»

Шлёпки для ополченца

Хозяйка кабинета подсовывает нам оладушки: «В обед домой заскакивала, сама испекла». Оладушки домашние, вкусные – со сметаной. И сама Ольга Николаевна кажется такой домашней, мирной, а тут разговоры о войне…

– Целый год мы держались за счёт гуманитарки из России. Привозили нам посылки с вложенными записками: «Санкт-Петербург – Донбассу», «Пермяки с вами», «Держитесь, ребята, Ростов с вами». Я уж не говорю про Москву, оттуда много приходило: классные антибиотики, перевязочный, шовный материалы. Иногда присылали, что и не надо. Например, огромную партию калоприёмников. Передали в областную больницу в проктологическое отделение, куда мы отправляли ребят, раненных в живот. Там так рады: «Вы нас спасли!» Украина блокировала ведь и поставки медоборудования.

Конечно, наши горожане помогали, пока действовали банки и деньги у людей имелись. Приходили, спрашивали, что надо купить в аптеке. Ребят привозили в рваном камуфляже, в разбитых берцах – прямо с поля боя. И женщины стирали, подшивали, но всё равно одежда требовалась. Просили горожан принести хотя бы шорты, футболки, шлёпки. И конечно, продукты… Добывали их самым разным способом. Помогала нам одна женщина-предприниматель из Славянска, которая была вынуждена оттуда бежать. Там она занималась выборами местной власти, о раненых ополченцах заботилась, а такое националисты не прощают – сразу расстрел. Сообщает нам: «Мне позвонили, что под Шахтёрском целое стадо коров на поле под обстрел попало, говядина лежит, пропадает. Берём?» Конечно берём! Она быстренько машину туда, побросали – и в морозильник. Или, скажем, в районе аэропорта разбомбили большой магазин «Метро» – пока мародёры не растащили, машину туда: макароны, масло, молочка… Так мы ребят и кормили. В основном, конечно, спасли нас добровольные пожертвования.

Спрашивают нас: «Как вы полтора года жили без зарплат?» А вот так. Спаси Господи всех, кто хоть один шприц принёс. И батюшек, которые приходили к нам, молебны служили, исповедовали и причащали. Было так светло на душе, какой-то особый дух в госпитале царил. Мы и концерты для раненых организовывали, и различные вечера. Чтобы они не отчаялись и хотели жить. Ведь разные к нам поступали, не только «рэмбо». Говорят, ополченцы – бывшие зеки, алкоголики и наркоманы. Да, были и такие. Но я низко кланяюсь всем, в том числе этим бывшим наркоманам, которые взяли оружие, встали в окопы и своими наркоманскими душами защитили благополучие жителей, которые лежали на диване и рассуждали: «Когда уж всё здесь успокоится!» Да не успокоится, старого уже не вернуть.

Некоторые ребята попадали к нам с ранениями по нескольку раз. А журналист Грэм Филлипс целый месяц лежал, и тоже здесь стал «своим». Мы с ним много общались.

– Так вот где он язык выучил! – смеёмся. – Мы с ним встречались в Луганске, и удивило, как прилично этот англичанин говорит по-русски, хотя раньше языка не знал.

– Да у нас тут интернационал был, хотя большинство приезжих добровольцев, конечно, русские. Один пенсионер приехал из Новокузнецка, и в первом же бою его очень серьёзно ранило – в бедро. Я ему: «Ну зачем вы в вашем возрасте на войну пошли?» – «Как?! Наших бьют, а я буду отсиживаться?» Были совсем юные пацаны, которые мамам сказали: «Я в Крым с друзьями поехал». А потом возвращались без руки или ноги… Один наш донецкий, в бедро раненный, вообще на передовую пришёл несовершеннолетним. Говорю: «Саша, ты что тут делаешь? Тебе по законам армии нельзя оружие в руки брать». – «А кто знает, что мне не было 18 лет? Сейчас-то исполнилось». Но видно, что он давно уже взрослый, не по паспорту. Круглый сирота.

У края ямы

О раненых ополченцах Ольга Николаевна говорит, словно о сыновьях. Спрашиваю:

– За своих-то, родных сыновей, наверное, тоже переживали? Война всё-таки…

– Им обоим, считаю, очень повезло. Старший сын, который врач-гинеколог, в госпитале себе жену нашёл. Она была у нас медсестрой. Девушка очень светлая, с чистой душой – а другие к нам и не приходили, добровольно-то сутками за ранеными ухаживать. Как ни кощунственно это звучит, но война имеет плюс – люди на ней раскрываются полностью. У меня уже и внучка растёт, ей год и три месяца. Есть примета: если в стране, которая воюет, начинают играть свадьбы и рождаются дети, то она обязательно победит. А первые ополченские свадьбы у нас начались в августе 2014 года, на пике боёв.

– А младшему сыну как повезло?

– Господь его спас от самого страшного, что только можно представить. Он учился в техникуме, по окончанию которого, весной 2014 года, должен был пойти в армию. На предпоследнем курсе спутался с дурной компанией, и я предложила: «Лучше бери академотпуск и иди сейчас служить, там хоть серьёзней станешь». Он неожиданно согласился. И вот он отслужил под Одессой, домой вернулся 1 ноября 2013-го, а 30 ноября в Киеве начался майдан. И следующий призыв был ранний. Если бы сын в него попал, то сейчас бы стрелял по родному городу – по мне, по брату, по своим учителям и друзьям. А если бы отказался, его бы бросили в тюрьму. О том, как там над «сепарами» издеваются, слышала от наших, кто в плену побывал.

Вот скажу про пленных… Мы в госпитали не делали различий между нашими и украинцами. Единственное отличие – собирали украинских пленных в отдельные палаты и у входа ставили часовых. Не от побега стерегли, а чтобы их не побили. Ведь среди наших раненых были ополченцы с надорванной душой – у кого-то убили детей, мать, дом разрушили. Я им пыталась внушить: «Не трогайте их, пожалуйста. Представьте, что это наши пацаны, которые у них в плену находятся. Мы этих лечим, чтобы обменять на наших ребят. Чем быстрее вылечим и отдадим, тем быстрее наши вернутся». В этом была толика неправды, потому что украинцы на обмен шли со скрипом и наших, как уже говорила, в плену не жаловали.

У меня есть фотографии, в каком состоянии наших привозили в госпиталь после обмена – с перебитыми руками и ногами. Они лежали там в каких-то ангарах без врачебной помощи. Лечить начинали, лишь когда заходила речь об обмене. Дима, студент нашего университета, рассказывал: «Мне сломали ноги, а потом стали лечить, переведя в госпиталь. Когда встал на костыли, двое часовых с автоматами в туалет провожали. Боялись, что убегу».

– Ваш студент воевал в ополчении?

– Тут целая история… Он родом из Николаевской области, служил в «Беркуте» Одесского округа. Стоял на майдане, защищая государственные здания от толпы. Как это было, я сама видела. Меня выбрали учёным секретарём нашего университета, и я приехала в Киев сдавать в ВАК документы по защите диссертаций. Часть документов нужно было подписывать в Министерстве здравоохранения. Там стоит цепь солдат со щитами. Прохожу сквозь их строй и вижу, какие тоненькие эти щиты. Господи! Потом Дима мне рассказал, что эти мальчишки сутками стояли в памперсах, потому что в туалет никак не отойти. Представляете, как это на психику давило? А тут ещё в них из оружия стреляют, бутылки с зажигательной смесью бросают, тракторами давят. И самое скверное: когда ребята вернулись в казарму, то из Одесского округа пришла бумага о привлечении их к уголовной ответственности за «расстрел небесной сотни». На тех, кто защищал закон, свалили преступление, которое до сих пор в Киеве не хотят расследовать. И Дима сбежал оттуда на Донбасс, как говорит, «воевать за правду». Из Славянска его привезли к нам с очень тяжёлыми ранениями – почку порвало. Мы долго его выхаживали. Потом он вернулся в ополчение, воевал, попал в плен. У нас волосы дыбом вставали, когда он рассказывал об украинском плене. Мы не хотели верить, но, когда активно пошёл обмен пленными, все, кто к нам попадал, подтвердили его слова.

– О чём он рассказывал?

– Например, пленных сажали в ямы, как животных. Ребята радовались, когда сверху бросали арбуз. Это была не только еда и влага для утоления жажды, но и защита. Арбуз они разбивали аккуратно пополам, чтобы потом из кожуры, из полусферы, можно было сделать как бы шлем. Потому что им на головы кидали камни, бутылки, битое стекло, сверху мочились. Мы, врачи, видели и описывали в карточках больных следы на коже от потушенных сигарет, от избиения ремнями и прутьями. Извините за подробности, но нам так рассказывали: нацгвардейцы монтажную пену в прямую кишку выдавливали, и она там раздувалась. Представьте, какие непереносимые боли… Ребята сами бросались на минные поля. Говорили им: «Если пробежишь между минами, то будешь на свободе».

А что творила украинская армия с мирными жителями? Коллеги мои приезжают из городов, которые находятся под Украиной, и рассказывают. Насиловали девочек. В Краматорске родители всегда встречают дочек прямо у школы, потому что как-то изнасиловали даже десятилетнюю. В Мариуполе после группового изнасилования во влагалище девушки монтажную пену пустили. Врачи говорят: мы это видим, но молчим, потому что иначе нас уничтожат.

На Украине вообще опасно что-то говорить, потому что официально поощряется стукачество, по телевизору постоянно идут сюжеты, как добрые граждане «скрытых сепаров» выводят на чистую воду. Первые раненые, которые к нам поступали, не называли своих имён и фамилий, в карточки мы записывали только позывные. Потому что у многих семьи остались под Украиной – в Славянске, Константиновке, Краматорске. И журналистов с камерами мы в госпиталь не пускали, ведь по видео тоже можно вычислить. Известны случаи, когда семьи ополченцев просто исчезали, и никто не знает, то ли они в СБУ, то ли в безымянной яме лежат.

С нами Бог

Разговор наш уж очень как-то грустно заканчивался. Спрашиваем, сталкивалась ли военный врач со случаями Божьей помощи.

– Так разве не чудо, когда по молитвам безнадёжные на ноги становились? У нас и батюшки молились, и сами раненые. Неверующих-то на войне нет. Я сама постоянно видела: идут ребята по коридору госпиталя, остановятся около иконы, перекрестятся и дальше следуют. Это не притворное, этим они живут и этим живы. Когда привозили раненых, у всех на шее крестики, у многих пояса «Живый в помощи» – у кого-то на лбу, на подшлемнике, у кого-то на запястье или вокруг тела.

Удивительный случай был с девушкой Леной, которая поступила к нам в университет на первый курс. В Славянске она раненых с передовой вытаскивала, под пулями, но смерть её не там, а в казарме поджидала. Кто-то из молодых чистил автомат, а в стволе патрон остался. Случайно нажал он курок. Командир Лены так вспоминал: «Было как в замедленном кино. Вижу, как пуля летит и крутится вдоль своей оси. Когда я увидел траекторию её движения, то понял, что она летит Лене прямо в живот». Лена рассказывала: «А я ничего и не почувствовала. Только лёгкий толчок в пряжку ремня, словно камушек ударился и отскочил». А у командира руки трясутся: «Лена, с тобой всё в порядке?» – «Да… тут какой-то камушек упал». – «Показать тебе этот камушек?» – с пола пулю поднимает. Лена даже не удивилась. Подняла гимнастёрку, а там у неё под ремнём пояс «Живый в помощи».

Или вот, ребята-разведчики рассказывают. Ехали они в обычном микроавтобусе. А впереди на лобовом стекле была икона Божией Матери «Семистрельная». Попали в засаду – с обочин, из лесопосадок открыли по ним бешеный перекрёстный огонь. И самый большой урон, какой понесли: кто-то вывихнул плечо, когда водитель ударил по тормозам. Задом выехали из этого пекла, смотрят: машина вся побита, стёкла вдребезги. А никого не зацепило! Взяли икону… Она маленькая размером, но в ней насчитали шестнадцать отверстий. По теории вероятности такое невозможно. Словно иконка все смертельные пули на себя притянула, изменив их траектории.

В самом ещё начале, когда Краматорск был нашим, моя мама ездила туда в типографию, которая печатает для Церкви, и привезла много поясков «Живый в помощи». И когда мы ездили по блокпостам, то вместе с витаминами и лекарствами раздавали их бойцам. Верю, что они многих ребятишек спасли.

Или вот такой факт. 23 февраля пришли мы с сыном поздравлять раненых. Принесли фрукты, соки, дарим иконки. Один боец-«беркутовец» говорит: «А у меня уже есть икона, Божией Матери. Нам на майдане их батюшки из Киево-Печерской лавры подарили. И все наши, у кого иконки с собой, ещё живы…»

– Эта война имеет какое-то религиозное измерение? – спрашивает Игорь.

– Бывали споры о том, кто к какой Церкви принадлежит. Униаты спрашивали: «Почему вы ходите в москальский храм?» Отвечала им: «Наш Патриарх в Москве, ещё недавно это была столица нашего общего государства. А ваш Папа Римский сидит за тридевять земель. Что же вы не восстаёте против “засилья” иностранного Рима и не ставите себе львовского Папу?» Но такое противостояние конфессий лишь на поверхности, а в глубине – свет со тьмой в душах человеческих борются. С чем это можно сравнить? Помню, студентами ездили мы в стройотряд в Калужскую область, работали в колхозе. Жили рядом с огромным старинным храмом, в котором в какие-то годы была устроена скотобойня. А мы хоть и комсомольцы, но крестики носили, и страшно было… Заходим внутрь. На полу черепа рогатые лежат. А на стенах местами новая штукатурка отвалилась, фрески обнажились, и оттуда на черепа глядят святые с нимбами. Так и сейчас. Кто нашу добрую православную Украину превратил в скотобойню? Кто хороших людей довёл до скотского состояния духа и послал на смерть? Можно пенять на политиков, на Запад, но я так понимаю, что за всеми стоят сатана и Бог. И понятно, на чьей стороне правда.

Коллектив Первого Военного Госпиталя ДНР

* * *

Пора прощаться. Обмениваемся подарками: мы дарим газеты и книги, а Ольга Николаевна протягивает нам сборник прозы и поэзии «Весна нашей победы», изданный в 2015-м военном году к 70-летию Победы в Великой Отечественной.

– Здесь творчество наших преподавателей и студентов, – объясняет профессор Донецкого медицинского университета. – Есть, например, стихотворение нашей выпускницы 1990 года Марины Блошкиной, которая работает педиатром районной больницы в Волгоградской области. Когда началась у нас война, она стала собирать гуманитарную помощь на Волге, и у неё родились такие стихи:

Россия начинается с тебя.
С твоих поступков, мыслей и желаний,
С твоих трудов и добрых начинаний.
Россия начинается с тебя.

Это четверостишие она расклеила по всему городу с призывом помочь Донбассу. А потом пришло продолжение:

Овраг, берёзка в поле у ручья
И небо бирюзово-голубое –
Всё это лишь природа без тебя
И обретает смысл свой лишь с тобою.

Россия начинается с тебя.
И никогда ей не бывать безликой.
Пока с ней Бог – она уже велика.
И всё же начинается с тебя!

Россия начинается с тебя,
С истории твоих далёких предков,
С той памяти, которую не предал…

Голос у Ольги Николаевны дрогнул, она замолчала, чтобы сдержать слёзы, и продолжила:

…И в сердце бережно хранишь любя.

Россия начинается с тебя.
С того, что ты заложишь в наших детях,
С тех ценностей, что всех важней на свете
И что весомей в жизни для тебя.

Россия начинается с тебя.
Мы вместе – это вера, дух и сила.
И потому Россия так красива,
Что всё же начинается с тебя!

Последние слова эта прекрасная русская женщина прочитала, уже не скрывая слёз.

Когда мы с Игорем в вечернем сумраке шли через больничный сквер к машине, неотступно звучало в душе: «Россия начинается с тебя».

(Продолжение следует)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска