Образ рая

Однажды мой друг, занимающийся фотоделом, прокомментировал снимок беломорского побережья, который я разместил у себя на страничке «ВКонтакте»: «А что с цветом на фото? Жёлтые облака средь бела дня бывают только на Марсе. Пусть автор не злоупотребляет фотошопом». Мол, снимок вручную, в графическом редакторе приукрашен. Я, конечно, стал спорить. Ведь автор снимка Виктор Дрягуев – мой земляк, беломорчанин, при чём тут Марс? Начали мы препираться, и вдруг нам ответил сам Виктор Семёнович: «В небе отражается цвет моря – а в шторм Белое море желтоватое. А фотошопом я вообще не знаю, как пользоваться». Неудобно получилось. Не подумал, что спор наш попадётся на глаза самому фотомастеру.

Прошло три года. Я по-прежнему ставил на своей страничке фотографии Дрягуева с видами родной Беломорской земли. Сколько уже я там не был… Нынче в марте, перед самым отъездом в Карелию, поразил меня один снимок: разлив реки, берёзки, островки талого снега. Да ведь это же напротив моего посёлка, за рекой Выг! Сколько раз проходил мимо, а такой красоты не замечал! Решил для себя: буду в Беломорске – обязательно встречусь с Виктором Семёновичем, хотя бы поблагодарю его.

* * *

То, что он из местных карелов, даже в чертах лица угадывается. Многие не могут отличить карела от русского или финна, но я-то здесь вырос и вижу характерную округлость черт. Есть в ней что-то спокойно-домовитое, степенное, чуждое резким движениям. Словно написано на лице: «Всё правильно сделал». И второе, что удивило: Дрягуев вовсе не профессиональный фотограф, а рыбак-промысловик.

– Вообще-то, я с детства рисовал, – объясняет он, – даже в выставках участвовал, когда в беломорской школе учился. Потом было не до этого: служил в армии, работал, женился, двое детей-погодков родились. Уже взрослым мужиком познакомился с Александром Бессоловым, чьим именем сейчас названа детская художественная школа, это ведь он её в Беломорске создал. Ходил к нему в мастерскую, и Саша посоветовал: поступай в Народный университет искусств, есть такой в Петрозаводске, там заочно можно учиться. Поступил, много рисовал, но потом ушёл в рыболовство, двадцать два года ловил сельдь.

– А почему рисовать бросили, чем рыбалка-то помешала? – недоумеваю.

– Так то не рыбалка, а промысел. От отца мне достались три катера, один я зятю подарил – и вот мы с ним на «казанке» в море ходили. Он, конечно, больше любитель со спиннингом порыбачить, а не с сетями управляться, но уж такой «семейный подряд» у нас. В рыбколхозах и зарплату платили, и за улов, а тут только то, что сам добудешь и продашь. Ценники небольшие, а труд тяжёлый. Далеко-то в море мы не ходили, всё ближе к берегу.

А зимой на «Буранах» ездили по льду залива, также ловили. Заезжали аж до Виремской губы, но там мне не понравилось – очень она соляная, да и течение мощное, рыбу водой в мреже давит. Попала тебе тонна рыбы, домой привозишь, а у рыбы щёчки красные, кровь выступила. Люди неохотно покупают такую. А наша Сорокская губа, у Беломорска, более спокойная. Рыбу вытаскиваешь целёхонькую, на морозе складываешь пирамидкой, брезентом укрываешь – можно и через месяц приехать, а рыба словно только что из моря.

– А фотографией когда занялись? – возвращаю к теме разговора.

– Начал с того, что в 2008 году купил «мыльницу», чтобы в море фотографировать, уловы наши и всё такое. Например, сфотографировал своего зятя Серёгу с камбалой на два килограмма с лишним.

– Ваши снимки схожи с художественными полотнами, – говорю. – Это потому что учились живописи?

– Думаю, тут важно чувство композиции. А этому нельзя научиться. У меня есть книги по композиции, изданные ещё в СССР. И даже в то время, когда не было понятия о Боге, о душе, один автор написал: композиция – это интуиция плюс анализ и плюс ещё раз интуиция.

– То есть жёстких законов нет?

– Ты или чувствуешь, или нет. Без гордыни об этом говорю: тут дар Божий должен быть. Вообще без Бога, считаю, не совершается творчество. Отец Симеон, игумен Соловецкого подворья в Кеми, мне как-то сказал: «У Божьего много дорог. Для священников – это дар служения. Для художников – видеть мир Господень». В этом фотографы ничем не отличаются от художников. Многие ходят и не видят. А тут идёшь и вдруг раз… фотоаппарат достаёшь. Можно, конечно, это опытом наработать, но всё равно без внутренней сопричастности к увиденному ничего не получится. Когда я, например, приезжаю в нашу поморскую деревню, то у меня такое чувство… любви, иначе не скажешь.

– Любви к чему?

– Ко всему. К травинкам, к листьям, которые плывут в луже, или валяются на земле, или только начинают набухать в почках. Может, я просто прикипел к этим местам, не знаю… Я ведь до сих пор учусь. Любить. Сначала природу, а потом и людей. Их-то ведь сложнее любить. Близкие люди, конечно, тебе дороги, а вот чужие… В Евангелии сказано, что солнце встаёт и над плохими, и над хорошими – все равны для Бога. Но лично я не могу объять всех, поэтому людей редко фотографирую. Меня хватает лишь не осуждать, по возможности. А любить – это уже дар, которого надо удостоиться.

Карельские поморы

Стал я расспрашивать Виктора Семёновича о происхождении его фамилии и сделал для себя ещё одно открытие.

– Вам лучше бы у моей сестры спросить, она учительница, всё знает, – ответил он.

Тут выясняется, что его родная сестра – Галина Семёновна, в замужестве Морозова. То есть моя учительница русского языка и литературы! Тесен мир, особенно у нас, на малолюдном Севере. В школьные годы даже в голову не приходило, что у наших учителей есть своя история, свой род. Так что с удвоенным интересом слушал я рассказ Виктора Семёновича.

– Карелы мы по отцу, а по матери – русские поморы-старообрядцы, фамилия Матросовы. Мама родилась в деревне Выгостров, что в десяти верстах от впадения Выга в Белое море. В какой-то год старообрядческая община ушла из Выгострова в лесной скит, а наши остались. Бабушка, Анна Фёдоровна была истой старообрядкой, соблюдала все посты и полуночницу – как помню, молилась по ночам. Своим дочерям не разрешала полы красить, и они их песком шоркали до белизны. Стены ничем не обивали, были простые бревенчатые – «как в старину». При этом бабушка оставалась настоящей поморкой, имела красивые наряды, юбку бархатную, жемчуга и серьги золотые – на праздники их надевала. А потом её наряд был передан в Национальный музей Карелии. Сама она родом из Кеми, из семьи судовладельцев. Но у нас на Севере судовладельцы не богатеи вроде хозяев заводов-пароходов, а самые настоящие работяги. Родители бабушки ходили далеко в море, аж на Шпицберген, на рыбный и зверовой промыслы. И где-то там, в Арктике, пропали вместе с судном и командой. Детей передали на воспитание тётке, в не очень благополучную семью. Может, из-за преодоления невзгод бабушка и выросла богомольной. Ко мне она хорошо относилась. Братьев моих почему-то называла «еретиками», а меня нет. Наверное, потому, что я на деда похож.

Осталась в памяти картина: дед, как обычно, сидит в углу, было там у него место, где он сети вязал, и по голове меня гладит. Рука мозолистая. Ему уже много лет было, на Великую Отечественную войну он не попал, а три предыдущие прошёл. Сам он из казацкого рода, в Чапаевской дивизии воевал, выделялся там – под два метра ростом. Я не раз его спрашивал: «А где твоя шашка?» На старой фотографии-то он с шашкой сидит.

В войну выгостровские собирались бригадой и с Шижни, где последний шлюз Беломорканала, уходили на Мурман. Тётя Маруся, Царствие ей Небесное, мне говорила, что там, на берегу Баренцева моря, они жили в становищах, которые не раз бомбили немецкие самолёты. Ей тогда 17 лет было, девчонка ещё. На баркасе за треской они уходили далеко в море – берега не видно. Однажды заметили всплывшую немецкую подлодку. Едва ушли от неё. Насолив тресковой печени, возвращались домой – этим и жили до следующего похода на Мурман. С едой-то в войну на Севере было очень трудно, хлеб у нас не родится. Ещё коровы спасали. Пожилые женщины в селе Сухом мне рассказывали, как каждый день носили молоко в Беломорск – туда и обратно пешком 35 вёрст, но люди тогда к ходьбе привычные были. В день Николы Угодника аж в Кевятозеро на престольный праздник ходили. И в гости друг к другу. Например, к отцу моему в Сальнаволок аж из Тунгуды родственники добирались. Каким образом, не представляю, автобусов-то не было. По прямой это 80 километров, но, сами знаете, в нашем озёрном крае прямых дорог нет.

– По отцу ваш род из Тунгуды?

– Да, но отец называл себе берёзовским карелом, потому что он не из самой Тунгуды, а с озера Берёзовое. По озёрам себя определяли. Жена у меня тоже карелка, с Панозера. Так вот, про отца. В 1938 году его на 10 лет отправили в лагеря по 58-й статье – за то, что он якобы задумал бежать в Финляндию. Для карела-охотника приговор смешной, ведь если бы захотел, то в любой момент легко мог перейти границу, тут и задумывать нечего. Спасло отца то, что он имел образование судового механика. Лагерное начальство узнало об этом и отправило рыбу ловить. После освобождения работал механиком на последнем, 19-м, шлюзе Беломорканала, где и выросли мы с сестрой.

Там находится деревня Сальнаволок, очень красивая, похожая на Кижи: старинные дома из огромных брёвен с внешними лестницами на галерею второго жилья, скошенные первые этажи, резьба. Жили в них поморы и карелы. Сколько себя помню, там всё время работали. Отец первым в деревне мотор приобрёл и уходил далеко в море. А в свободные минуты самоуком научился играть на балалайке, гармошке и гитаре. Талантливый человек был.

Часть времени мы проводили в Выгострове, где меня, кстати, и крестили старообрядцы мирским чином. А в 1991 году в Петрозаводске докрестил будущий Карельский епископ Мануил. После этого я стал искать себе духовника и нашёл его в Кеми, в ту пору в ближайшем к нам действующем храме. Вот и вся моя история.

Острова спасения

– Вы много ездите по Северу, – расспрашиваю фотохудожника. – Знаете, наверное, все святые места?

– И не только святые, но и наоборот.

– Это где такое?

– Как ни странно, на Соловецких островах. Там ведь монахи не случайно обосновались, отмаливают эту землю. Отец Симеон, настоятель Соловецкого подворья в Кеми, обычно приглашает меня на открытие и закрытие навигации. И вот просыпаюсь в шесть утра и словно бы голос слышу: «Не едь туда». Как же не ехать, когда монах зовёт? Сначала отправились мы на остров Русский Кузов. Была осень. У нас на материке листва грязно-жёлтая, а там жёлтая-прежёлтая, красота! Ходим по острову, и тут начинает зарядка фотоаппарата заканчиваться, хотя полностью ведь заряжал. Спешу на гору к Поклонному кресту, чтобы успеть сфотографировать. Возвращаюсь обратно, замечаю интересный камень, большой такой. Приложил глаз к окуляру – и меня вдруг в сторону повело, ощущение: вот-вот упаду. Непонятное состояние тревоги. Вниз спускаюсь. С нами был и диакон из Архангельска, они там стоят перед плоским камнем, который на камушки установлен. Подхожу – и у этого камня меня опять в сторону повело. Когда на борт поднялись, рассказываю батюшке про случившееся. Он говорит: «Ну, такое только у карелов может быть».

– Почему?

– Карелы до крещения на эти острова ездили языческим богам молиться. Хотя вот эти сёйды – валуны, поставленные на мелкие камни, на «ножки» – не карелы, а саамы устанавливали. Саамов раньше много было на нашем берегу, особенно в селе Нюхча. И вот камни их священные остались, они как-то воздействуют. Что примечательно, на Немецкий Кузов батюшка меня ни разу не возил. Прошу его уже три года подряд, он ни в какую. Говорит: «Там грязно». Вот понимай как хочешь.

– На том острове самая высокая вершина архипелага Кузов, – говорю я. – А язычники главные свои капища на высоких местах устраивали.

Соловецкие острова в море – как всплывшие гигантские киты

– В Кеми историк Импи Григорьевна Киелевяйнен, в крещении Инна, рассказала мне такой случай. Приехала группа москвичей, повезла она их на Соловки. Среди туристов была молодая пара, которая всё время между собой ругалась. Экскурсовод предупредила: «Сейчас мы высадимся на Немецком Кузове. Пожалуйста, не ссорьтесь, там каждое плохое слово усиливается и бьёт по человеку». Молодые не вняли уговорам, продолжили и на острове собачиться. Когда экскурсия закончилась и группа в Кеми уже высадилась, девушка из этой пары пошла от лодки по ровным мосточкам, поскользнулась и сломала ногу в трёх местах.

– Знаете, а нас однажды точно так же кемский мужик на мотоботе на Соловки возил, – припоминаю, – и мы попросили остановиться на островке. Так он высадил нас на Русском Кузове, а про Немецкий сказал, что не нравится ему там, на душе не спокойно.

Беломорские паломники во главе с о. Сергием Михайловым

– Вот-вот. В Соловецкий монастырь я часто езжу, в один год восемь раз там был. Но у нас, в Беломорском районе, ведь свой монастырь был, он и сейчас стоит.

– Вы имеете в виду Муезерский Троицкий монастырь? О его существовании я в советское время даже не догадывался.

– И немудрено. Монастырь находится на острове таёжного озера, куда только рыбаки из Летнереченска добирались. Основал его соловецкий монах, преподобный Кассиан Муезерский, в середине XVI века, затем при царице Екатерине он был упразднён, и там поселились старообрядцы. Наверное, благодаря им Никольская церковь и сохранилась. А Троицкий собор, к сожалению, утрачен. О старообрядцах там напоминают «голубцы» – намогильные столбики с иконками, которые они ставили вместо крестов. А мощей самого преподобного Кассиана, кажется, нет. В часовне стоит деревянный гроб, но в нём, говорят, не преподобный, а один из строителей храма. Но всё равно место святое.

Муезерский Троицкий монастырь. Церковь Николая чудотворца

Ездили мы туда, взяв благословение у беломорского батюшки, дважды. Первый раз – в сентябре 2015 года. Было нас трое: беломорский поэт Александр Михайлович Лазутин, поэт из посёлка Летнереченский Владимир Михайлович Кобоев и я. Долго добирались по лесной дороге, наконец выехали к озеру Муезеро. И тут нас встретила бабочка огромного размера, каких я на Севере ни разу не видел. Крылья её красные с белой окантовкой. Летала над нами и села Александру Михайловичу на плечо. Потом перелетела на камень, подождала, когда я её три раза сфотографирую, и улетела. Чудеса, да и только! Надули резиновую лодку, погребли на Троицкий остров, помолились в храме. Спать легли в машине. Утром ухи захотелось. Сетки уже были поставлены, проверяем: три ведра рыбы, в том числе крупные сиги! Поехали снова на остров, и встречается катер с рыбаками. Они сетуют, что рыбы в озере нет. Приехали-то не молиться, а просто порыбачить и водки попить, вот и не попалось им.

– Бабочка, о которой говорили, вас не провожала?

– Нет, только встретила. Зато, когда уезжали, солнышко вышло. Красота неописуемая! Александр Михайлович написал об этом, посвятив нам с Володей:

К святыне в ухабах дороги,
Разбиты настилы мостов,
Но мчим мы за Охты пороги
Под леса осенний покров.
Под дедовский лад незабвенный,
Что часто мы чтим второпях;
На Троицкий остров священный,
Где храм возведён на камнях.
Что выше церковного крова!
Ведь, глядя на образ икон,
Печальник пейзажа и слова
Чтит в сердце молитвы канон.
Течёт на подсвечник слезою
Воск наших свечей в тишине,
А берег над чистой водою
Пылает в осеннем огне…

После этой поездки изменилось у нас отношение друг к другу, да и ко всему миру. Как-то светлее стало.

– Да, удивительное место, – соглашаюсь. – Жаль, что о нём мало кто знает.

– Наверное, Господь оставляет это место прикровенным. Представьте, сюжет о Троицком острове ведь мог бы выйти не где-нибудь, а в «Клубе кинопутешествий»! Летнереченский священник Виктор Островский записал такую историю со слов директора Северного леспромхоза Николая Спиридоновича Перепечко. Приехал Юрий Сенкевич в Карелию, в Беломорский район. Снимали в основном петроглифы, наскальные рисунки древних людей на Залавруге. В планах была и поездка на Муезеро – подсказали ему, что есть такое удивительное место. Но погода испортилась, затянула моряна, и Сенкевич засобирался в Москву. Уговоры не помогали, и тогда Николая Спиридоновича прорвало сказать Сенкевичу: «Вы весь мир объездили, а России не знаете и не любите». Подействовало. Махнул рукой: вези на остров, показывай. Дорога лесная, дождь беспросветный, но добрались до озера, сели в лодку. Николай Спиридонович смотрит на небо – там окошечко, совсем крошечный в облаках просвет. Сошли на остров, и всё такая же хмарь. Осмотревшись, Сенкевич говорит своему оператору: «Да, тут есть что снять. Готовьте аппаратуру». Минут через пятнадцать всё было готово для съёмок, и остров залило солнечным светом – окошко в небе встало ровнёхонько над островов. Снимали более трёх часов, и всё время на остров лился свет. Только съёмку закончили, окно закрылось и пошёл дождь. Николай Спиридонович спрашивает Сенкевича: «Ну как? Что скажете? Как объясните?» Тот развёл руками: «Слов нет». Их и не было потом, слов-то. В Карелию Сенкевич приезжал летом, а в сентябре умер во время записи одной из передач. Скорее всего, не успел тот сюжет выпустить.

– Вы сказали, что ездили туда два раза…

– Да, отвлёкся. Второй раз поехали в прошлом году, опять все втроём. Владимиру Михайловичу предстояла операция на сердце, и мы решили перед этим помолиться преподобному Кассиану. После молитвы захотел я заглянуть в алтарь, который досками заслонён. Не заходил туда, а просто через щель сфотографировал. Кадр почему-то не получился, совершенно пустой экранчик. Развернулся я, сделал один кадр на выход, и мы ушли. Когда стал просматривать, то обнаружил, что в кадр попало окно, забитое полиэтиленовой плёнкой, которая была разорвана по диагонали. И через эту диагональную щель смотрело чьё-то лицо. Я аж напугался. Один глаз человека был как бы прищурен, и от него шёл шрам по всей щеке. Отправил я фотографию отцу Симеону с вопросом, как к этому относиться, он ничего не ответил. Спросил и беломорского батюшку Сергия. Тот сказал: «Не буду врать, не знаю».

– А сами как объясняете?

– Я же заглянул объективом, куда не следовало, вот мне и отразилось. Вообще к фотографированию надо осторожно относиться. Однажды снимал я паломниц из Нюхчи, все такие светлые в кадре, а одна девушка вышла старухой. Потому я и стараюсь людей не фотографировать, что тонкая это вещь. А однажды во время крещения ребёнка необычный свет запечатлелся. Таинство совершалось в селе Вирма в старинном храме Петра и Павла, который «охраняется государством». Верхние окна его досками забиты, поэтому внутри темно, и снимок должен был получиться тёмным, поскольку без вспышки снимал. И вот такой кадр: священник опускает ребёнка в купель, молитву произносит, и от уст его серебристо-голубой свет по бороде стекает, отскакивает в сторону, на руку диакона с висящими крестиками, затем поворачивает к купели и серебристо подсвечивает крестильную воду и жёлтую латунную купель. В естественной природе такими сложными зигзагами свет никогда не падает. Как к этому относиться? Я человек маленький, просто снимаю.

– Операция-то на сердце как прошла? – вспоминаю, с чего рассказ был начат.

– Слава Богу, поставили Владимиру Михайловичу заплатку, жив-здоров. Ждёт он нынче, когда весной зимник подсохнет, чтобы съездить в монастырь поблагодарить преподобного за удачную операцию. Наверное, опять все втроём поедем.

Земля и небо

– Что бы вы посоветовали начинающим фотографам? – спрашиваю напоследок Виктора Семёновича.

– Знаете, многие фотолюбители забывают о небе. Я сначала тоже не смотрел за небом, какое оно. А ведь облака разные бывают. Есть белёсые, хорошо освещённые – если снимать их буду, то на снимке они получатся белым пятном. Часто бывает: вроде контрастный, чёткий кадр, а вместо неба – пустота. Тут многое можно решить с помощью экспозиции. Включите на фотоаппарате программный режим, передвигайте полоску на экранчике – если облака светлые, то потемнее сделайте.

– А если небо всё равно белым получается?

– Ищите другую точку для съёмок. Чуть только объектив подняли или опустили – и облака уже другие.

Тут что главное? Помнить, что есть не только земля, но и небо. Когда художник пишет картину, он делает первый мазок внизу – землю, а второй мазок вверху – небо. Так намечается световое соотношение неба и земли. При этом не забывайте, что никогда небо не будет темнее, чем предметы на земле. Даже ярко освещённая крыша дома всегда будет темнее. И вот надо всё время держать в голове это соотношение. Многие стараются предметы на земле как бы выпуклить, сделать резче, забывая, что от этого может исчезнуть небо. Тут нужно чувство меры, гармонии, видение всей картины целиком. Тогда и земля, и небо будут на месте.

Небо на снимке обязательно должно быть, без него, считаю, снимка нет. А люди просто так щёлкают на «мыльницу» в автоматическом режиме, и ничего этого нет. Но камеру можно опускать на уровень пояса и ещё ниже, к земле – и небо станет появляться. Вот поэкспериментируйте сами и убедитесь.

– Это как в духовной жизни, – замечаю я. – Чем ниже поклоны, тем выше молитва.

– Да, похоже.

* * *

Позже я попытался найти в архивах телепередачи «Клуб путешественников» ссылку на сюжет о таёжном острове и Троицком монастыре. И не нашёл. В Гостелерадиофонде в плёночном виде хранится только часть выпусков программы до 1992 года, местонахождение остальных выпусков неизвестно. Официальный сайт телепередачи закрыт, а весь материал удалён. Ушёл Сенкевич – и с ним его видение мира. Но люди продолжают радоваться красоте этого мира и славить его Творца – в картинах, в видео, в фото. И наше небо становится выше.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска