Несколько месяцев продолжался поход в Сирию группировки кораблей Северного флота. Среди тех, кто прошёл его от начала до конца, был священник Североморской епархии протоиерей Сергий Шерфетдинов. Такого, чтобы священник отправился в боевой поход, у нас не было почти столетие. О том, как всё было, мы попросили его рассказать читателям нашей газеты.

Крейсер Адмирал Кузнецов

– Отче, вы попали на авианесущий крейсер «Адмирал Кузнецов» как военный священник? Видяево – это ведь база атомных подводных лодок?

– Да, я состою на должности помощника командира по работе с верующими военнослужащими в 7-й дивизии атомных подводных лодок Северного флота.

– А прежде приходилось бывать в столь длительных походах?

– Так-то батюшки ходят и на подводных лодках: кто на недельку, кто на две. На крейсере «Пётр Великий», я знаю, отец Андрей Амелин ходил, он служит в Мурманске. Но на столь длительный срок, да ещё в боевой поход, такого у нас в епархии ещё не было.

– А сколько продолжался ваш поход?

– Четыре месяца без нескольких дней.

– Впечатляет. От кого исходило предложение?

– От нашего владыки – епископа Митрофана.

– И что было дальше: подпоясались – и поехали?

– Ну, в общем-то, всё так и получилось. Звонок владыки застал меня в отпуске, а времени до выхода корабля оставалось немного, нужно было срочно собираться. Помогли это сделать тоже военные священники. Пока я возвращался из отпуска, они собрали всё необходимое для походного храма – иконостас, богослужебную утварь. Приехал, закончил подготовку – и на крейсер. Вся эта махина: корабли, самолёты, вертолёты, действующие как единый организм, а также согласование служб, команд, – впечатляла.

– Владыка давал какие-то советы?

– Да, он меня напутствовал, такие вещи говорил сокровенные, святыни передал и маслице, водичку, собранную с восемнадцати праздников Богоявления. Он сам её собрал и дал мне в путь, зная, что будет непросто.

– Как моряки переживали то, что они делают: что корабли идут на помощь людям?

– Это было, конечно. Хотя в России раздаются разные голоса, мол, зачем нужна нам эта Сирия, кризис, самим трудно… Но это в традиции нашей страны – помогать. У моряков сомнений не было, там были люди, которые всё для себя решили.

– Как вас разместили на корабле?

– Прекрасно, по высшему разряду. У меня была отдельная офицерская каюта, питание отличное. Мне старались предоставить всё лучшее, заботились.

– И как питаются сегодня российские моряки?

– Всё, что надо, есть: фрукты и овощи для витаминов. И остальное на высшем уровне. Ел я лучше, чем на берегу, где всё время спешишь, перехватываешь что-то на ходу. А там распорядок, всё продумано, так что я организм в порядок привёл. К тому же в спортзал начал ходить, вернулся окрепшим.

– Что такое жизнь на корабле, среди железа? Там, наверное, совершенно другая атмосфера, чем на берегу?

– Да, там даже запах особый. За чистотой у нас на военном флоте во все времена следили очень тщательно, и «Кузнецов» не исключение – уборки там следуют одна за другой, по нескольку раз на день. Когда офицеры возвращаются, жёны, однако, говорят, что от них пахнет «прочным корпусом». Может, присутствует запах мазута или ещё чего, но запах корабля ни с чем не спутать – военный.

– Хороший запах?

– Я как-то раз написал эссе, и там говорилось о запахах, которые манят в путь. Запах «прочного корпуса» как раз из таких.

– Были ли морские приключения?

– Выдающихся приключений не было, но интересные моменты случались. Я ведь окормлял не только «Адмирал Кузнецов», но и атомный крейсер «Пётр Великий» и всю группировку: там и суда обеспечения, и танкеры, и буксиры. Где-то я гостил подольше, где поменьше, чтобы с людьми пообщаться, послужить, помолиться. А переправляли меня с корабля на корабль либо на вертолёте, либо на лодочке такой, точнее, катере. И если небольшое волнение на море на этих просторах, то это, как бы сказать… бодрит. Страшновато. А подниматься приходится по шторм-трапу. Знаете, что это такое? Верёвочная лестница. Впечатление новое.

– Какой была погода в походе?

– Я, кстати, думал, что будет жарко, а жару я не переношу. Было плюс 10–15, но временами даже холодно. Там же дули холодные ветра – и в Турции, и во Франции. На всём Средиземноморье была суровая по тамошним меркам зима. Но мне, человеку северному, было хорошо.

– Вы проходили мимо многих стран – Норвегии, Англии…

– Норвегию не заметил. Да и поди разбери, что там, когда видишь вдалеке какую-то землю? Проходили Ла-Манш – значит, Англия была справа. Потом был Гибралтар – значит, рядом Испания. Но всё это не имело значения, так как на берег мы не сходили.

– А в Сирии побывали?

– Был там, на нашей базе Хмеймим. Хотел встретиться с нашим священником, который нёс там пастырское служение. Как раз дело к Рождеству шло, нужно было решить кое-какие дела. Исповедовал, причащал. Когда скорби, опасности, душа человеческая более открыта к Божественному.

– Какое впечатление производит страна? Видны разрушения?

– Нет, разрушений я не видел. Но хватило впечатлений, чтобы ещё больше полюбить Россию, наш уклад. Если говорить об обычных кварталах, где живут люди, то на Востоке, мне показалось, красивы только мечети, чувствуется рука архитектора. Остальное строится так, словно завтра это будет сметено с лица земли, так что незачем стараться. Возьмём русскую деревню – с её наличниками, резьбой везде, где только возможно, заборчиками, ухоженностью. Стремятся, чтобы всё было красиво. Возможно, моё впечатление ошибочно, ведь я видел лишь краешек этой жизни. Я не был в Дамаске, в святых местах, которые ещё помнят святого апостола Павла, не видел архитектурных памятников. Но мне всё-таки кажется, что русскому человеку тяжело привыкнуть к Востоку.

– Как осваивали корабль?

– Знаете, трудно привыкать ко всему. Когда вернулся из похода в свой храм на берегу, к своим прихожанам, то, совершая каждение на вечерней, шёл мимо икон… и словно отовсюду лилась на меня благодать. На корабле у нас первый такой опыт, когда в этом царстве железа появился вдруг храм. Нам выделили помещение для него, где была регулярная молитва, а по воскресеньям совершалась литургия. Но только-только затеплилась эта лампадка – загорелся огонёк веры, на который начали сходиться люди. Много сил нужно положить, чтобы место стало намоленным, как наш Никольский храм в Видяево, которому уже шестнадцать лет. А появился он после трагедии и стоит на слезах о моряках «Курска», на молитвах о них. На корабле всё суровее: одни мужчины, дисциплина, распорядок, послушания, сдержанность чувств, так что он иногда похож на монастырь. Но церковь не является пока его средоточием, живым, тёплым сердцем, ей лишь предстоит им стать, и на это нужно время.

– Кто помогал вам обустраивать храм?

– Моряки, конечно. И на «Кузнецове», и на «Петре», где развернули походный иконостас. Большая часть – православные, во всяком случае крещёные, но чаще всего далёкие от Церкви. Присутствовала и группа мусульман. Точки соприкосновения находились и с теми, и с другими.

– Сколько человек ходило на литургию и были воцерковлены или желали воцерковиться?

– На «Кузнецове» на литургии стояло обычно около двадцати человек. Это в среднем, состав менялся, так как люди несли вахты, выполняли задания. Шла ротация, поэтому трудно определить точно размеры общины, которая складывалась.

– Что вы делали в часы отдыха?

– В каюте был телевизор, но я его не смотрел, у меня было много дисков с книгами, аудиолекциями, так что занимался самообразованием.

– А на беседах что вы предлагали морякам, какие-то фильмы смотрели?

– Имелись ответы опытных священников на какие-то вопросы, подборочка сюжетов про монастыри: Псково-Печерский, Троице-Сергиеву лавру и другие. Но особенно нравились морякам фильмы о человеческих судьбах. Скажем, «Форпост» – о монастыре на границе с Румынией, где отец настоятель принимает стариков и детей, заботится об инвалидах. Это очень добрый фильм, который многих тронул. Потом «Надежда» Валентины Матвеевой пришлась по сердцу, «Русь ещё жива» – про иеромонаха Романа. «Храм для Онегина» произвёл большое впечатление. Он посвящён Онегину Гаджикасимову – известному азербайджанскому поэту-песеннику, который стал в Оптиной пустыни иеросхимонахом Силуаном. Я показывал это и на «Кузнецове», и на «Петре Великом».

– Много было крещений?

– Около двадцати. Перед крещением старался проводить беседы, и не по одной, а по две, по три, и подолгу. Объяснял, что это не просто крестик повесить на шею, а одно из самых важных событий в их жизни. Так что люди ответственно подходили к Таинству. Несколько из них влились в церковную жизнь на корабле, стали костяком прихода.

У нас как там было? Утром – утреннее правило, чтение Евангелия, проповедь. Потом народ расходился по постам, а я Псалтырь читал. Вечером, в восемь часов, – вечернее правило. И так изо дня в день. Были те, кто старался присутствовать постоянно. За эти месяцы мы сроднились.

– Можете рассказать о ком-то из ваших прихожан в походе?

– Без имён.

– Как вы считаете нужным.

– Был парнишка, который пришёл с таким душевным состоянием – как ёжик, знаете, по отношению ко всем. Нелады у него были с начальством, сослуживцами, с родными на берегу, самыми близкими людьми – с мамой долго не общался. Но порог храма он переступил сам, рассказав потом, что много раз проходил мимо, понимал, что надо зайти, но никак не мог себя заставить. Но вот пришёл всё-таки. Общались мы, может, в течение недели или двух. Он был некрещёным, да. Разговаривали о крещении, о смысле жизни, о людях.

И буквально на глазах моряк преображался. Говорил такие вещи, что я просто радовался. Действительно, как в Евангелии говорится, какая радость на Небе бывает об одном грешнике кающемся. С ходу я его крестить не стал, предложил походить на службы, постоять в уголке и понять, о чём мы молимся, пусть своими словами, но обратиться к Богу. Он так и делал и всё больше оттаивал.

Говорил о том, как ждёт не дождётся, когда доберётся до берега, чтобы сказать родным спасибо. Удивлялся: «Я думал, что всё против меня. И на корабле мне теперь неважно, как сослуживцы ответят. Главное, самому попросить у них прощения. Я теперь понимаю, что был неправ. Сколько плохого я думал о начальнике своей службы! А сейчас знаю, что это такой человек, с которого нужно брать пример». Будто пелена спала с глаз. И теперь единственное, чего он боялся, – потерять это состояние. Потом он принял крещение, исповедовался, причастился.

Это был случай, который запал в сердце. Такие истории доставляли радость: что ты не зря на этом корабле, можешь подставить плечо кому-то, словом помочь. Это вдохновляет, не то что сидишь где-то, никому особо не нужен.

– Часто обращались, оказавшись в затруднении?

– Такие случаи были. На «Петре Великом» мы общались с матросом, который признался: «У меня вера гаснет. Что мне делать?» Товарищи задавали ему провокационные вопросы, говорили, что Христос – это миф, в Библии много ошибок. Он из верующей семьи, но знаний не хватало, чтобы ответить, и это на него очень давило. Мы начали беседовать, смотреть фильмы, и человек ожил, в глазах появился свет.

– Неприятных вопросов вам лично много задавали?

– Да, стандартный набор – о дорогих ботинках, машинах, на которых «попы ездят», и тому подобное. Я отвечал: «Ну какая тебе разница? Ты когда пред Богом окажешься на Страшном суде, ты же со своей душой предстанешь, будешь за свои грехи отвечать, в которых погибаешь, о чужих часах и машинах там тебя не спросят. Для тебя пришёл Христос, а ты ищешь причины, как уклониться, но разве это поведение мужчины?»

Ещё были неоязыческие вопросы: «А почему вы называете себя рабами Божьими? Мой бог меня рабом не называет!» Ответы мои были некороткими. Кстати, узнал недавно, что имя Абдулла у мусульман переводится как «раб Божий» и что они почитают это за честь. А у нас можно говорить об этом с насмешкой. Человек не понимает, что он является рабом своих страстей, слабостей, пьянства, блуда. Между тем раб Божиий – это добровольный соработник Бога, а не невольник.

В целом отношение было очень хорошее, доброе. Ребята подходили, благодарили: «Батюшка, хорошо, что вы с нами». Неприятных эпизодов не было. Мирно беседовали, даже если были в чём-то не согласны.

– Расскажите, как вы отпраздновали Рождество?

– Рождество я провёл на «Петре Великом». Ребята развернули там походный храм, послужили ночную службу, Божественную литургию. К тому времени просфорки на «Кузнецове» научились печь. Там такой парнишка-пекарь, который готовил хороший хлеб. Просфоры делал сначала со мной, потом сам научился. Эти просфорки я привёз на «Петра» и задержался на корабле. Крещение тоже там отпраздновал. Бочки с водой выставили на юте, я их освятил, потом обливались.

– А Средиземное море освятили на Крещение?

– Мы кропили там и корабль, и всё вокруг, и море тоже.

– Когда погибли два наших самолёта при неудачной посадке, вы были на крейсере?

– Я был на «Кузнецове», всё происходило при мне, но нужно понимать, что это огромный корабль, а я не входил в число спасателей, так что мало что видел. Раздалась команда: «Человек за бортом!» Дальше в дело включились спасатели. Их вертолёты всё время летают, контролируют ситуацию. Главное, лётчики остались живы.

– Они к вам подходили?

– Может быть, не знаю. Там многое держится в секрете, так что я не всегда понимал, кто чем занимается: кто пилот, а кто обслуживает самолёты. Но даже когда было ясно, что передо мной лётчик, он же не станет рассказывать о боевых вылетах или что это его самолёт упал в море.

– Что собой представляют сегодня наша армия, флот, как люди – расслаблены, сосредоточены? Есть ли разница с тем, что вы застали во времена СССР?

– Трудно сравнивать. Я служил срочную в молодости, мало что видел. Но сейчас мы находимся на уровне: дисциплина на уровне, оружие хорошее, способность им управлять. Аварий, чрезвычайных ситуаций на «Кузнецове» не было. Это говорит о выучке, слаженности экипажа.

– Присутствие Божие как-то ощущалось вами лично в этом походе?

– Там… всё-таки трудно. И то, что такой длительный срок, замкнутое пространство, и быть в рамках этого распорядка, не совсем привычного для меня. Той свободой, которая есть на берегу, приходилось жертвовать, и какая-то тяжесть на душе присутствовала. Конечно, без Божией благодати или какого-то света такого там вообще не прожить, наверное. И когда молитва совершалась, служилась литургия – они становились источниками силы и смысла и очень помогали. Утешало чтение святых отцов, и через это ощущалась помощь Божия.

– Самые яркие впечатления от четырёхмесячного похода, моменты, которые вспоминаются, переживаются снова и снова…

– Это моменты, которые касаются души человеческой, именно они особенно глубоко отпечатываются в памяти и сердце. Человеку было плохо, а он к Богу обратился – и произошла его встреча с Богом, и пришла радость. А ты стал свидетелем и участником этого удивительного события. Если говорить о внешних вещах, заграница и прочее, – никакого впечатления. Как поётся, «не нужен нам берег турецкий». Всё родное я оставил дома. Но когда души человеческой касается, это да, это оставляет в душе след.

– Каким было возвращение, когда снова увидели родной берег?

– Я даже не знаю, как это передать. Я ощущаю, что недостоин этого – меня встречали как героя, что поразило. Хлебом-солью встречали, речь сказали проникновенную, очень трогательно было. Люди, которые меня ждали, они, можно сказать, тоже участвовали в этом походе. Священники нашего благочиния и всей епархии по графику окормляли мои приходы в Видяево и Ура-Губе, это ведь на их плечи груз лёг. Молились и в Североморске в храмах, чтобы у нас всё было слава Богу: батюшки, прихожане, семьи моряков. С двух сторон протягивались ниточки от сердца к сердцу. Устроили трапезу, много было хороших слов.

– Что говорит владыка Митрофан, будут ещё длительные походы?

– Это был первый опыт, но, думаю, не последний. С нашей стороны понимание, что священник на корабле необходим, есть. Но решение за командованием флота.

– Что вы могли бы сказать, подводя итоги этого похода?

– Если мы останемся христолюбивым воинством, будем верны этому направлению – защите справедливости, добра, правды, если сохраним эти понятия и выгода не превозможет, у нас есть надежда.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска