(Продолжение. Начало в №№ 769-772)

Из путевых заметок Михаила Сизова:

Что нам делить?

Мы сидим, пожалуй, в самом мирном местечке Луганска – в кафе на старинной Казанской улице. То, что в стене этого здания зияет дыра, а напротив, через улицу, на домах видны пятна свежей штукатурки, быстро забывается. Война, обстрелы, смерти людей кажутся чем-то киношным, ненастоящим. Так уж устроен человеческий ум – не принимает он абсурда насильственной смерти. Даже если о ней говорят те, кто видел её в упор.

Два человека – священник с усталым взглядом и ополченец, в глазах которого за смиренной почтительностью, как страж на часах, стоит жёсткая решимость, – рассуждают о войне. Видно, у них это застарелый спор.

– Да, хуже всего мирняку, – соглашается ополченец Олег. – Когда ты без оружия, с пустыми руками и просто ждёшь, когда в тебя прилетит. Падают обычные мины, даже не «Град», и у тебя начинаются, так скажем, общечеловеческие потребности. Обычное дело. Тут взрывы, а ты пригнулся и делаешь своё дело. Этот страх не передать, он весь организм пронзает. Животный страх.

Вот так идёшь по Луганску – и вдруг руины. Прямое попадание…

– Что говорить, у меня из-за обстрелов на огороде малина перестала родить, – кивает священник. – Наверное, от содрогания земли все корешки разорвались. Пришлось малину всю выкапывать, потому что уже не срастётся, и сажать новую.

– Вот на то и расчёт, отец Тихон, чтобы души людей порвать. Когда человек до смерти напуган, внутри у него что-то умирает. А потом на место умершего насадят свою пропаганду – и всё, человек уже другой.

– Нет, Олег, ты упрощаешь. Даже страхом душу человека не убить. А на психику, да, давят, ведь каждый снаряд в голове отдаётся. Вот еду я с Петропавловского собора – и тут как шарахнули со стороны посёлка Счастье. Вижу, как люди на тротуарах попадали, к асфальту прижимаются. Но еду метров 700 до поворота, а потом ещё 500 метров – и только там, смотрю, свежая воронка. А казалось, что смерть вот она, рядом. Настолько мощные снаряды. Ну и усталость на людей тоже давит. Представьте, каково это сидеть без воды, газа, электричества. Только наладят – ба-бах, снова перебили. Люди садятся на велосипеды с тележками и шастают по городу в поисках воды, бесконечные очереди выстраиваются. У меня хоть и скважина на огороде, но насос без электричества не работает. Только когда в ноябре блокаду с города сняли, съездил в Россию, купил себе электрогенератор. На будущее.

– Думаете, обстрелы продолжатся? – спрашиваю.

– Так кто им помешает…

– Знаете, мы там сидим, в России, и такое чувство горечи, – делюсь переживаниями, – словно мы второй раз Сербию кинули.

– Это точно, – поддержал Олег. – Сидишь в погребе со льдом, вонючем, от снарядов прячешься и украинского наступления ждёшь. Помощь вон она, в 60 километрах, а её нет. Говорят: через три дня подмога будет. Потом: через пять дней. Уже мочи нет, думаешь: кому ты нужен? Сколько же ещё людей должно погибнуть, пока Россия вмешается? Мы-то думали, что будет как с Крымом, нас заберут…

– Не равняйте одно с другим, – отец Тихон обратился ко мне. – Сербии не помогли при Ельцине, это 90-е годы, когда была ещё не установившаяся Россия. А тут другое. В принципе, почему тут всё началось? Потому что Россия ввязалась. А в Сербии Россия не ввязывалась.

– Российских войск не было, – рубит ладонью Олег.

– Было – не было. Факт, что помогли и бросили. Разодрали эту беду и не довели до ума, ради политики.

– Ради геополитики, отец Тихон.

– Пусть. Всё равно в интересах государства Российского. Хотя где тут чьи интересы? Вот нас с тобой что с Украиной связывает?

– Ну, паспорт у нас украинский.

– Вот-вот! Паспорт. И ещё телефонная связь, оператор «Киевстар». Остальное – свет, газ, деньги и так далее – связано с Россией. Получается, только две вещи у нас остались украинскими. А вот что нас связывает одновременно и с Украиной, и с Россией?

– Родственники и там, и там.

– Верно. И ещё Православная Церковь. Как думаешь, это важнее паспорта и телефонного оператора? И в Киеве, и в Славянске, и в Луганске – везде наши братья-христиане. Как мы можем убивать друг друга? Вот поэтому я и не благословил Юрчику в ополчение пойти.

– Вы не благословили, а на той стороне благословляют.

В разговор вмешался Анатолий, прихожанин отца Тихона:

– Олег, ты не прав. Помнишь, митрополит Онуфрий на заседании Рады не встал, когда Порошенко зачитывал список «героических» участников АТО? Там все встали, иностранцы даже, а он – нет. И ведь знал, что власти на него окрысятся, в «сепары» запишут.

– Вот Толик понимает, – укорил ополченца батюшка.

– Почему Блаженнейший Онуфрий отказался почтить Героев Украины? Потому что понимал цену этого героизма. Война между братьями есть семя сатаны. Нет ничего почётного в том, чтобы убивать своих. Да и вообще, убийство – грех.

– Но отец Тихон, – упорствует Олег, – позвольте высказать мнение. Вы говорите о простых украинцах, которые не больны национализмом, не приняли бандеровскую идеологию и эту униатскую символику, белые бусы, которыми автоматы обвязывают. А я говорю исключительно об этих, которые больные от пяток до макушки…

– И вправду, на той стороне ведь не только православные, но и грекокатолики, «филаретовцы», – встаю на сторону Олега. – Как с этим быть?

– Надо понимать одно: Христос не принёс войну, а Он принёс мир. К какой бы ты конфессии ни принадлежал, если этого не понимаешь, то ты не христианин. А радикалы есть и у них, и у нас. Вот, скажем, на Западной Украине нашу Церковь называют «москальской». Уже в этом проявляется политический радикализм, далёкий от христианства. Да, наша Церковь является частью единой Русской Православной Церкви – у нас общие святые, одна церковная история, один дух. Если грекокатолик этого не понимает, то он никакой не грек и не католик, а вообще человек нецерковный. Тот, кто всё меряет с колокольни своего национализма, далёк от восприятия духовного мира. Это у них. Но у нас ведь тоже есть упоротые, кто видит в украинцах не братьев, а исключительно «укропов».

Что нам делить? Территории? Когда человек умирает и я его отпеваю, то говорю такие последние слова: «Господня земля, и исполнение ея, вселенная и вси живущии на ней». То есть Бог дал нам не территории, а единую землю, единую вселенную. Одну на всех. А мы ужиться не можем! Какая у нас общая цель? Землю поделить? Нет. Нам надо ТУДА попасть, где вечное блаженство. А чтобы туда попасть, будем здесь совершать свой путь. Как совершать? Если на мне будет гадости полно, то хоть кем угодно я стану, хоть владыкой всех территорий, царём всея Земли, это ничего мне не даст. Потому что я не готов… Вот представьте, женщина зачала ребёнка и девять месяцев он развивается. И что главное для женщины? Не пить, не курить, чтобы нервных срывов не было. И тогда должен родиться нормальный ребёнок. Так же и мы рождаемся в жизнь вечную, живя по заповеди любви, а не разделения.

Застолье наше, посвящённое именинам батюшки, превратилось в проповедь. Олег засобирался: «Служба». С ним ушёл и Анатолий. Остались мы одни.

Замкнутый круг

– Похоже, Олег так и не смирился, что вы его друга, Юру, в ополчение не отпустили, – говорю. – Воевать не благословили, а его всё равно снарядом убило.

– Понимаете, какая штука, – вздыхает отец Тихон. – Как я могу благословлять людей, которые мне дороги, на войну против людей, которые мне так же дороги? Вот у меня сосед служил в МВД Украины, я его детей крестил. Он военный человек, присягу украинскому государству давал. Когда здесь началось, уехал на ту сторону. Не скажу, что он примерный христианин, но человек живёт ценностями чести, отваги. Разве это не достойно уважения? А другой мой сосед хочет защитить свою земли, потому что её обстреливают. Оба мне близки, хорошо знаю их семьи. И как тут решать?

– Присяга – это одно. А как быть с идейными, бандеровцами?

– Для начала попытайтесь их понять, хотя это и трудно. Вот мой отец в Великую Отечественную воевал, и я, его сын, конечно, на корню не приемлю Бандеру и Шухевича. Но стараюсь осмыслить: что такое бандеровщина? Это Львов, Ивано-Франковск, Тернополь, которых впихнули в СССР перед войной, вырвав из привычного круга жизни. И люди были против, они отстаивали свои интересы, что, конечно, не оправдывает их зверства. Если мы это поймём, то сможем требовать понимания и от них: посмотрите, вы же делаете то же самое, впихиваете людей Юго-Востока в чужую им жизнь, навязываете свою идеологию, своих идолов. И если ваши предки взялись за оружие и вы славите их как героев, то почему донбасские ополченцы «террористы», а не герои? Тут замкнутый круг получается. Что там, что здесь… Ополченцы ведь тоже всякие бывают. Дали человеку со скудным умом автомат, и он чувствует себя богом. Разговариваешь с ним на блокпосте нормально, а ему кажется, что ты его унижаешь – думает, раз он с оружием, значит, с ним все должны быть подобострастны.

– Насколько знаю, в ополчение принимают не всех желающих, есть какой-то отбор, – уточняет Игорь.

– Да разве душу человека разглядишь? Сегодня он такой, а получил власть – уже другой.

– В целом война людей изменила?

– Война нас отрезвила. Появилось осознание, что каждый может преставиться Богу в любой момент. Конечно, люди и раньше умирали – от старости, болезней, греха, того же пьянства. Но тут другое…

– А не бывало так, что интуитивно чувствуется: вот этот не жилец, его смерть выберет. Сумрачный ходит или по другим каким признакам.

– Такое я замечал, и не раз. Но не во время войны. В войну-то не видишь никакой логики. Я понимаю, что Бог отвёл каждому свой срок. Но сейчас смерть воспринимается как слепой случай, поэтому так панически хочется от неё бежать, уйти из поля её действия. Ведь ничто не может примирить человека с дурацкой случайностью, помирать-то глупо ох как не хочется. А ужас такой глупой смерти имеет простую причину: мы отошли от Бога, ввергшись в войну, и остались один на один с этой войной, которая по природе своей есть дурость и грех.

– С началом войны веры в людях больше стало? – спрашиваю.

– Когда рвались снаряды, о Боге вспомнили. Перестали падать – и всё, молиться больше не надо.

– Отмолили.

– Ну да, святые люди, – с горьким смешком заключает священник. – А вот если бы с обеих сторон действительно покаялись, наложили на себя пост, то, возможно, и отмолили бы эту войну. Но какое тут покаяние, если идёт пропаганда со всех сторон? Моя двоюродная сестра живёт под Кривым Рогом. Общаемся по телефону. Она: «Вы сами себя обстреливаете!» Я: «Галечка, приезжай, родная, к нам, сама всё увидишь: где мы, где не мы и какие траектории снарядов, откуда летит. Мне твой телевизор не переспорить, но об одном тебя прошу: сына своего прячь, чтоб он не попал ни в пятую волну мобилизации, ни в шестую. Иначе ты его не увидишь». Переубедить её не смог, но послушалась – сына отправила в такое место, где его военкоматчики не нашли.

Вообще-то против нас воевать в основном призывают ребят с Западной Украины. А с ними есть какой-то водораздел, ведь часто это прихожане раскольнической, «филаретовской», церкви. И вот такие начинают мне диктовать – с оружием – свои претензии. А потом, когда их берут в плен, матери через своих священников просят меня, чтобы я помог их освободить.

– Было такое?

– Двоим успел помочь, пока этот вопрос не стал политическим – отпускать из плена стали только по обмену. Ещё просят без вести пропавших найти. В 2014 году у нас в районе Металлиста и Счастья мясорубки страшные были, людей сотнями выкашивало. И вот тогда обратился ко мне священник из одного села на Волыни, чтобы я узнал о судьбе его прихожанина. Целый месяц ходил я, задавал вопросы нашим хлопцам, известно ли о таком. Не нашёлся ни среди пленных, ни среди похороненных. Сгинул. Скорее всего, на минном поле подорвался и собаки кости растащили, всякое могло быть. И не понять: за что погиб? Семь тысяч убитых с двух сторон, по данным ОБСЕ. Умножьте на родственников, которые лишились своих близких. А ещё калеки, лишения, экономическая разруха. Разве это не наказание Божие? И разве нам не в чем каяться?

Луганские подвижники

Перед тем как проститься, спросили мы архимандрита Тихона о подвижниках Церкви, которые почитаются на Луганщине, и как с ними встретиться. Он ответил:

– О живых говорить не буду, чтобы никого не искушать, хотя есть у нас настоящие пастыри, к кому люди обращаются в тяжёлых жизненных ситуациях. Скажу про почившего архимандрита Феофана (Обмок), нашего почитаемого старца, который жил в селе Красный Деркул – это сейчас под Украиной находится. Родители мои его знали.

Иеромонах Феофан, на снимке ещё протоиерей

У меня такая история была. Родился я в день архангела Гавриила, а там через два дня – память князя Владимира. Батюшка, монах, который семью нашу окормлял, сказал: «Гавриил родился». А мой отец говорит: «Ну какой Гавриил? Непривычно это, пусть будет Владимир». Не знали в семье, как решить. И тогда духовник говорит своей келейнице, бабушке: «Пелагея, собирайся, поезжай к отцу Феофану». Для моих родителей отец Феофан был большим авторитетом. Пелагея приезжает к нему, подходит к домику, а тот с порога рукой машет: «Гавриил, Гавриил…» Мол, можешь возвращаться. Тогда сотовых телефонов не было, никто его не предупредил, с каким вопросом к нему бабушка приехала. Она развернулась и обратно. Так я стал в миру Гавриилом.

– Он в советское время жил. А из современников наших кого назовёте?

– В 2013 году почил в Бозе схиархимандрит Кирилл (Михличенко). Человек святой жизни. Сильная его была молитва, и наставления до глубины души доходили. В последние годы он жил в Старобельске при Свято-Скорбященском женском монастыре, был там духовником. Я с ним общался, был при его постриге в схиму. Духоносный. Трудно передать это… Когда исповедовался ему, то чувствовал, что Господь близок.

Старец Кирилл

Помню, первый раз приехал я к нему на исповедь. И было ощущение… как бы сказать… моего внутреннего духовного удовлетворения от моего недостоинства. То есть я понимал, что хоть я и мерзость перед Богом, но Господь меня милует. И от этого такая радость! Это такие сокровенные моменты, когда язык – как немой, он не может объяснить. Я тогда для себя понял, что невозможно человека мерить словами, умом… Народ Луганщины его очень любил, очереди к нему стояли. Недавно ездил я на территорию Украины и, конечно, заглянул в Старобельск, поклонился его могиле.

Когда даётся возможность духовного возрастания, это очень важно и радостно. Однажды поехал я к отцу Зосиме в Никольское, это уже в Донецкой области. Ехал – и было столько мыслей, вопросов к нему. И вот он сидит в алтаре, батюшки к нему подходят, уходят. Я только к нему приворачиваю, он вздыхает: «Э-эх, Бог тебя благословит». Через время я снова к нему, и он снова так отвечает. Всё мимо и мимо. Стою думаю: «Стоп. Жди своего момента». И в конце он подошёл, спросил этак, как только он умел говорить: «А кто-о-о вы? Отку-уда вы?» А у меня уже все вопросы отпали, один только остался, сокровенный. Говорю, вот так и так, не получается. Он мне как рубанул совсем по другой теме! Ответ полностью не по моему вопросу. И такую спицу воткнул через всю мою духовную жизнь, что я понял: не с той стороны я начинаю. Понял и внутренне смирил себя. Он благословил… Вышел я другим человеком. Получается, одним словом он меня с головы на ноги поставил.

Такие люди живут по воле Божьей, поэтому имеют духовный взор. Мы с вами дальше своего носа не видим. А он посмотрел на проблему мою надмирно, с такого ракурса, с какого я посмотреть не мог. Его тоже можно назвать нашим современником – ездил я к нему сравнительно недавно, за три года до его кончины.

– Получается, вы из верующей семьи.

– Да, отец был старостой храма, водил нас в храм, за что нас «стебали» в школе. Здесь, в Луганске. Один брат у меня тоже священник. И отец стал священником. Он уже скончался, а до этого принял монашество, схиму.

– Вы сказали, что он фронтовик, а сами молодо выглядите.

– Я поздний ребёнок, а отец долго прожил. В войну его молитва спасла. Он хоть никого и не убивал, связистом служил, но под пулями на передовой постоянно ползал, и Господь уберёг. Вернулся с фронта верующим, стал активным прихожанином. До этого у нас в роду священников не было, а старостами храмов были, ещё в царское время. Когда их раскулачили, то отправили к вам на Север, в Архангельск. Может, там они большими молитвенниками стали и за род наш у Бога просили. Не знаю. Но так получилось, что из семьи простого рабочего Луганского аккумуляторного завода вышло сразу три священника, из них два монаха.

С отцом как было… Он очень сильно заболел, был уже в некоторой предсмертной абстракции, не понимал, что происходит, и вся семья пришла прощаться. Я обратился к владыке Иоанникию: можно ли постричь в монашество протоиерея Михаила перед смертью? Отец-то мой хотел быть монахом. Постригли его с именем Сильвестр. И тут он ожил, в кратчайший период вышел из болезни, чем ввёл в ступор врачей, которые от него уже отказались. Прожил после этого лет десять, принял великую схиму. Мог бы и дольше прожить, да упал и сломал шейку бедра. Скончался в 2013-м в возрасте 87 лет… Ну, кажется, всё рассказал. Ещё вопросы есть?

– Вам какая помощь нужна?

– Нашему приходу до сих пор помогают друзья из Питера. Они владеют колбасным цехом и каждый месяц присылают по 200 килограммов сосисок. Довозят до границы, а я езжу туда и забираю. По килограмму раздаём людям. Есть друзья и во Франции, которые присылают гуманитарку, в основном связанную с медициной: памперсы, катетеры, пелёнки. Лекарства принимать нам запрещено. Одно время вещи раздавали, но это оказалось слишком хлопотным, одни только искушения. Проблема у нас в том, что старые спонсоры на Украину уехали. И не понять, где теперь владельцы заводов и пароходов, здесь или в Москве.

А что сейчас нам надо? Не хватает полторы тысячи долларов, чтобы закупить арматуру и фундамент залить. Если бы нам купили металл, например, на территории Ростовской области, то я бы нашёл возможность сюда доставить. Если человек готов пожертвовать деньги, то пусть свяжется, а я потом вышлю накладные, сделаю полный отчёт. Не для себя стараемся, а во имя Божией Матери.

* * *

Позже мы узнали и другие подробности о луганских подвижниках нашего времени. Например, о том, что старец Кирилл (Михличенко) ещё в 2012 году предсказал, что после его смерти «будет большая смута, а потом будет война, но в Старобельске её совсем не будет». Почил он за два месяца до майдана в Киеве. Также передают его пророчество о том, что Донбасс станет Россией. Это со слов людей, документальных подтверждений найти не удалось. А в последнем своём видеоинтервью он говорил о совсем простых вещах: «Только тот путь правильный, который здесь, на земле, делается для славы Божией, когда наши дела делаются ради других людей».

Из путевых заметок Игоря Иванова:

Вторая ночь

В гостиницу мы возвращались мимо Троицкого собора: вон они, те самые бетонные блоки, которые едва не конфисковали во время военных действий. А вон и сам вагон-храм, похожий на бронеавтомобиль, рядом второй такой же с зарешеченными окнами. Бетономешалка укрыта куском линолеума, а сверху нападали осенние листья – видно, что строительные работы свёрнуты давно.

Пока возвращались, с заездом в магазин (маковая плетёнка – 30 руб., литр кефира – 41), стемнело. Улицы стремительно опустели, из машин – только небольшие автобусы развозят припозднившихся пассажиров. Задолго до комендантского часа (с 23.00) закрыты все учреждения и магазины. Так пустынно у нас в российских городах бывает только глубоко за полночь. О столице я не говорю, она никогда не спит. Сейчас в Луганске живёт лишь половина того населения, что было до войны.

Гостиница высится тёмным исполином, на такое огромное здание горят только два окна где-то в районе третьего этажа. Верхние этажи пустуют, в номера туда не заселяют – из соображений светомаскировки, что ли? В пустом холле темно, гулко отдаются голоса. В полумраке за стойкой сидит только сторож, администратора нет. «Продление проживания оплатите завтра, сейчас никого нет», – говорит он. Один из лифтов работает, и мы с Михаилом поднимаемся на свой четвёртый этаж. На этаже, похоже, мы одни.

Горячая вода есть, живём! Пока разгружаем продукты, переодеваемся, смотрим по телевидению местные новости, обязательный раздел которых – сводки с линии противостояния: где стреляли, куда попали, есть ли потери… Но отвлекаться особенно-то некогда, рабочий день журналиста в командировке продолжается – пока воспоминания свежи, надо записать всё, что произошло за день. В моём блокноте на сегодня пометка: «Последний срок сдачи Хронографа!!!» Несмотря на командировку, обязанность писать «передовухи» по очереди с меня не снята. Завариваю чай и усаживаюсь за ноутбук – это работа до утра. Михаил ловит слабые проблески Интернета по вай-фаю, однако, попробовав в номере, выходит в коридор и, вернувшись, сообщает, что «дальше по коридору есть под потолком “шишка”, возле которой сигнал самый сильный, но всё равно Интернет медленный». Этой «шишкой» мне придётся воспользоваться под утро, когда буду перегонять в редакцию свой текст.

Наша гостиница: над входом ещё «Готель “Луганськ”», а сверху уже «Отель “Луганск”»

Храмы, люди, бомбы

С утра, как решили накануне, отправляемся к храму в честь иконы Божией Матери «Умиление», до него совсем близко. Он чуть дальше, в глубине больничного городка, а прямо на улицу смотрит большая скульптура Божией Матери с Младенцем.

Скульптура Божией Матери, установленная в ознаменование 2000-летия христианства

Мы идём по улице Советской на запад – в ту же сторону после вечернего богослужения 31 июля 2014 года в этом храме отправился и протоиерей Владимир Креслянский. Служили при свечах, потому что днём город был полностью обесточен. Он жил на улице Чапаева, от храма «Умиления» это около трёх километров. Бомбардировка началась, когда он подошёл к дому. К этому привыкли, на конец июля в Луганске погибли уже более ста жителей, в том числе немало детей. Правда, бомбили обычно по ночам и утром, а тут – вечер.

Дом у соседей дымился – в него попала бомба. Отец Владимир зашёл к ним и, как потом вспоминала соседка, отдал ей свой пояс «Живый в помощи», сказав: «Молитесь! Наденьте крест нательный!» Через четверть часа на дома упали ещё две авиабомбы, отца Владимира тяжело ранило осколками в грудь и руку. Зажимая рану в груди, о. Владимир вышел из прохода между домами, упал на колени и попытался перекреститься здоровой правой рукой. Так, молясь, он и умер от потери крови. Свидетели потом рассказывали, что остальные шесть бомб упали на землю, не разорвавшись.

Гибель протоиерея Владимира Креслянского

Отец Владимир был клириком Георгиевского храма на окраине Луганска. В начале мая 2014 года отправил семью – у него было пятеро детей – в Орск, откуда был родом. А сам остался в Луганске, с паствой. По воспоминаниям матушки Светланы, прощаясь, он отворачивался со слезами на глазах, «как будто чувствовал, что видимся в последний раз». Вскоре после отъезда семьи бомба попала в их дом, и в детской комнате рухнул потолок. Батюшка уцелел, так как в тот момент находился в зале. Смерть словно охотилась именно за ним. В день гибели отца Владимира бомба во второй раз попала в их дом. Уцелели только наружные стены. Разнесло и соседский дом.

Мы подходим к храму иконы Божией Матери «Умиление». Возле отдельно стоящей трапезной рабочие пилят на станке плитку. Ремонтируют тот самый домик, который пострадал во время второго обстрела храма. В тот день, 21 августа, украинские войска выпустили двадцать снарядов по Луганску. В сети есть видеоролик о том, как выгорает это здание после попадания. Сегодня, спустя два года, ничто уже не напоминает о пожаре.

А первый обстрел церкви был за две недели до этого. Михаил подходит к рабочему и просит показать, куда упал снаряд. Ремонтник, представившийся Юрием, кивнул под ноги: под ногами была выщербленная осколками плитка церковного двора. Мы подошли к храму. На гранитной отделке стены видны следы от осколков.

Сидя возле храма-красавца, трудно представить, что сюда упала смертоносная бомба

Эту побитую осколками плитку перед храмом лучше было бы оставить в качестве напоминания

– На территорию упало две мины и снаряд, – поясняет Юрий. – В церкви жертв не было, а вот рабочий собирал трубы – его осколком в шею насмерть… Нормально, в общем, досталось. Витраж был разбит, мы сняли с той стороны и вставили сюда, а там – простое стекло теперь.

– Страшно было? – спрашиваю.

– Не страшно, наверно, только если человек ненормальный…

Мы спускаемся в храм – именно спускаемся, в цокольный этаж, потому что верхняя церковь до сих пор ещё не действует. Храм заложили в 2011 году, и закладной камень освящал тогда Святейший Патриарх. В 2015-м предполагалось строительство и обустройство завершить. Но война внесла свои коррективы.

Пока Михаил расспрашивает в киоске, как проехать к Петропавловскому храму (туда мы наметили съездить вечером), я захожу внутрь и разглядываю убранство. Но ловлю себя на мысли, что больше думаю о том, выдержит ли это помещение прямое попадание. Ведь во время бомбёжек 2014-го здесь люди прятались как в бомбоубежище. Как знать, может, и ещё понадобится в таком качестве.

(Продолжение следует)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска