(Продолжение. Начало в №№ 769-771)

Из путевых заметок Игоря Иванова:

Народный наказ

Про музей войны мы смогли выяснить лишь то, что он находится где-то возле гостиницы «Луганск». «Ага, район знакомый», – легкомысленно предположили мы и отправились искать его самостоятельно. Побродили, поразглядывали вывески: «Оптика», «Одежда», какая-то юридическая компания с иностранным названием… Ни намёка на музей. Решили идти во дворы: может, там? Заходим под арку, а навстречу мужичок – метр с кепкой, да ещё и действительно в кепке, с таких сказочники рисовали трудолюбивых гномов-шахтёров.

Он с ходу понял, куда нам надо, и, изменив свой маршрут, подвёл нас к той самой «юридической компании», мимо которой мы уже несколько раз прошли. «Вот здесь», – показал он, но уходить сразу не торопился, поинтересовавшись, кто мы. Представились.

Я заметил лежащие на газоне большие фрагменты не до конца разорвавшихся ракет и авиабомб – наверно, это экспонаты, не поместившиеся в музей. Наш проводник Володя, с 1971 года живущий в «родном Луганске», подтвердил:

– Это ракеты, которыми по нам…

Рассказ нашего собеседника, луганчанина-строителя, иногда сопровождался непечатными выражениями (их мы здесь, конечно, заменим), но он был настолько искренен и эмоционален, что эти выражения грубо вовсе не выглядели.

– …по нам стреляли. Вон мой балкон, – он показал наверх. – Ну шо я сделаю, ведь подвала и бомбоубежища в этих домах нет. Поэтому когда слышишь – летит! – из квартиры на лестничную площадку в подъезде выходишь, за стенку встанешь, чтоб не убило. И Господь спас, как говорится. А вон там храм, – наш собеседник показывает на недалеко находящийся храм во имя иконы «Умиление», – вокруг него батюшка и верующие ходили, песни пели, молились Господу Богу, чтоб нас не убило… А стреляли ох как! Вот 35-этажный дом – в него пять снарядов попало, вот гостиница «Луганск»…

– Что, в гостиницу тоже попало? – живо интересуется Михаил.

– Да, там остановка, в неё попали, и от осколков стёкла повылетали… Причём стреляли по нашим объектам. А те, у которых хозяева в Киеве, не тронули. И тут денежки, видимо, – высказывает неожиданную версию наш собеседник и продолжает: – А потом из танков прямой наводкой. Не хотел бы этого больше. Но вот скажу честно: после этого с Украиной, с Киевом, у Донбасса дружбы никогда не будет. Если ты в меня стреляешь, такого же хохла, как и ты, в моих стариков и детей, то кто ты…

Неожиданно на глаза у Володи набежали слезы. Он отвернулся. Успокоившись, продолжил:

– Мы будем дружить вот туда, – показал рукой на восток. – «Рассея от Днепра до Енисея» – это чтоб вы знали, друзья.

Мне хочется поправить собеседника: Днепр – не российский, и за Енисеем ведь Русь не заканчивается… Но как-то это кажется мне сейчас неуместным. Словно прочитав мою мысль, Володя показывает теперь на запад:

– А там, где запорожцы, рабочие Харькова, кораблестроители Николаева, – там живут наши люди. До них дойдёт правда, сто процентов.

– Вопрос: когда? Может, не доживём до того времени?

– Может. Но как говорится… – Тут мужичок выдаёт забористую поговорку, смысл которой сводится к тому, что вот захотят исправить положение, но как бы не было поздно. Мы посмеялись. – Просто народ там не у власти. Во власти на Украине украинцев нет, одни жиды… У вас, россиян, хоть президент и премьер русские…

– Но ведь Порошенко… – пытаюсь возразить я, однако он отметает возражения жестом руки:

– Дальше того, что этот Порошенко сказал, некуда: «Мы ваших детей посадим в подвалы, чтоб они не учились»… – у Володи снова покраснели глаза, он вытащил платок и отвернулся. – А если бы его детей так: вытащить и расстрелять?..

– Ну зачем же так, всегда по-человечески надо. Зло порождает зло, – пытаюсь возразить.

– Нет, иначе нельзя. Если ты злой человек во главе страны, то как ещё? Ведь в крови всё будет! Говорил про нас: они не умеют ничего делать. А кто деньги для страны зарабатывал? Западенец на зиму вернулся с заработков, ноги задрал, лежит на печи. В казну ноль целых ноль десятых принёс. С него нам пример брать? На Западной Украине лес вырубают и везут за границу, начинаются наводнения, оползни в горах – последствия за чей счёт устраняют? За счёт Донбасса. Ну да ладно, мы бы и не против дальше отстёгивать им, только дайте нам жить как хотим. Но нет!

Прощаемся, желаем друг другу здоровья и мира. Володя нам, как посланникам большой страны на Востоке, даёт наказ:

– Вы там смотрите, Путина не убирайте, пусть ещё за пять лет дела доделает. И министром обороны чтоб Шойгу. При нём российская армия стала самой сильной в мире!..

Не просто так

Музей закрыт. Но всё же наудачу мы стучимся. И надо же: дверь открывается. Представившись, просим рассказать о музее, показать нам экспозицию. Елена Владимировна Колтакова, готовящаяся к открытию здесь на днях выставки, любезно соглашается.

В этом выставочном зале, не имеющем ещё постоянной вывески, фонды которого на чердаках и в подвалах, уже состоялось несколько экспозиций, посвящённых Великой Отечественной. Но вот впервые откроется выставка, посвящённая последней войне.

– Часто нам приходится слышать: «война», «до войны»… Как вы теперь различаете, какая в виду имеется война? – спрашиваем Елену.

– Про 2014-й говорим «наша война», а Великая Отечественная так и осталась Отечественной.

Она ведёт нас в зал к экспозиции, посвящённой событиям 70-летней давности. Плакат военных лет «Крепите боевую мощь СССР!», красное знамя с гербами всех советских республик, портрет Иосифа Сталина – его как организатора Великой Победы здесь не страшатся из политкорректности размещать, в отличие от современной России.

– Нужда в таких выставках возникла потому, что за 25 лет жизни в составе Украины появились «умники», начавшие внушать, что народ у нас здесь чуть ли не с флагами приветствовал гитлеровцев. А мы подняли архивы… Оказалось, кто у нас на явочных квартирах сидел? 80-летняя бабка принимала партизан, знала все пароли… Мать шестерых детей тоже явочную квартиру у себя сделала. Если бы их поймали – расстреляли бы на месте всю семью. Они это понимали. Вообще Ворошиловград, как тогда назывался Луганск, был центром подпольной борьбы.

– А Краснодон? – вспомнили мы историю молодогвардейцев.

– Да, там были молодогвардейцы. Но центр «взрослого» подполья был здесь, отсюда осуществлялась связь с Центром. Подпольщики лежат у нас в танковых рвах – буквально перед освобождением города их расстреляли. Это, по сути, наш Бабий Яр. А детей даже не расстреливали, а из экономии травили.

– Газом?

– Нет, ядом. Давали понюхать, под носом мазали – и ребёнок умирал. И вот многие годы ищем их захоронения. До войны у нас действовали три поисковых отряда – наша организация «Память Донбасса», где я исполнительным директором, ими и создана.

– Государство поддерживало?

– Нет, на общественных началах. У государства не было интереса. На Западной Украине поднимали и передавали прах немцам. Государство их финансировало. Причём захоронения даже проводили в форме гитлеровской армии… Вы, наверно, знаете, какая это большая удача поисковика – определить имя поднятого из земли бойца. А мы, начиная с мая, четверых именных бойца похоронили. Батюшки говорят, что не просто так эти имена к нам приходят…

– И священники участвуют?

– Обязательно всех отпевают, хороним по-православному… У нас две войны – наша и Отечественная – мистически переплетаются. То, что наше ополчение рыло окопы и попадало в старые, времён Великой Отечественной – это можно объяснить тактически. Но у нас и даты совпадают! В самом начале сентября 1943 года от немцев была освобождена область, а в сентябре 2014 года – наши южные территории, причём даты практически совпадают. Бои в Дебальцево в начале-середине февраля 1943-го. И в феврале 2015-го – те же самые даты и места…

– Как вы это для себя объясняете?

– Видимо, не добили фашистов тогда. Пожалели, приходится расхлёбывать. Ну, значит, победа у нас будет где-то в первых числах мая.

Грэм

Тут наша экскурсия прерывается – кто-то стучит в дверь музея.

– Простите, там, по-моему, Грэм пришёл. Я буквально на десять минут отвлекусь, расскажу ему про готовящуюся выставку, и он убежит. Подождёте?

– Конечно.

Нам и самим любопытно глянуть на известную медийную фигуру – корреспондента-англичанина Грэма Уильяма Филлипса. Из дверей показывается его фирменная лысая голова.

– Грэм, у нас журналисты, знакомься.

– Здравствуйте, смотрим на ютубе за вашими приключениями…

– Значит, рассказываю. Идея такая, стены: наша война, разрушения, дети, старики; середина – наши герои, стена памяти…

Елена рассказывает и показывает ему наполовину готовую экспозицию, посвящённую событиям 2014-го. Замечаю, что с нами она общалась гораздо медленнее и.. как бы это сказать… по-русски, рассудительно. А тут хоть и искренне, но конкретно, информационно, быстро. Грэм как вошёл, так включил свою камеру и до самого ухода её не выключал.

После интервью с Еленой  интересуемся у Грэма: что надо, чтоб на Западе, наконец, раскрыли глаза и начали воспринимать реальную картину происходящего здесь?

– Если ты смотришь Би-би-си, то никогда не узнаешь об этом. Надо, чтоб у человека на Западе появилось желание узнать правду.

– Сейчас есть это желание?

– Не могу сказать, что у всех. У людей в Англии и в Европе хватает своих проблем. Обращает внимание на Донбасс немножко специфическая аудитория. Для большинства непонятно, что тут происходит, какая-то мутная картина.

– Смазанная, как в плохом кино…

– Был момент, когда у Донбасса был майн-тайм. А сейчас пассивность людей – главный враг. Я хочу больше людей собрать, для западных зрителей добавить субтитры. Такой аудитории, как у Би-би-си, у меня никогда не будет, наверно. Но понимать – ты воюешь против болшой организм, болшой машин. Я сам за себя, об этом надо думать. Денег, конечно, мал. Время должно быть эффективно использовано.

Он говорит это с таким очаровательным акцентом, что мы невольно – наверно, несколько не к месту – улыбаемся. Грэм убегает.

– Грэм у нас здесь с самого начала, – смотрит вслед Елена Владимировна и добавляет с нежностью: – Умничка наш. Он же всю передовую у нас излазил, ранен был… Но продолжим. На чём основана наша новая экспозиция? Мы взяли период с февраля 2014 года, потому что кое-кто склонен считать, будто протесты у нас возникли искусственно. Хотя вызревало постепенно, и мы сами не ожидали, что город так поднимется. Вот верхний ряд фотографий – это февраль, события на майдане. Тогда у нас начинались первые перестрелки, но незначительные. Скорее, хулиганские выходки. С марта у нас митинги не прекращались, начали строить баррикады. Что меня тогда поразило: в парке тюльпанов много выросло диким образом, и их никто не топтал. Уже определяют места, откуда могут работать снайперы, а тут аккуратные тропинки, чтоб не затоптать тюльпаны… А это снимки начала апреля – назначенного Киевом губернатора охранявшая его милиция выводит под белы рученьки из дома правительства. Потом вывели этих мальчишек – ОМОН или кто они тогда были? Я своими глазами видела: это абсолютная детвора, на них шлемы болтались, бронежилеты висели – такое было ощущение, что на 16-летних детей надели форму взрослых мужиков. Они думали, что толпа их растерзает, но у нас народ кровожадностью не отличается – повели их, перепуганных, кормить. После того как в апреле ударили по Славянску, начало собираться ополчение. Как в фильмах про Великую Отечественную: рядом мужчины воинственного вида и соответствующей комплекции, и тут же интеллигенция, разбирают оружие. Это незабываемо. И началась война. Это уже другой зал. Пройдёмте.

Terra lex – lex talionis

Вообще весь музей – это несколько помещений квартирного типа. Судя по вывеске «Terra lex. Юридична компанiя», это бывший офис филиала американской юридической фирмы. Название её можно перевести символично: «Право земли». В дальнем помещении, похожем на воинский склад, собраны артефакты сражений 2014-го: мины, пулемёты, простреленные каски, ящики от снарядов со следами осколков, шевроны украинских нацистов…

– Вот смотрите. Этот дорожный знак – свастика. Им «Правый сектор» (организация, запрещенная на территории России) отмечал то место, где они находятся. Потрогайте, это не наклеенная плёнка.

Трогаю: действительно, фабричное изготовление, краска.

Смотрим снимки разрушений в городе.

– Какой части города больше досталось?

– Больше району Камрод – это север, ну и центр простреливался. Вот видите, 35-этажная высотка?

– Да, о том, что по ней стреляли, нам сейчас луганчанин Володя рассказывал…

– Дом весь расстрелян. В один вечер мы думали, что летит в нас, а украинские военные просто развлекались, стреляя по нему. Самые страшные снимки те, что народная милиция фиксировала, их не смогли распечатать.

– Что на них?

– Разорванные люди. Когда, простите, четверть человеческой головы лежит – это очень тяжело.

– Есть такой способ подачи информации: через шок…

– Ну нет, мы так не будем… Человек начинает понимать что-то, когда над ним начинает свистеть. У меня брат живёт за границей. Мы с ним общались по скайпу, и он там, в Австралии, слышал, как у нас здесь прилетает и взрывается. И для него это стало реальностью, потому что захотел понять. А с Украины звонила родня: «Да шо ты брэшешь, это гром гремит». И сейчас ещё многие не верят.

– Но время не стоит на месте.

– Пока не просвистит над ними – не поверят. Не забуду, как там, на Украине, матери кричали: «Дайте нашим детям бронежилеты и каски!» Не кричали: «Заберите наших детей с фронта!»

– Сейчас город не обстреливают, война прошла… Напряжение осталось?

– Война не прошла.

– То есть вы по-прежнему ощущаете себя внутри неё?

– Мы в ней живём. Показывают по телевизору Россию, вы мирно живёте. Вот это ощущение мирной жизни у нас ушло. Мы всё время ждём. В любую минуту ждём их наступления.

– Что значит «ждать»? Копать убежища?

– Куда бежать, мы с 2014 года знаем, помним. Я никуда из города не выезжала. И в дни блокады тоже, хотя само это слово у нас больше с Ленинградом связано. Город, по сути, 800 человек удерживало. Эти ребята-ополченцы говорили потом, что, если б город был пустой, его бы не удержали. То, что мы здесь, им помогало психологически.

– Сколько длилась блокада Луганска?

– Полностью нас отрезали 3 августа в 4 часа вечера – как по команде, полностью свет и вода. А включать свет начали 14 сентября, воду подавать… в октябре. Может, немножко жутковато прозвучит, но многие говорят: рады, что здесь остались. Таких отношений между людьми в нормальное, мирное, время не бывает. Те, кто с нами это пережил, – они свои. Это совершенно особое чувство.

– Это чувство по прошествии времени угасает?

– Скажу так: его гасят возвращающиеся беженцы, особенно «с той стороны». Ну и, конечно, когда человек в мирной жизни «жирком заплывает», это уходит. Хотя я не сомневаюсь: если снова такое случится, опять будем друг друга спасать, подкармливать и переживать друг за друга.

– А была потребность обращаться к Богу?

– Когда над тобой свистит и ты никуда не можешь деться, только к Богу и обращаешься. Наш храм «Умиления» расстреляли, начало гореть. Дверь железная заперта. А там газовые баллоны. Откуда-то взялись силы сорвать эту дверь и вынести эти баллоны, потому что, если бы рвануло… Вы сходите туда, следы ещё видны на земле, на стене не закрашено до конца.

– А на что надеются люди? На Минск?

– На Минск никто не надеется. Все надеются на Россию. Что рано или поздно мы будем с ней. Тем более что мы же были с Россией до 1922 года, пока нас не отдали Украине. Донбасс – это Советский Союз в миниатюре. Рабочий край. Шахтёры. Особый народ. По вермахту был издан приказ в 1941-м: моряков и шахтёров в плен не брать…

– А что сегодня разделяет вас и их?

– Разделяет? Кровь. Как только Украина стала самостоятельной, из нашей области стали выводить воинские части: артиллеристов, танкистов. Мы так понимаем, что нас готовили на заклание. Чувствовалось, что мы для них второй сорт. Они говорят, что у нас гены другие. Наверно, это действительно так.

Записываю в блокнот:

«Музей. «Память Донбасса». Создают большой военно-патриотический центр. Нужна помощь».

Из путевых заметок Михаила Сизова:

«Ты живая?»

Весь день, пока были в институте и музее, мы названивали архимандриту Тихону (Ильгову), но он не отвечал. Надо сказать, Украинская Православная Церковь (МП) оказалась в такой ситуации, что её чада воюют с обеих сторон, в Киеве Россию называют «агрессором». И какой священник решится так запросто дать интервью россиянам? Как поняли, архимандрит Тихон единственный из священников епархии, кому благословлено общаться с журналистами свободно, без предварительных согласований. Наверно, потому, что батюшка отвечает в епархии за работу с молодёжью. Ведь внешний мир, современность для Церкви – это как молодёжь для мудрого старца: суетится, совершая из века в век одни и те же ошибки.

Время уже к вечеру, а телефон отца архимандрита всё не отвечает. Решили поехать в его храм, благо он рядом, в центре города. Проезжаем по улице Карла Маркса, которая до революции носила название Казанской – по имени собора. Тут и там на стенах домов пятна свежей штукатурки, асфальт в кавернах. Раньше я думал, что от снарядов всегда остаются глубокие воронки, но на асфальте осколочные фугасы взрываются «по сторонам», а не «вниз». Вот ещё одна дыра в стене совершенно мирного здания с вывеской кафе. У входа в него только что припарковалась машина, из неё выбираются трое – священник с наперсным крестом, мужчина в кепке и дюжий мужик в гражданском, по осанке которого видно, что он военный. «Может, спросим, где Казанский храм?» – предлагаю Игорю, но те уже вошли в кафе. Проехали чуть дальше и слева увидели вагончики, над одним из которых возвышался крест. Рядом – памятник донским казакам, за которым пустырь со штабелями железобетонных плит. Понятно. Вот здесь отец Тихон и восстанавливает взорванный в советское время Казанский собор.

Игорь пошёл в вагончик спросить про батюшку, а я остался у памятника. Стою подумываю, достать ли видеокамеру. На соседней улице меня сегодня уже останавливал человек с автоматом, чуть камеру не отобрал и в МГБ не сопроводил. Я же не Грэм Филлипс, которого все в лицо знают. Снимаю памятник, забор с граффити «Победа близко, я к ней иду» и флагшток со стягом Всевеликого войска Донского. На стяге три полосы – синяя, жёлтая и красная. Интересно: если убрать нижнюю красную полосу, то получится «жовто-блакитный прапор» Украины, а если убрать жёлтую, заменив на белую, то будет флаг России.

Вообще, жёлтый цвет – не славянский. Где-то читал, что исконно у западных и восточных славян в ходу были три цвета: красный, синий и белый. У поляков флаг бело-красный, а у сербов такой же, как и у России, только перевёрнутый наоборот. Это не значит, что сербы копировали у русских – ещё в IX веке у благоверного сербского короля Стефана был красно-синий штандарт, а у словенцев в средние века в гербе имелись бело-сине-красные цвета, и позже их флаг абсолютно ничем не отличался от нынешнего российского. Откуда же взялся жёлтый цвет? С Украиной понятно – достался от галичан, которые своей государственности не имели и что-то получили от Польши, а что-то от Австро-Венгрии. Жёлто-голубой их флаг в точности совпадает с флагом эрцгерцогства Нижняя Австрия, в котором золотистая полоса осталась от флага Священной Римской империи Германской нации. А откуда жёлтый цвет у дончан? В описании стяга Всевеликого войска Донского, составленном в 1918 году, говорится: «Три народности издревле живут на Донской земле и составляют коренных граждан Донской области – донские казаки, калмыки и русские крестьяне. Национальными цветами их были: у донских казаков – синий, васильковый, у калмыков – жёлтый, у русских – алый». Вот и весь секрет! Нет, не получится донской флаг в украинский переделать – калмыков-то куда девать?

Пока я этак размышлял, Игорь вернулся:

– Настоятеля сейчас нет, и неизвестно, когда будет. У него сегодня день Ангела…

Смотрим друг на друга, озарённые догадкой: день Ангела – и священник, входящий в кафе. Оставив машину, идём пешком в кафе. В нём всего три посетителя – те, кого мы видели. Подходим под благословение.

– Из Сыктывкара, на машине? – удивляется отец Тихон. – Извините, что не перезвонил после ваших звонков. Номера незнакомые, а сегодня день такой…

Понятно: именины, телефон обрывали. Как ни прятался батюшка от поздравителей, всё же «вытащили» его в кафе два прихожанина. Одного зовут Анатолий, а другого, военного, Олег. Анатолий улыбается:

– Ну что, батюшка, теперь не отвертитесь – гостей-то положено угостить.

– Опять ты за своё, Толик. Сначала гостей надо накормить с дороги, – отнекивается настоятель и всё же заказывает официантке вместе с ужином бутылку вина.

– Алкоголь, конечно, зло, – замечает священник, – но однажды пришлось мне насильно поить коньяком свою работницу, из свечного киоска. Кто бы сказал такое прежде, я бы не поверил. А дело было так. Сижу я в трапезной, которая рядом с нашим Казанским храмом. Были у нас в храме-то?

– Нет, пока в вагончике, – Игорь отвечает.

– Так это и есть наш Казанский храм. Мы там службу правим, пока собор строится. Сижу, значит, а тут «грады» прилетают – так гакнуло, аж земля ходуном заходила. Господи, хоть бы храм остался цел! Знаю, что там у меня одна только свечница, Марина. Нахожу в трапезной бутылку, для гостей припасённую, беру два стакана и иду к ней: «Ты живая? Слава Богу!» У меня и самого-то душа в пятки ушла, а тут сидит женщина одна-одинёшенька в свечном ящике. Глаза у неё такие… не в себе человек. «Марина, сейчас!» Наливаю стакан, говорю: «Марина, надо». Опрокинули по первой – и никакого эффекта. Допили бутылку, только тут она заговорила: «Как там мама? Как мой дом?» Гляжу: она трезвая. И у меня ни в одном глазу. Испуг-то всё равно остался, за близких: «Как там мама?»

– А позвонить домой она не могла? – спрашиваю. – Связь отключилась?

– Так её и не было! Связи нет, света нет, воды нет, газа нет – всё перебито. И вся помощь – это соседи. Ранило тебя или ещё что – только на них надежда, потому что ни «скорую» вызвать, ни пожарников. Вот где я жил, в посёлке, – там все прятались, когда бомбили, но только закончилось, все выбегают: «Где? Куда попало?» В соседний дом попало. Сразу бегут туда. Уже горит там. Только успели деток вытянуть, и весь дом полыхнул. Если бы сразу туда не побежали, они бы погибли. Понимаете? Только на ближних полагались, потому что ни связи, ни электричества, чтобы мобильник зарядить. А если бомбёжка на улице застала, то тебе и ближние не помогут – все бегут кто куда. Этот страх непередаваем, он животный, человек собой уже не управляет.

И вот в таком состоянии мы со свечницей выпили, она говорит: «Я буду уезжать. У меня родня, мне нужно её увезти». Отговаривать Марину я не стал.

– Давайте выпьем за мир, – предложил Анатолий. – Мир – это жизнь, это всё. Вам, наверное, не понять…

Простая история

Из пятерых за столом возлиянию предаться смогли только мы с Анатолием. Батюшка лишь пригубил, Игорь за рулём, а Олегу заступать в ночной патруль. По ходу дела отец Тихон поинтересовался, есть ли где нам переночевать, стал названивать знакомым, но мы остановили: уже забронирован номер в гостинице. Олег вдруг этаким нейтральным тоном спросил:

– Вы к нам в Новороссию сегодня приехали? А какова цель вашего присутствия?

– Ну вот, начинается, – батюшка всплеснул руками и ободряюще нам кивнул, мол, ничего не поделаешь, служба. И перевёл в шутку: – У этого человека есть пистолет, а в наше время это очень важный фактор.

Толя подмигнул:

– Расстреляет, если что.

– Да, но только по благословению отца Тихона, – также на шутливый тон перешёл Олег.

Объясняем: цель проста, смотрим, разговариваем, потом пишем.

– Что значит «смотрим»? – уточняет Олег. Игорь отвечает:

– У нас есть провинциальная, так сказать, особенность и отличие от московских журналистов. Мы едем без задания, и нет такого: съездите и напишите о том-то, да ещё под определённым углом. Вот что увидим, о том и напишем. Об этом застолье, например. История ведь и за этим столом тоже пишется.

– История-то у нас такая, – сказал Анатолий, переводя разговор на другое. И начал рассказ простой, но долгий, с экскурсами в реальность войны. – Был у нас ещё один друг, Юрчик, который у отца Тихона всё время работал при храме. И попросили его родственники перевезти братка, когда не было ни бензина,ни соляры – ничего.

– Братка?

– Ну, его двоюродный брат попросил перевезти семью жены. Нашли соляру. Он, значит, едет за этой семьёй…

Батюшка перебил:

– Однажды подходит ко мне Юрчик и говорит: «Отец Тихон, не могу, не могу больше… благослови меня в ополчение, пойду защищать родину». Я ему: «Юра, вот не твоё это. Потому что… ну кровь ведь на себя возьмёшь. Не благословляю». И как он ни крутился, однако так и не пошёл. Но людям в военных условиях помогал. Тогда добыть соляру или бензин было всё равно что сказать сейчас: «Достаньте наркотики». Здесь у нас это не реально, всё под жёстким контролем. Нету просто. Так было и с топливом. Нас обложили так, что выехать в Украину практически невозможно, а в Россию – опасно для жизни, у границы шли бои. Город оказался в кольце.

– Была одна дорога жизни, через Новосветловку, по которой русский народ – спаси Господи нашу Россию-матушку – посылал помощь. Благодаря ей мы выстояли, – пояснил Олег и стал чертить пальцем на столе: – Вот идёт дорога, а вот аэропорт под Луганском, а здесь украинская армия, и всё простреливалось. А здесь речка Донец, бездорожье, и только там окольными путями, по полям через подсолнухи, на «Урале» или «КамАЗе» можно было проехать. С учётом того, что поля могли быть заминированы. Хрен его знает, на мину ты наедешь или тебя снайпер снимет. Так что сами понимаете, как сюда топливо доставлялось. Если вдруг у тебя в Луганске появятся лишних 20 литров топлива, ты не то что герой – у тебя есть возможность выехать. Это, бывало, цена жизни.

И вот Юра, наш друг, делал добрые дела на своём личном микроавтобусе. Тебе надо что-то – ну поехали, довезу, если вопрос жизненный. И при этом тратил свой бензин. В тот день утром он приехал в другой район города, чтобы ту семью в Россию увезти…

Олег замолчал.

– И что? – никак не могу уцепиться за смысл истории.

– Прилетели мины. На край тот. Накрыло весь спальный район, в котором не было ни пушек, ни ополченцев, одни жители. Зараз погибло около двадцати человек. И Юру тоже осколками насмерть посекло.

Молчим. Вот и вся история. Без крутого сюжета, страшная в своей простоте.

Олег добавляет:

– За десять минут до обстрела мы через это место, где Юрин автобус стоял, проезжали. У нас по графику был патрульный объезд территории. Ладно бы мы под мины попали, всё-таки люди военные, а тут Юра, которого в ополчение не благословили.

– Упокой, Господи, – крестится священник. – Зато на Юре нет крови братоубийственной войны, предстал перед Господом чистым.

За доброе дело

Спрашиваем отца архимандрита, который, помимо настоятельства, исполняет обязанности благочинного 2-го Луганского округа, как новая власть относится к православию.

– Нельзя сказать, что у нас православная республика. Этого, конечно, нет, – отвечает он. – Но теперь священник может свободно прийти в школу. И не просто может, а обязан – минимум раз в месяц. Власти мы сдаём анкеты своих посещений, так что косвенно нас контролируют, чтобы не пропускали. С чем это связано? В ЛНР принята программа обучения школьников основам православной культуры, для неё подготовлены преподаватели, но чтобы всё правильно на уроках было, требуется участие священника. Насколько знаю, это идея Плотницкого, главы республики, он её продвинул. А баптистов в школы так просто не пускают. Из России приглашали Дворкина, юриста и специалиста по сектам, чтобы он помог нам юридически правильно всё обосновать. И у нас приняли положение о традиционных для Донской земли религиях.

– И давно такая практика?

– Второй год. За каждой школой официально закрепили священника, и, думаю, это правильно.

– А с восстановлением вашего храма власти помогают?

– Пока что восстанавливают разрушенное войной, средств на всё не хватает. А наш собор большой. Его ведь в 1864 году в центре Луганска богатые купцы построили. Был он пятикупольным, с трёхъярусной, самой высокой в городе колокольней. Имелось три придела – иконы Казанской Божией Матери, святого князя Александра Невского и апостолов от 70-ти Архиппа и Филимона.

– Вы хотите в точности восстановить собор? А если сделать проект поменьше?

– У нас уникальная ситуация. До революции в городе было больше пятнадцати храмов, из которых остался только один, Петропавловский, да и тот обезобразили, снеся купол, разрушив колокольню и устроив в здании кинотеатр «Безбожник». Остальные все церкви взорвали. Сейчас на их месте современные постройки, их уже не восстановить. Господь судил, что единственный храм, фундамент которого до сих пор находится на пустыре, – это наш, Казанский. Пусть хоть один храм из порушенных на «красном рабочем Донбассе» возродится в историческом облике. Это, считаю, очень важно для города.

Когда я принял приход в 2011 году, место будущей стройки было освящено, областное управление внутренних дел обещало помощь. Начали приобретать стройматериалы, налаживать приходскую жизнь, при храме, который пока что считается самым маленьким в городе, стали выпускать газету «Догматик» и детский журнал «Серебряный звоночек». С началом войны всё это прекратилось. Переключились на практическую помощь людям. Поскольку места у нас мало и трапезная небольшая, то стали развозить продукты по домам – тем, кто не имел возможности купить себе хоть что-то покушать. Эта работа продолжается. Вместе с нашей молодёжной организацией «Зов сердца» узнаём адреса особо нуждающихся людей, собираем соцпакеты, и ребята развозят. Когда осенью закончились массовые обстрелы и люди стали возвращаться к себе домой, мы совместно с Российским фондом мира помогали с остекленением окон. Это была первая проблема, поскольку повсюду близились холода. Затем занялись поиском материалов для ремонта квартир. Исходили из своих малых возможностей, но старались – просто так смотреть на беды людей ведь не было сил… Ладно, давайте выпьем за наши труды. Вот вы приехали сюда. Оно вам надо? Но вы приехали. Значит, знаете, что хотите и ради чего приехали. В общем, за доброе дело.

Олег подытожил:

– Православие или смерть.

– Какая ещё смерть? – батюшка возмутился, остужая пыл своего прихожанина. Олег, между тем, переключил внимание на мой диктофон, к которому уже давно приглядывался:

– Ты записываешь, брат?

– Да.

– Вы, значит, вроде писателей? А я недавно книгу Пелевина купил, там у него ополчение восхваляется. Но вот что я скажу: не всё так было гладко с ополчением нашим.

– Это само собой, – поддержал батюшка мысль Олега, – ополчение ведь не армия, а казацкая вольница. Вот случай был. В девять часов вечера звонит мне сторож: «Отец Тихон, от Бэтмена приехали блоки забирать». Видели у нас на пустыре бетонные плиты? Ещё до войны их купили. «Бэтмен» – это позывной бывшего капитана милиции Беднова, который занимал в командовании ЛНР высокую должность. Тогда шли бои за город Счастье, и вот понадобился материал для устройства блок-постов. Сажусь в машину, мчусь на стройплощадку нашу. Там стоит кран. Подходят два человека с автоматами: «Мы блоки заберём на нужды войны. И не спорьте, мы же вас защищаем». Говорю: «Я лишь настоятель храма, и это не моя личная собственность. Не имею права вам отдать». Он в ответ: «Сказали, что твоё. Но это не имеет значения, и так заберём. Что, напрасно сюда приехали? Давай, ребята, грузи!» Ничего себе разворот! Звоню Толику: «Ты знаком с Бэтменом?» Он: «Не, я с другими знаком».

А тогда была сплошь партизанщина: этот действует по-своему, никому не подчиняясь, у тех между собой тёрки, тот вообще не авторитет, не при делах. Не понять. Понимаю, что церковные блоки сейчас уйдут и мы их больше никогда не увидим. «А какие вы даёте гарантии, что вернёте?» – спрашиваю. «Потом тебе вернём больше». Мол, у других заберут и привезут. «А документ подпишете?» Он: «Какой ещё документ?» Я этак вскользь: «А если вы рубеж не удержите…» Опасно так говорить, и он зверем глянул на меня: «Поэтому мы и просим, чтобы удержать».

Забегая вперёд, скажу, что удержать им город не удалось, слишком неравные силы были. Из Счастья отряд Бэтмена выбили, он отступил вплотную к Луганску, после чего ополченцев усилили сами понимаете откуда, и те смогли отодвинуть границу ЛНР подальше. Наши блоки им бы всё равно не помогли, и они оказались бы на «той» стороне. Перезваниваю Толику: «Сумел на Бэтмена выйти?» Представьте ситуацию: вечер, милиции в природе нет, только люди с автоматами, которые в случае сопротивления могут пристрелить. В общем, через цепочку знакомых блоки мы отстояли. Тот автоматчик сказал «честь имею» и уехал.

А в городе творилось неведомо что. Люди какие-то приходили, вытягивали металл, прутья, рейки с нашей подсобной территории. Внаглую, открыто забирали. Вижу, человек что-то перекинул через забор и стоит мочится на наш церковный забор. «Ты чего делаешь?» Он: «А что? Нормально всё, ты чё тут начинаешь…» Полная безнаказанность. Сторожу я говорил: «Возьми железный прут и по решётке стучи, хотя бы психологически влияй». А больше никак, не убивать же грабителей. Один раз слышу шум у церковных ворот, которые были закрыты. Смотрю, три мужика через забор перелезают и на сторожа огрызаются: «Иди отсюдова, пока живой». Хотели пройтись по территории, вытащить всё ценное. Я взял металлическую палку: «Ребята, вам бы уйти надо». Ушли. Не ожидали, что будет отпор.

– Когда это закончилось?

– Когда началась реальная война. Она всех этих людей просто смела. Появились организованные ополченцы, которых можно было вызвать, и они мародёров по законам военного времени… ну сами понимаете. Нет, не убивали, просто публично били, ломая руки и ноги. Говорят, кости так хрустели, что ужас. Один мой знакомый это видел. Залезли воры в один оставленный дом, и соседи «ополченов» позвали. Те приехали и так поломали, что пошла молва среди мародёров: «Пленных не берут». И сразу все они куда-то делись. Беспредел на беспредел. Страшное было, сатанинское время.

– Материально ополченцы вам не помогали?

– В 2014 году у меня к ним была единственная просьба: помогите с полевой кухней. Думал, под шумок войны добудут мне, списанную хотя бы. Нам же лишенцев кормить надо. Они: «Да мы вам, конечно… завтра!» А потом то генерал у них сменился, то ещё что-то. До сих пор единственно кто выручает, так это казаки. Дважды в год на наши престольные праздники они привозят свою полевую кухню, готовят кулеш, и мы устраиваем для народа праздничный обед.

– А почему ополченцам не удалось кухню вам достать?

– Нету воли Божией, так думаю. Ну была бы у нас трофейная кухня, связанная с войной, с кровью. Как из неё людей кормить нам, православным? Кстати сказать, ещё перед войной мы собирались кухню купить, чтобы народ по воскресеньям кормить, и не смогли найти две с половиной тысячи долларов – столько она стоит. И слава Богу, что не купили. Во время войны её бы у нас «отжали». Так что сейчас и на ополченцах нет греха, и мы не злобимся на них из-за кухни. Господь делает так, чтобы нам было лучше, а мы этого часто не понимаем.

(Продолжение следует)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска