Соловецкий человек

Соловецкий Спасо-Преображенский монастырь. Колоссальная духовная сила этого намоленного веками места привлекает к себе великое множество людей. На Соловки ежегодно едут тысячи паломников и туристов, многие из которых возвращаются снова и снова. Прежде людской поток сюда, на территорию с пограничным режимом допуска, был не столь велик. Туристов по профсоюзным путёвкам на выходные дни привозили из Архангельска и Северодвинска на теплоходах «Буковина», «Татария», «Юшар». В посёлке Соловецкий с численностью полторы-две тысячи человек были гостиница, турбаза, музей, филиал Архангельского водорослевого комбината, школа, детсад и другие небольшие организации, обслуживающие его население. Василий Матонин приехал сюда с женой и маленькой дочкой в 1982 году. Его-то мне и рекомендовали как соловецкого человека с головы до ног. Для беседы Василий Николаевич пригласил меня в архангельскую квартиру, где живёт его мама. Дом расположен на пешеходной улице Чумбарова-Лучинского – самой красивой улице Архангельска, со старинной архитектурой и памятниками. Здесь прошло детство «соловецкого человека», и в этом же здании находится Литературный музей.

Люди – острова

Василий Николаевич Матонин

– Василий Николаевич, как вы попали на Соловецкие острова?

– Я работал экскурсоводом в Архангельском музее изобразительных искусств. Приехав однажды на остров с будущими актёрами из Школы-студии МХАТ и Архангельской городской экспериментальной театральной студии, понял, что хотел бы жить в таком месте, где есть море, озёра и лес. Мне казалось, что на Соловках я смогу заниматься изучением древнерусской живописи и архитектуры. Но это требовало отказа от театра.

– Как складывалась ваша жизнь до переезда?

– С раннего детства я увлёкся театром и участвовал в спектаклях Театра юношеского творчества. После восьмого класса поступил на актёрское отделение Ярославского театрального училища. Мне было тогда пятнадцать лет, а надо было искать жильё, учиться самостоятельности. Почти все однокурсники были намного старше меня. Я получил хороший жизненный опыт – нужно было ломать и перестраивать себя. Через год училище получило статус театрального института, а у меня, студента второго курса, не было даже среднего образования. Отчисление по профессиональной непригодности с возможностью восстановления через год стало сильным ударом по моему самолюбию, и тогда, как я самонадеянно полагал, меня могло реабилитировать только продолжение учёбы в Школе-студии МХАТ.

– А что послужило поводом для отчисления из училища?

– Я носил фуфайку на молнии, но без рукавов, с цветной подкладкой, жёлтые ботинки и хозяйственную сумку на плече. Мы были внутренне свободны и не заметили, как закончилось время, которое позднее назовут хрущёвской оттепелью. Во всём, что прямо или косвенно было связано с идеологией, началось «закручивание гаек». Образовательные учреждения вытряхивали маргиналов из студенческих аудиторий.

– Как же дальше ваша жизнь сложилась?

– Мне надо было начинать жизнь в новом качестве. Я заочно окончил среднюю школу. Работал помощником экскаваторщика, почтальоном, внештатным корреспондентом областного радио, дворником. Отслужил в армии. Заочно окончил историко-филологический факультет Архангельского педагогического института.

– К театральному делу не возвращались?

– У меня была, да и остаётся, «двойная» жизнь. Например, я учился в институте, затем работал экскаваторщиком, крановщиком, но при этом мы под руководством Виктора Петровича Панова создавали Городскую экспериментальную театральную студию, ставшую профессиональным Молодёжным театром. Не всякая рыба ищет, где глубже, а люди – где лучше. Никогда в жизни у меня не было такой большой зарплаты, как во время работы в «Строймеханизации», но я ушёл на должность музейного смотрителя с окладом в 70 или 80 рублей в месяц. Вскоре мне доверили серьёзную исследовательскую работу над каталогом сценографии Серебряного века из коллекции Якова Рубинштейна. Открывались новые возможности, но мы с семьёй отбыли на Соловки.

– Вы были тогда воцерковлённым человеком?

– Меня крестили в детстве, но я был далёк от Церкви. Идеалы равенства и братства на земле были мне ближе, нежели представления о Царствии Небесном. Кроме того, хотелось самостоятельности, свободы, трудностей.

– Самостоятельности и свободы от кого?

– Умер Леонид Ильич Брежнев. От того времени у меня осталось ощущение недостатка воздуха, почти физическое ощущение предгрозовой духоты.

Фото Александра Бобрецова с сайта prophotos.ru

– Как восприняла переезд ваша жена?

– Юля была «безбытным» человеком. Мы парили над бытом, но надо было колоть дрова, носить воду, стирать пелёнки в проруби. На Соловках мы жили трудно и счастливо. Сначала в поселковой гостинице, где сейчас находятся покои отца наместника архимандрита Порфирия. Потом я получил комнату в доме 1838 года постройки. Во времена лагеря там был женский барак. У нас родились ещё двое детей. Мы работали в музее. Юля – истопником и смотрителем, я – экскурсоводом и младшим научным сотрудником. Подрабатывал дворником, молотобойцем в кузнице, учителем литературы в школе. Для соловецких школьников мы организовали детский театр. Издавали рукописный журнал «Штиль». Тираж соответствовал количеству листов папиросной бумаги, которые можно было заложить в печатную машинку. Я играл на гитаре, сочинял песни. Жена была талантливым поэтом. Её имя Юлия Матонина (Брагина). Юле было 25 лет, когда она заболела. Ушла из дома, а потом из жизни.

Из стихов Юлии Матониной

Я посеяла следы –
Выросла дорога.
Там, где близко до беды,
Близко и до Бога.
Я по кромке льда прошла
За живой водицей,
Зачерпнула, как могла,
Жаждущим напиться.
Напоила горе я
Солоной слезою,
Напоила пьяного
Песнею-тоскою,
Напоила потом я
Садик, что садила.
Наливала мёртвому,
Да не воскресила.

* * *

Чёрный ворон в рясе перьев
Исповедал мою осень,
Где берёзка – нерв мой тонкий,
Обнажившись, прозвенела.
За грехи я расплатилась
Облетевшею листвою,
Помолилась за любимых
И за всё мне дорогое.
Причастилась из озерка,
Там, где кони причащались,
Там, где птицы отражались,
Я узнала вкус заката.

Когда Василий Николаевич рассказал о судьбе жены, мне вспомнились биографии многих известных поэтов 1980-х – 1990-х годов: Александра Башлачёва, Яны Дягилевой, Бориса Рыжего, – все они самовольно ушли из жизни. Тяжело православному человеку слышать о такой страшной стороне русской поэзии.

* * *

Василий Николаевич продолжает:

– Вскоре на Соловках была создана православная община. Для духовного окормления соловчан приезжал отец Герман (Чеботарь). Он же стал первым игуменом возрождённой обители. Помню первые субботники, когда мы выносили мусор из церкви Святителя Филиппа, – начиналось восстановление монастыря. Один с тремя маленькими детьми я вскоре понял, что без Божьей помощи нам не выжить.

С нынешней женой Натальей мы знакомы были ещё с детства. Она жила в соседнем доме, и все мальчишки, мои приятели, были в неё влюблены. И я тогда не миновал этой участи. Через четыре года после смерти Юли мы с ней поженились и повенчались. Для неё это был второй брак. От первого брака у Натальи осталось двое детей. У нас появился ещё общий ребёнок. Итого шестеро, а сейчас уже и семеро внуков. С 1994 года мы живём в Архангельске, но каждое лето проводим на Соловках. Ни деловые, ни человеческие связи с островом и его людьми не прерываются до сих пор. Наталья Яковлевна – директор воскресной школы Свято-Троицкого храма в Архангельске, один из организаторов Северных детских краеведческих чтений, сестра милосердия. По понедельникам на протяжении многих лет читает акафист в детской онкологии. Занимается также изготовлением северных пряников – козуль. Слава Богу за всё!

Ветер в паруса

– Вернувшись в Архангельск, чем стали заниматься?

– Меня пригласили заместителем директора только что созданного Архангельского городского центра христианской культуры. С 1996 года работаю в университете, на кафедре культурологии и религиоведения. Преподаю культурологию, историю религий, историю Русской Православной Церкви, редактирую альманах «Соловецкое море». Окончил аспирантуру. Кандидатскую диссертацию защитил по отечественной истории, а докторскую – по культурологии.

– Какие проблемы исследуете?

– Изучаю северную деревню. Это близко к этнографии, к истории. Я попытался понять, нет ли закономерности, объединяющей разновеликий исторический, географический и этнографический материал, собранный мною, размышлял об истории и культуре Русского Севера. Вывод, к которому я пришёл, заключается в том, что идеологема северной русской культуры воплощается в идее перехода, идеале Преображения и в идеологии, принимающей различные формы оппозиционности по отношению к условному «центру». Прежде всего под оппозиционностью следует понимать стремление к осуществлению христианского идеала, когда, образно говоря, «в монастыре – как в миру, а в миру – как в аду». Мне довелось пройти по пути экспедиции Семёна Дежнёва на реконструированных кочах. Экспедиция позволила найти новые аргументы в пользу достоверности умозрительных, казалось бы, историософских наблюдений. В освоении Севера и Северо-Востока всегда присутствовала духовная мотивация.

* * *

Как рассказал Василий Николаевич, по случаю 365-летия открытия Дежнёвым пролива, названного позже Беринговым, было решено построить деревянные суда и пройти путём тех первых землепроходцев – от истоков реки Лены до города Анадырь.

На судоверфи в Петрозаводске были сшиты две парусные лодки по типу поморского коча. Именно на кочах шла экспедиция XVII века. Отличие реконструированных лодок было разве только в том, что на них установили 12-сильные двигатели. Суда получили названия «Святитель Николай» и «Апостол Андрей». На автомобильных прицепах кочи привезли в Усть-Кут, откуда по Лене экспедиция учёных прошла до Тикси, дальше – по Северному морскому пути через Берингов пролив. Весь путь по времени занял два летних периода.

Кочи, на которых совершалась экспедиция на Чукотку

Василий Николаевич рассказывает:

– В этой экспедиции у меня был особый интерес – поговорить с эвенками, якутами, чукчами и собрать таким образом этнографический материал. Помню, шли по Лене, остановились у берега, объясняем жителям, кто мы и куда направляемся. «По морю собрались плыть?! На этих лодках?! Да там волны до семи метров, потонете!» – недоумевали они. Понимаете, речные жители море мифологизируют, для них оно чуждое, нежилое пространство. В традиционных представлениях якутов истоки Лены – это рай, район Якутска – срединный мир, а за устьем – уже преисподняя. Как видите, простое общение с местными жителями даёт интересную для науки информацию.

Рассказал Василий Николаевич и про трудности морского путешествия.

– В шторм попадали. Это жуть, – рассказывает он. – Волна высокая-высокая. Из своей лодки смотрим на другую: та встаёт на волну – аж видно, как под ней винт крутится, а потом вместе с мачтой уходит за волны. При этом понимаем, что с нами происходит то же самое. В особо жестокий шторм попали на подходе к Певеку. Несколько дней нас шатало. Оставалось километров 40-50, а тут усиление ветра. Что делать? – успеем, проскочим! Не проскочили. На карте значился какой-то островок, решили двигаться туда, чтобы за ним переждать шторм. Островок оказался песчаным – лучше бы мы вообще к нему не совались! От ветра не защищает – продувается насквозь. И чем ближе к берегу, тем сильнее волны – безопаснее переждать шторм в море. Уходя от берега, стали поднимать якорь, который на волнах совсем не держал лодку, но он тяжёлый такой! Вдвоём вытянули, приподняли, а затащить на борт сил уж нет. Волна подходит – якорь бьёт в борт, аж щепки летят. Только подняли кое-как, снова волна – на этот раз ледяная вода промочила нас до нитки. А до этого я решил «подвиг» гражданский совершить: сварил кастрюлю супа. Кастрюлю поставил, но не успел закрепить, она упала – вся палуба в гороховом супе, скользко. Посыпали солью… Лодки тогда хорошо потрепало. Ну и наши нервы тоже.

В шторм главное, чтобы лодку не повернуло боком к волне. Повернёт – погибнем. Стою на румпеле уже долго, весь сырой и продрогший, в памятник превращаюсь. Но всё же так легче, чем сидеть. И вот долгожданный каменистый остров перед входом в бухту города. Шторма за ним уже нет. Пришли. Вышел я на берег и упал без сил. Нога у меня отказала тогда. Но к счастью, в Певеке нас хорошо приняли, несколько дней мы там жили: восстанавливали силы и латали лодки – путь-то ещё предстоял долгий.

Как говорится, кто в море не ходил, тот Богу не молился. В полной мере ощутив на себе тяжёлый северный проход, Василий Матонин утвердился в своей мысли о духовных смыслах трудов первопроходцев, осваивавших Сибирь и Дальний Восток. Я попытался разобраться в сложной научной стилистике изложения его мыслей и понял следующее.

Что заставляло людей решительно двигаться в край морозов, болот и комаров? Неужели желаемые экономические блага были для наших предков столь серьёзным стимулом, чтобы так рисковать? Нет. Для освоения Севера не менее, а может, даже более важными были причины духовного свойства. Эти эсхатологические порывы совсем не учитываются историками. Между тем осваивалась Сибирь не по государеву указу, а как раз вопреки – из желания быть свободными. К тому же устремлённость на Север особенно усиливалась в периоды политической и экономической нестабильности – люди ждали конца света. О земном ли богатстве думать? Шли подальше от человеческого зла в края, суровая природа которых сама побуждала думать о вечном, о Господе. Неслучайно в начале XVII века, в смутное время междуцарствия, когда появилась реальная возможность гибели Московской Руси, наше Отечество исподволь «прирастало» Сибирью. И примерно в течение сорока лет был освоен Северный морской путь. Уверены ли были те, кто первый раз шёл этими дикими местами, что все тяготы воздадутся земным богатством? Нет. Хотя некоторые бежали от правосудия, было также немало разбойников-ушкуйников, намеревавшихся схватить что-то и уйти. Но основная масса людей шла, чтобы остаться на Севере и жить в условиях восьмимесячной зимы. Такая жизнь требует огромного трудового и духовного усилия. Кем же стали со временем покорители Севера в человеческой памяти? Героями, святыми. Отсюда – особый северный характер русской культуры.

* * *

Сегодня соловецкая жизнь Василия Николаевича Матонина связана с деятельностью региональной общественной организации «Товарищество северного мореходства», созданной на Соловках ещё в 90-е годы. Работа Товарищества – это изучение истории и культуры Русского Севера через морскую практику и традиции, поиск духовных и ценностных основ для будущих поколений. Товарищество объединило людей разных профессий: учёных, работников музеев, предпринимателей, судостроителей, плотников и так далее. Они живут на Соловках, в Архангельске, в Онеге, в Москве, в Санкт-Петербурге. Товариществом организован Соловецкий морской музей и был восстановлен из руин монастырский амбар для гребных судов. Зимой в нём располагаются воскресная школа и школа традиционных ремёсел для соловецких детей и взрослых. Летом, в период наплыва паломников, для свободного посещения открыт Морской музей. В нём проводят экскурсии студенты-историки, специально подготовленные для этой работы. Благодаря Товариществу шестнадцать лет выходит и ежегодный альманах «Соловецкое море».

* * *

Так кто же он – Василий Матонин? Человек с гитарой в руках. Автор и исполнитель своих песен. Председатель совета «Товарищества северного мореходства», поэт, писатель, редактор, издатель, председатель Архангельского регионального отделения Союза писателей России, доцент Северного Арктического федерального университета, кандидат исторических наук, доктор культурологии.

– Может, есть увлечения, которые вы ещё не обнародовали, так сказать?

– Есть, но это не «увлечения», а инструменты взаимодействия с реальностью и её познания. Главное – не суетиться и никуда не спешить.

– Удаётся?

– Очень редко. Жизнь прекрасна, удивительна, разнообразна. Господь так устраивает, что самые фантастические упования, если они Ему угодны, реализуются. Важно осознать свои возможности в умножении радости и смысла. Когда понимаешь, что делаешь то или иное дело правильно, возникает чувство полёта, ветра в паруса.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий