Лихие и святые

Литература умерла?

Давний-давний друг нашей редакции секретарь Правления Союза писателей России Николай Михайлович Коняев пригласил заглянуть в гости: «Книгу вам подарю. В ней есть про вашу газету». О том, что у Николая Михайловича в конце сентября вышла книга «Лихие и святые девяностые», я уже знал. Она стала продолжением книги «Застигнутые ночью», основанной на личных дневниках 1986–1991 годов. Теперь летопись продолжена с 1991-го по 1996-е годы.

Н. М. Коняев

Просто так, наскоро заглянуть к писателю, конечно, не получилось. Слово за слово… Рассказал ему, что только что вернулся из поездки на Донбасс и как странно было разговаривать с главой Союза писателей Луганской Народной Республики в здании правительства, у входа в которое висит табличка: «С оружием не входить», о… Бобе Дилане. В те дни на окраине Луганска мы слышали перестрелку, город находился на военном положении, был введён комендантский час, а мы толковали об американском певце, которому присудили Нобелевскую премию по литературе.

– Да, этот факт многих возмутил, – подтвердил Николай Михайлович. – Но я критику наводить не хочу. Говорят, Дилан – хороший бард, с изумительным юмором. Правда, непереводимым на другие языки. Но это проблема всех национальных авторов. Например, стихи Александра Сергеевича Пушкина, переведённые с русского, довольно слабо звучат. Так мне говорили те, кто читал в переводе.

Ну вы уж сравнили – Пушкина и Дилана!

– Да я и не сравниваю, о переводах говорю, а судить о стихах этого американца не могу, потому что английского языка не знаю. Если его сравнивать, так с нашим Владимиром Высоцким. На его примере соизмерять, достоин ли бард Нобелевки. Для многих Высоцкий и сейчас как бы свет в окошке, со временем его значение не умалилось. Но давать ему премию по литературе, поставив в один ряд с нобелевцами Буниным и Шолоховым, – это, конечно, абсурд.

А в чём причина такого решения? Литература умерла?

– Литература, слава Богу, живёт. Думаю, Нобелевский комитет захотел выглядеть демократично. И ещё, возможно, других претендентов не нашлось.

Так это уже не первый раз! – вспоминаю. – В прошлом году премию по литературе какой-то белорусской правозащитнице дали.

– В том выборе была политическая конъюнктура, но Татьяна Алексиевич всё же писатель, – уточняет Коняев. – Хотя то, что она пишет, не совсем художественное. Это литература факта – она записывает рассказы людей. В её первой книжке «У войны не женское лицо» есть поразительные воспоминания фронтовиков.

Получается, великая классическая литература снизилась до бардовской песни и журналистики?

– К сожалению, к этому идёт. Настоящие писатели и сейчас есть, они интересны, многих я уважаю, но они не Шолоховы и не Достоевские. Это давно уже замечено, ещё Давид Самойлов писал:

Вот и всё. Смежили очи гении.
И когда померкли небеса,
Словно в опустевшем помещении
Стали слышны наши голоса.

А что произошло? Почему так?

– Трудно объяснить. Наверное, наше время измельчало: эпоха потребления сказалась на людях, запросы стали другими. Помню, был я в Крыму в музее Антона Павловича, и меня поразила одна деталь: в комнатке, где жила его сестра, стоит один небольшой платяной шкафчик. Я спросил: «Он вправду для одежды? И других шкафов здесь не стояло?» Ответили: «Нет, только этот». И я подумал: вот у меня жена, она не артистка академического театра, а простая женщина, но даже пятая часть её гардероба не вместилась бы в этот шкафчик. А ведь Чеховы были довольно обеспеченными людьми. Они просто жили скромнее, не было у них такой нужды в вещах, а было больше места нематериальному. Может, с этим связано?

Как известно, Антону Павловичу пришлось оставить медицинскую практику, чтобы писать. Этим и жила его семья. Теперь такое вряд ли возможно, на литературные гонорары не проживёшь. И «чистых» писателей теперь мало. К тому же сейчас, садясь за роман, ты должен думать, какое издательство будет его печатать, какие у него требования к содержанию и какие коммерческие предпочтения, чтобы это ушло с прилавков магазинов достаточно быстро. Ну подумайте сами, кто сейчас закажет и будет ждать написания романа «Война и мир»? Его же пять-шесть лет писать надо.

Союз писателей помогает в этом плане?

– Союз даёт писателям прежде всего общение. Отчасти нашему питерскому отделению помогает правительство города. Вот эта книга, «Лихие и святые девяностые», при его поддержке вышла, тиражом 500 экземпляров. Тиражи, конечно, не те, какие были в советское время. Падает интерес к литературе, падает и уровень литераторов. Или наоборот. Сразу и не скажешь, что причиной чему.

Православный реализм

Николай Михайлович, но всё же у нас в России есть писатели, которых с охотой печатают. Захара Прилепина, например, – напоминаю я. – Вроде бы и русский патриот он, в 2011 году в качестве пути для спасения России призывал «рожать детей, как можно больше русских детей». Человек пишет ярко, и тиражи у него большие.

– Насчёт нынешних политических воззрений Евгения Николаевича – это настоящее имя Прилепина, о котором я впервые узнал, когда он подписывался фамилией Лавлинский, – ничего не знаю, а прежде он был национал-большевиком, участвовал в «Марше несогласных». Да, он яркий, как многие постмодернисты, но у нас яркостью часто называют то, что будоражит читателя, вводит его в некое состояние истеричности. Всё очень динамично: на одной странице глаз выдавили, на следующей – голову проломили. Но после этого закрываешь книжку и… память о ней тусклая.

Вот скажите мне: человеческие взаимоотношения – это ярко? Возьмите Томаса Манна, его «Волшебную гору», там первую часть романа люди сидят на веранде и рассуждают о разных вещах. На третьей странице многие наши современники бросят читать. Но роман-то чрезвычайно яркий, глубокий. А проза того же Прилепина… Наверное, самый его известный роман – это «Санькя», в котором революционная молодёжь бегает на митинги, и там их, бедных, ОМОН гоняет. Главный герой – замечательный парнишка, чистый душой, откровенный такой – весьма симпатично выглядит. Но вот читаешь, и вдруг мысль приходит: а на какие средства этот герой живёт? Он живёт на средства своей мамы, которая работает то ли уборщицей, то ли ещё где. И вот он делает революцию на её копеечки, заработанные тяжёлым трудом. Представьте, если бы русский реалист вроде Фёдора Михайловича Достоевского взялся разрабатывать образ прилепинского Саньки Тишина, что бы получилось? Что бы в романе предстало: героические революционные свершения этого Саньки или образ паразита, который сидит не только на шее матери, но и на шее государства, разрушая его и ничего не созидая, хотя его политическая партия и носит название «Союз созидающих»?

Так Достоевский же писал о них, о революционерах. Роман «Бесы» называется.

– Именно так! Но его «бесы» хоть жили за счёт своих поместий и других семейных доходов, а этот – на шее мамы-работницы. Думаю, это обстоятельство Фёдора Михайловича ошарашило бы. У нас писатель может не заметить такую деталь, а ему эти вещи были важны, он глядел в самую суть.

Вы против постмодернизма?

– Нет, почему же, мне симпатичен, например, Венедикт Ерофеев с его поэмой в прозе «Москва – Петушки». Но не нравится только формализм, заданность рамок. В этом смысле их течение не многим отличается от соцреализма. Там писателям приходилось потворствовать коммунистической партии с её требованиями, а здесь – ожиданиям чего-то сверхординарного, что удивит публику, что «разрушит матрицу». Но это же тупик. Вот вы разрушили своим романом какой-то стереотип – и всё, ваш роман уже не интересен, потому что он продолжает разрушать то, что уже разрушено. Пустое место остаётся. А есть другая проза, написанная сердцем и велением Бога, – и она вечна.

Вы имеете в виду православную прозу? Но в ней разве нет заданности рамок?

– А что такое православная проза? Я предлагаю перейти, так сказать, на другой уровень литературоведческого мышления. В прозе какое-то жёсткое разделение уместно по жанрам, но не по течениям. Вот, скажем, социалистический реализм – это искусственно придуманное течение. Почему искусственное? А вы сами посмотрите: из него выпадает огромная часть литературы советской поры. Шолохов, Булгаков, Пришвин и так далее. Даже военная проза в эти рамки никак не вмещается – Бондарев, Кондратьев и другие. Или взять критический реализм позапрошлого века – тоже ведь искусственное понятие. Гоголь – какой же это критический реализм? Или Толстой? Я предлагаю другое деление и другой термин – «литература православного реализма». О чём русский писатель всегда писал? О том, как человек спасает или губит свою душу. «Анна Каренина», например, чистейший образец православного реализма, это роман о том, как прекрасные люди губят свои души. Разумеется, сами авторы никогда себя православными реалистами не называли, но, даже не загоняя себя в рамки этого литературного течения, они всё равно были внутри него. Потому что это течение шире, больше и глубже, чем мы сами можем представить, в нём есть всё.

Так в чём же рамки православного реализма?

– Есть только одно ограничение, простое и понятное: ежели ты работаешь в духе православного реализма, то стремишься проникнуть в тот Божий мир, который есть, стремишься постигнуть его и изобразить в меру своего таланта. А если ты конструируешь другой мир, параллельный Божьему миру, в котором другие законы и отношения, то это не православный реализм. Даже если у тебя получается талантливо, ты всё равно выступаешь как конкурент Всевышнему, Творцу сущего. И понятно, что несёт в себе такая литература и какова её конечная задача.

Писатели-не-писатели

Николай Михайлович, вы могли бы привести примеры прозы, относящиеся к этому течению?

– Так ведь лучшие произведения русской классической литературы созданы как раз в рамках православного реализма. И лучшие произведения советской поры тоже. Наш Патриарх на одном из заседаний Русского Народного Собора сказал: некоторые советские романы, вроде «Как закалялась сталь», более православны, чем многие произведения, написанные людьми, которые пытались что-то рассказать о жизни в Церкви.

И с этим не поспоришь. Павка Корчагин – да, с виду страшноватый такой человек, но ведь этот персонаж живёт-то не для себя, чтобы свой карман набить. Больной, идёт грузить дрова, чтобы город не замёрз. Готов жертвовать собой ради ближнего своего. Да, не исполняет первую и главную заповедь: «Возлюби Господа Бога своего». Но это происходит не потому, что Павка самолично заповедь отринул, просто так его воспитали – он живёт в этом уродливом повороте истории. К сожалению, советские люди так и жили, мы же помним это.

А вы могли бы назвать русских писателей, которых стоит читать?

– Авторов много, но их книг вы всё равно не найдёте, потому что печатаются они тиражами от ста экземпляров до тысячи. Недавно был я на Втором съезде Союза писателей России и Белоруссии, и там выступал главный редактор русского литературного журнала «Наш современник» Станислав Юрьевич Куняев. Он сообщил, что тираж журнала сейчас таков, что вмещает в себя тиражи журналов «Знамя», «Новый мир» и «Москва». Само по себе чувство законной гордости понятно, и я тоже порадовался. Но печально то, что этот, обогнавший всех, тираж составляет всего 11 тысяч экземпляров. А взять Питер? Не найдёте в продаже здесь толстого литературного журнала, хотя их в нашей культурной столице довольно много. Например, известный журнал «Нева» можно прочитать разве что в Интернете, поскольку бумажный тираж мизерный. Это при том, что перед наступлением 90-х годов он подходил к 700 тысячам.

Вы возглавляете Православное общество писателей Санкт-Петербурга. Оно помогает авторам?

– Общество было создано в 90-е по благословению митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна. Перед нами стояла двуединая цель. С одной стороны, было немало священников, талантливых людей, которые хотели научиться писать. А с другой – было очень много писателей, которые хотели воцерковиться по-настоящему. Свою задачу общество выполнило, но продолжает действовать. В целом нас примерно 50 человек. Один из нас, поэт Андрей Ребров, издаёт прекрасный большой журнал «Родная Ладога», где печатаются замечательные авторы.

Мы в газете тоже публикуем православных авторов. Но они не состоят в Союзе писателей и никогда не были профессиональными писателями. Часто их рассказы безыскусные, без какой-либо фантазии в сюжете. Это можно назвать литературой?

– Алексей Максимович Горький как-то сказал, что любой человек может написать книгу о своей жизни. Каждая жизнь содержит в себе нечто неповторимое, и если это передать… Знаете, некогда я жил в квартире, хозяйка которой работала в Комиссии по вопросам помилования при Президенте. У неё лежало несколько «Дел», и я прочитал некоторые прошения о помиловании. Это изумительнейшие тексты! Какая-то бесконечно большая сила в них заключена! Авторы всю свою судьбу в них вложили.

Или взять дневники лейтенанта-связиста из 2-й ударной армии Ивана Никонова, которые я включил в свою книгу «Генерал из трясины» – про генерала Власова. Ни одного своего слова я туда не вписал, лишь немного расчистил текст. Но ничего более сильного, чем эти дневники, я про войну не читал. Там есть описания, как он умирал от голода, как пробирался к немцам воровать провод, чтобы протянуть связь к своим. Действительность там доходит до полного ужаса. Но Никонов никого не ругает: ни командующего фронтом, бросившего полки в мясорубку, ни своего непосредственного командира. И в этом его глубочайшая правда… Вот есть такие люди, тоже фронтовики, например Астафьев, которые вдруг начинают резать правду-матку, но лишь ради этой самой правды-матки. И получается, что их правда на одно только нацелена: какие кругом все плохие. А этот лейтенант-связист не обличает никого, он просто делает дело: вот надо связь наладить, доползти куда-то под пулями, добыть еду. Он делает это, внутренне не озлабливаясь. Это и есть православие.

Наверное, революционеры-ниспровергатели имеют право на существование, но мы знаем, что ни от одной революции народу лучше не становилось. Так и в литературе – её протестность или постмодернистское переворачивание реальности мало что дают. Ведь что губит душу человека, от чего она становится чёрной? От неудовлетворённости, злобы, которая всё застилает. А этот лейтенант в кошмарнейших условиях умудрился сохранить чистоту, спокойствие и радость бытия, я бы даже сказал. Да, звучит абсурдно – человек варит себе похлёбку из развалившегося трупа лошади и ощущает радость бытия. Почему? Потому что он чувствует: Божий мир не исчерпывается его личным несчастьем и окружающими ужасами.

И вот если обычные читатели, не писатели, присылают вам свои рассказы и в них есть такая радость, то это же замечательно!

Восстановление памяти

Перед тем как проститься, Николай Михайлович достал с полки 700-страничный фолиант «Лихие и святые девяностые», стал писать на авантитуле дарственную надпись.

Лихие девяностые годы. Это понятно. А почему святые?

– Так ведь не всё там было чёрно-пречёрно. Это я уже потом увидел, когда стал разбирать свои дневники, на основе которых собирался написать сборник коротких новелл о том переломном времени. А изначально замысел был следующий. Память человеческая так устроена, что мы отодвигаем от себя плохое, неприятное и вместе с этим плохим забываем очень важные вещи, которые дают понимание сути происходящего. Например, помним, что в августе 91-го произошёл августовский переворот, в декабре закончился Советский Союз, а в 93-м был расстрелян парламент, после чего была принята ельцинская Конституция. А как так получилось? Это важно знать, поскольку прошлое существует в настоящем, мы ведь продолжаем жить по ельцинскому Основному Закону государства, который правильнее бы назвать Основным приговором государству, потому что по такой Конституции ни одна страна жить и развиваться не может.

Вы имеете в виду приоритет международных законов над национальными?

– Не только. Самое страшное в этой Конституции то, что наша страна не может иметь идеологию. Когда Президент Путин говорит правильные и разумные вещи о том, что нам надо обрести некую национальную идею, он находится во внеконституционном поле. В Конституции чётко, акцентированно заявлено: никакой государственной идеологии. Такой формулировки нет ни в одной Конституции какой-либо страны, кроме нашей. Есть ограничения на обязательность идеологии для конкретных граждан, ограничения идеологии в культуре, образовании, цензурировании, но категорического запрета иметь идеологию самому государству нет. И второе вредное в нашей Конституции: приоритет прав личности над общими правами. Это довольно страшная формулировка, если она не ограничена ничем.

Почему так случилось? Почему у нас украли общенародную собственность, которой, как ни странно, мы всё-таки пользовались? Был такой анекдот: в 80-м году коммунизма, который обещал Хрущёв, не будет, а вместо него будут Олимпийские игры. Это, конечно, смешно. Но парадокс в том, что коммунизм-то в нашей стране был построен. Никто не голодал. Даже если у вас вообще ничего не было, вы могли зайти в обычную столовую и взять себе хлеб со стола. Так же и с жильём – вас трудоустраивали и хоть какое-то жильё да бесплатно давали. Разве это не коммунизм? Другое дело, что он оказался настолько уродливым, что признать его как коммунизм не захотели даже те, кто призывал его строить. И как от этого перешли к тому, что всё наше богатство оказалось приравнено к 10 тысячам рублей на человека, к пресловутым ваучерам, – по стоимости часа оплаты американского рабочего? Это мы не помним, это забыто. Но когда смотришь свои дневники день за днём, то видишь, как происходили глобальные изменения в обществе и в самом себе. И это, как мне кажется, чрезвычайно интересно.

Даже если самый великий писатель начнёт описывать ту эпоху по памяти, он обязательно совершит ту же самую ошибку, какую совершил Захар Прилепин, не обратив внимания в своём романе на существенную деталь – за счёт чего жил его главный персонаж. Важны ведь детали. Да, что-то вспомнит: я там тоже что-то такое делал, интересно было. Но, оказывается, это не самое главное, что я тогда делал. Когда смотришь из нашего времени, зная уже, что будет потом, то возникает очень интересный взгляд.

А почему святые? Потому что, вспоминая свои ситуации и судьбы других людей, мы видим, кто погибал тогда, а кто поднимался. Это тоже в рамках православного реализма – рассказать о том, как люди сумели спасти свою душу и тем самым спасли всю страну. Это было как чудо. Если бы подобные «реформы» проводились в США или в какой-нибудь европейской стране, то от них бы ничего не осталось. А мы сумели выстоять. Разве не чудо? Ведь всё говорило о том, что Россия развалится. А Божье чудо совершается не просто какими-то сверху падающими лучами, а происходит через конкретных людей, которые, принимая помощь Божью, способны помочь выстоять стране…

* * *

Писатель протянул мне книгу, развернув её на странице, где говорится о редакции газеты «Вера». Запись помечена датой: 16 марта 1995 года. Господи, как давно это было!

«Одно из самых первых впечатлений от Сыктывкара – общение с редакцией газеты “Вера”-“Эском”. Работают в газете Игорь Иванов и Михаил Сизов. Игорь – редактор. Михаил – заместитель. Кроме этого, они друзья. Когда случились октябрьские события 1993 года, решили, что отмалчиваться нельзя, надо сказать, что думают. Игорю тогда как раз по местному телевидению предложили выступить.

– Газету могут закрыть… – предупредил Михаил.

– Могут! – согласился Игорь. – Мы так сделаем, если газету закроют: ты сразу перерегистрируешь её под другим названием. Ты редактором будешь, а я – заместителем.

Пожали друг другу руки, и Игорь поехал на телевидение.

Слава Богу, ничего страшного не случилось. Не закрыли газету. Не потребовалось её перерегистрировать. Но тут не только о газете речь. Тут самое важное – отношения, уверенность друг в друге. Это, пожалуй, самое ценное и самое православное в этой истории».

Помнится, на самом деле это было выступление на радио, а не по телевидению, но это неважно. Главное: самый обычный эпизод, а из нашего далёка по-новому выглядит…

* * *

Описываемые в книге события 96-м годом заканчиваются, – говорю. – Будете продолжать?

– Да, если Бог даст. Дневники я ведь и дальше вёл. Но пока занят другим, большой книгой по истории.

Простившись, покидал я писательскую квартиру в центре Петербурга, на Разъезжей улице, с радостным чувством. Хотя чему радоваться? Полчаса сетовали об угасании художественной литературы, а закончили разговором о дневниках, о книге по истории. Но, может, в наше время это важнее? Русский писатель – не просто литератор, он часть души своей Родины. И время от времени надо откликаться на её беды, отставляя художественную прозу ради прозы жизни.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий