Докладная с резолюцией

Чтобы добраться до этой неприметной девятиэтажки, нужно от станции метро «Проспект Ветеранов» ехать параллельно проспекту Народного ополчения через улицы Танкиста Хрустицкого, Солдата Корзуна и Генерала Симоняка. Во время блокады Ленинграда здесь была первая линия обороны, шли тяжёлые бои. И символично, что Воспитательный дом, призванный защищать детей, «оказавшихся в трудной жизненной ситуации, имеющих опыт бродяжничества, испытавших жестокость и насилие», находится именно здесь, на улице Стойкости. Потому что здесь как на войне.

Железная дверь, пропускной пункт, дежурная записывает паспортные данные и сообщает: «Галина Игнатьевна ждёт вас в квартире номер 25». Что сразу бросается в глаза: контраст между строгостью порядков и уютной обстановкой в доме. В таких типовых девятиэтажках из белого кирпича обычно пахнет извёсткой и мусоропроводом, стены лифта исписаны граффити. А тут всё блестит, словно после евроремонта, в квартирах мягкие диваны, ковры на полу.

Галина Игнатьевна Камаева, первый директор Воспитательного дома, сидела перед монитором, правя какой-то текст. Ей без малого 80 лет, но компьютер вот освоила.

Галина Игнатьевна Камаева

– Готовим выпуск общероссийского журнала «Работник социальной службы», – поясняет она. – Я там в редколлегии, и раз в пять лет мы, Воспитательный дом, делаем его полностью, от корки до корки. Номер получается юбилейный, поскольку в апреле нашему Дому будет 25 лет. Кстати, здесь есть статья и о православном воспитании детей. Одна из наших сотрудниц, Ольга Чебыкина, работает в епархиальном управлении и сотрудничает с обществом Православная детская миссия имени преподобного Серафима Вырицкого. Детки наши знают молитвы, ходят в храм.

– Галина Игнатьевна, о вас пишут, что в 90-е годы вы встали у истоков создания социальной службы в современной России. Это правда? – спрашиваю.

– В какой-то мере. Наш отдел социальной защиты семьи и детства в питерской мэрии был одним из первых в стране. Прежде я работала школьным учителем, затем преподавала в Педагогическом институте имени Герцена, защитила кандидатскую. Когда в стране всё поменялось, первый мэр Питера Анатолий Собчак пригласил создавать отдел соцзащиты. Это было тогда в новинку, всё делали с чистого листа. Но в мэрии я проработала недолго, беспризорники меня оттуда утащили.

Галина Игнатьевна смеётся. Отодвинув клавиатуру, она тянется к горе папок на столе, достаёт какой-то документ:

– Недавно нашла в своих архивах. Вот с этого и начался наш Воспитательный дом.

На бланке петербургской мэрии, помеченном датой «15 июня 1992 г.», мэру сообщается, что отряды беспризорников заполонили город, при этом отмечается рост детской преступности и «тенденция роста беспризорности детей от 5 лет». Там же Галина Игнатьевна докладывает: «Мы убеждены, что город не справится с этой армией беспризорных, если не будут приняты безотлагательные меры в создании системы защиты дезадаптивных детей-подростков. Просим оказать содействие в выпуске соответствующего распоряжения». Внизу Собчак написал резолюцию, мол, предложение о создании приютов принято.

– После этой резолюции буквально за два месяца мы организовали четыре приюта, – продолжает Галина Игнатьевна. – Сделали это без финансирования, без штатов, на энтузиазме нескольких человек. Первым подключился Владислав Михайлович Никитин – очень верующий человек, деятельный, хотя и слепой. Пользуясь помощью шведов-лютеран, он открыл приют при церкви на Васильевском острове. Позже из этого начинания выросло государственное учреждение «Дом милосердия». Владислав Михайлович до сих пор его возглавляет и сотрудничает с Санкт-Петербургской епархией. Затем открыли «Альмус» на базе старой коммунальной квартиры в расселённом доме. Через пять лет он переехал в отдельное здание на улице Шелгунова, и там выросло уже более двух тысяч детей. Потом была «Селена» на Охте, которую мы позже переделали в «Дом трудолюбия». И далее – мы…

– А как ваш Дом появился?

– О, это интересная история, по ней можно фильм снять, наподобие «Республики ШКиД».

17 бездомных с собаками

– Как-то прихожу я на работу в Смольный, – начала рассказ Галина Игнатьевна. – Тогда на входе ещё не было турникетов, только дежурный стоял. А на полу сидят семнадцать подростков с какими-то мешками и целой стаей собак. Я всех этих ребят знала, они выживали на Коломенской улице, близ Московского вокзала, где мы их подкармливали. Вице-мэр Щербаков сообщает мне: «Вот пришли, вас ищут. Я уже покормил их завтраком. Но дальше-то что с ними делать?»

А у меня это здание, где мы сейчас находимся, было уже присмотрено. Оно принадлежало комитету по образованию и стояло практически пустым. Говорю: «Мне нужна грузовая машина и гуманитарная помощь».

Гуманитарки тогда было много, и, помню, мы взяли какую-то колбасу консервированную, сухое пюре, печенье. И обосновались здесь. А из мэрии я уволилась, несмотря на уговоры остаться. Со мной пришла сюда и моя коллега, тоже кандидат наук.

Специалистов социальной работы катастрофически не хватало, и ещё раньше я договорилась с Москвой, с Министерством образования, об открытии в Петербурге курсов на базе четырёх вузов, в том числе университета и Герценовки. Для учащихся удалось выбить хорошую стипендию, и за десять месяцев очного обучения мы тридцати трём работникам образования дали по второй профессии, на выбор – педагога-психолога или специалиста по социальной работе. Предмет, кстати, был совершенно новый, никто ничего не знал, на ходу что-то соображали. Но люди говорят, что курсы им много дали. Вот с этими тридцатью тремя специалистами и удалось как-то решить проблему брошенных детей в Петербурге. Нескольких выпускников, которым читала тогда лекции, я пригласила в наш Дом.

Те первые семнадцать ребят были очень сложные. Парням и девчонкам от 14 до 16 лет, все они прежде бомжевали, сбежав из детских домов. Представьте такую ситуацию: сотрудники Дома садятся у себя в комнате чаю попить – и вдруг наши питомцы врываются: «Ах вы с… б… вы тут чаи пьёте, вы же нас обжираете!»

А мы чай пили со своими сушками. После двух таких случаев садились чаёвничать уже вместе с ребятами. Они убедились, что сушки мы с собой приносим, и доверие было восстановлено.

Приняли мы их вместе с собаками, и вскоре произошёл как бы «макаренковский взрыв», после которого удалось освободиться от четвероногих. Однажды все семнадцать наших питомцев пошли во двор гулять. Мимо них по дорожке проходил какой-то мужчина. Видимо, после инсульта, потому что приволакивал ногу. И ребята с собаками стали мужчину гонять, кружась вокруг него. Воспитатель говорит мне:

– Посмотрите в окно, что творят!

Я сразу поняла, что надо делать:

– Так, быстренько отгоните их от человека, а дверь в Дом заприте.

Мужчину мы привели в порядок, проводили до дома. Наши ребята, нагулявшись, подходят с собаками к дверям, а они заперты. Стучат:

– Камаева, открой! Камаева!

Я высылаю к ним переговорщика, дежурного воспитателя, прошу его передать: «Уходите куда хотите». Тот мне:

– Я не могу такого сказать, а вдруг они уйдут?

– Никуда они не уйдут, я вас уверяю.

– А если уйдут?

– Ну, уйдут, значит, уйдут. Такие вещи прощать не будем. Сколько раз они обворовывали, это ещё можно стерпеть, а когда издеваются над слабым человеком…

В то, что их выгоняют из Дома, ребята не поверили. Долго в дверь барабанили, но всё было бессмысленно. Время уже к ночи. Я, конечно, домой не пошла. Говорю воспитателю:

– С той стороны выбросьте им пару матрасов и пару буханок хлеба.

Они прямо у входа разлеглись и никуда не уходят. Это был август, а привезла-то я их сюда в апреле, сколько уже месяцев прошло. И они, конечно, уже здесь прикормлены были и поняли, что к ним тут и по-хорошему, и по-плохому, но с любовью.

Утром идут воспитатели на дневную смену, видят табор у входа.

– Что случилось?

– Нас Камаева не пускает.

Воспитатели зашли, передаю через них:

– Собак оставляйте на улице, и каждый входит по одному, по очереди.

Заходит первый. Спрашиваю:

– Ну что, как на улице живётся?

В ответ мычит:

– Ну что-о-о, мы ничего не сде-елали.

– Не сделали? Иди обратно и думай. Когда надумаешь, почему вас не пустили, тогда придёшь.

– Да ну ладно, мы пошутили.

– Иди, иди.

Заходит следующий, а ему предыдущий всё уже пересказал, и он другую политику ведёт:

– Да тот мужик пьяный был!

Отправляю его обратно: пусть подумает. Короче говоря, все они так по одному прошли. И я сказала:

– Значит так. Вы будете жить в этом Доме, но по другим правилам. Первое: собак всех в приют. Второе: если ещё раз увижу, что кто-нибудь что-нибудь украдёт, уйдёте всё. Третье: мата я больше не слышу…

У Макаренко тоже был такой переворот с беспризорниками, он это описывал. И у нас получилось то же самое. В Доме уже не слышно мата-перемата, и уже не Камаева, а Галина Игнатьевна. Приезжают к нам гости, говорю: «Девочки, надо быстро чай накрыть». Мгновенно всё накроют, всё сделают. Ребят не узнать.

Собак мы развезли по приютам для животных, оставили только маленькую Жульку – очень дети за неё просили: «Она с нами в подвалах была! Пропадёт без нас».

Стали вместе ремонтировать здание. Когда приехали сюда, здесь фактически ничего не было, почти что нежилое здание. Мусоропровод был забит доверху. Надели передники, маски на лица и вычищали. Крысы пищат, ребята их лопатами разгоняют. Тараканов вёдрами выгребали. Шведы нам прислали краску, обои, и ребята стали ремонтировать свои комнаты. Благодаря этому мы и выжили, что сами всё делали. Потом мебель нормальную приобрели.

Самое замечательное – ребята трудные, но между собой ни скандалов, ни драк, ни каких-то сексуальных приставаний. Все братья и сёстры. Их и различить-то было невозможно, девочки выглядели пацанами, в штанах, замызганные. Все курили, дышали бензином, клей, к счастью, как-то мимо них прошёл.

Приучала их к красоте. Это очень важно. Сейчас посмотрите, как в Доме чисто, всё новенькое. И эта внешняя красота поддерживает красоту внутреннюю. Ребята к ней привыкли и новичка, приходящего в наш Дом, одёргивают, если он где-то намусорит. То же самое с курением. Знаю, что некоторые покуривают, но не в Доме – здесь так красиво и уютно, что дымить и самим-то неприятно.

Что интересно, вот этот принцип красоты бывшие беспризорники, жившие в грязных подвалах, очень даже живо приняли. Был у нас такой Витя, Царство ему Небесное, утонул он потом. Так вот, нашёл Витя на помойке какой-то шкафчик со стеклом. Заходит:

– Я сервант нашёл. Можно в комнату поставлю? Я его помою.

– Давай.

Помыл, поставил. Потом слышу, он возмущается:

– Вот скажите ей!

– Кому?

– Завхозу! Я повесил в сервант на стекло зелёную занавеску, а она мне на окна даёт жёлтые. Это же по цвету не подходит!

Поначалу никто не хотел мыться, хотя внизу, там, где спортивный зал, мы сделали четыре душа. Думала, как же их приучить. И тут нам очередную партию гуманитарки присылают. Там в куче секонд-хенда обнаружились махровые халаты. Говорю воспитателям:

– Давайте мальчишкам подарим халаты.

– Да не будут они носить.

– А вот посмотрим!

Подговорила одного, Витальку:

– Слушай, это секрет, между нами. К 23 Февраля мы будем делать вам подарки. Скажи, ты будешь рад махровому халату, наденешь?

– Конечно!

Подарили мы халаты – и всё, вопрос с помывкой был решён. Они все ломились в душ, чтобы потом пощеголять в халатах «после бани».

Много было интересного. И по-разному у этих первых наших питомцев жизнь сложилась…

Судьбы семнадцати

– Вы сказали, что Витя, который «сервант» в свою комнату притащил, впоследствии утонул. Как это случилось? – спрашиваю первого директора.

– Несчастье произошло уже после выпуска Вити из нашего Дома. Он с приятелем, выпускником другого детдома, пошёл гулять на Фонтанку. Не хватило сколько-то там копеек на пиво, и стали они нырять в канал напротив Чижика-Пыжика, куда бросают монеты «на счастье». Приятель нырнул, его понесло течением, и Витька бросился его спасать. Вместе утонули. Потом всем Домом их хоронили.

– А у других, из тех первых семнадцати, как сложилось?

– Одна, Нина, до сих пор у нас работает. Здесь же рядом живёт Оксанка, у неё трое детей. Лена Суханова, такая немного заторможенная девочка, тоже захотела детей, но не повезло… Получили мы для неё и другой девочки двухкомнатную квартиру. Только они вселились туда, сразу нашлись желающие взять их замуж. Когда мы это узнали, я стала уговаривать:

– Лена, повремени. Эти женихи ваши – кавказцы, не дай Бог что случится.

– А я сéмью хочу.

– Ну какая сейчас семья! Он тебя обманет.

– Нет, у меня будет сéмья.

Вышли наши девки замуж и исчезли. Скорее всего, их убили, потому что ни слуху о них больше не было, ни духу. А квартиры перешли их мужьям. Мы так жалели… Ленка Суханова хоть и заторможенная, но красивая была.

Ещё одна девочка, Таня Богданова, хорошо вышла замуж, родила дочку. Мы с ней часто общаемся, у неё всё нормально. Ира тоже семейная, у неё всё хорошо. А Таня замуж не вышла. Но смогла социализироваться, работает на разных неквалифицированных работах.

Многое, после того как ребята нас покидают, зависит от того, удастся ли им сохранить связь с опекунами. Кто такие опекуны? С самого начала я договорилась с коллективом, что каждая выберет себе «любимчика» и будет вести его по жизни. И так интересно было видеть, как сотрудницы горой встают за своих «любимчиков». Если те набедокурят и их поместят под «домашний арест», в «штрафную квартиру», то сразу за них просить, чтобы выпустили. И получилось, что те «любимчики», у кого сохранились отношения с опекунами, выжили во взрослой жизни. А там, где опекунство разрывалось, – там была беда. Так получилось, например, с моей любимицей Аней Захаровой. Вначале у неё всё было неплохо: получила жильё, родила девочку. А потом вдруг стала пить и умерла. Дочку её мы к себе забрали, потом отдали в семью.

А из мальчишек… Двое нормально устроились. Один где-то болтается, мы не знаем. В общем, из семнадцати половина смогла устроиться в жизни, половина закончила плохо. Погибали в основном из-за жилья.

– А если бы они тогда остались на своей Коломенской улице, в подвалах…

– Или погибли бы, или загремели в колонию. Из наших, кстати, никто в тюрьму не попал. Ни один.

Порванная отказная

– Насколько знаю, ваш Дом стал продолжателем традиций Воспитательного дома, учреждённого в имперской столице ещё при Екатерине II.

– Пединститут, где я прежде работала, вырос как раз из того Воспитательного дома. Об этом мало кто знает, но история такова. Императрица Екатерина II под влиянием передовых педагогических учений взялась за «исправление сердец и нравов народа» и основала в 1770 году Воспитательный дом, куда собирали брошенных детей. В 1903 году на базе педагогических курсов Воспитательного дома был учреждён высший Женский педагогический институт, который выпускал учительниц-предметниц для гимназий. Он стал первым в стране государственным вузом для женщин. После революции пединститут перестал быть сугубо женским, ему присвоили имя Герцена, а в наше время преобразовали в педуниверситет.

Впрочем, началось всё ещё с Михайло Ломоносова. В своём трактате «О сохранении и размножении русского народа» он предложил открывать «народные богадельни», чтобы сохранить и вырастить брошенных младенцев. Из-за бедности народа таких ведь было много. Согласно ломоносовской идее в 1763 году первый Воспитательный дом для приёма младенцев был открыт в Москве, а потом уже в Петербурге. Мы продолжаем эту линию. Отличие в том, что прежний Дом принимал детей в возрасте до двух лет, а мы принимаем после двух лет. Но так же воспитываем их до самого совершеннолетия.

– Отказных детей вам привозят или вы сами выбираете, кого взять?

– По-разному бывает. С самого начала я стала ходить по роддомам и опрашивать врачей: «Есть ли у вас на учёте несовершеннолетние девочки, которые хотят отказаться от ребёнка?» Узнавала адреса, беседовала с ними. Говорила: «Ладно, ты пиши отказную, только обязательно рожай. Мы возьмём младенца к себе и наймём тебя на три месяца кормилицей, будешь зарплату получать. Ты же не хочешь, чтобы он в доме малютки палец сосал? Его надо кормить грудью, чтобы был здоровым». Так и делали, заключали договоры на кормление. Проходило три месяца, и мамочка просила: «Моя отказная у вас находится? Пожалуйста, порвите её, я забираю своего ребёнка себе». И так произошло абсолютно со всеми нашими мамами-кормилицами. Порвав отказную, мы ещё несколько месяцев, до года, держали такую мамочку с ребёнком у себя, всячески ей помогали, морально поддерживали, а потом она с ребёнком уходила. Конечно, в этом была определённая хитрость, ведь мы-то знали, почему отказницы в роддомах боятся давать грудь своим детям: потому что инстинктивно чувствуют, что, покормив дитя, они уже не смогут его бросить.

Специально для этого мы открыли в другом здании, на Трамвайном, отделение Дома для работы с несовершеннолетними мамами и их детьми. Помогали ухаживать за младенцем и, главное, поддерживали материнские чувства. Спустя время, когда всё наладили, в том числе и хороший ремонт сделали, отделение у нас забрали, преобразовав в самостоятельное учреждение «Маленькая мама». Но мы ещё одно отделение устроили, с помещением на шесть мамочек, и продолжаем этим делом заниматься.

– Какие ещё традиции Императорского Воспитательного дома вы продолжаете?

– Направлений много, обо всём не рассказать. Например, большое внимание в прежнем Доме уделяли духовному воспитанию. И вскоре после основания нашего Дома мы, по их примеру, открыли у себя домовую церковь. Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн благословил нам духовника – архимандрита Иринарха (Соловьёва), настоятеля ближайшего к нам храма Святителя Петра Московского. Он окормляет нас уже более 20 лет – крестит, исповедует, причащает, беседует. Постоянно у нас бывает и его священник Павел Куликов, с которым мы познакомились, когда он был ещё мальчиком и прислуживал в храме. Наш «контингент» отец Павел хорошо знает, вырос рядом, поэтому умеет подобрать слова в беседах с трудными детьми. Хотя однажды даже ему пришлось прислать вместо себя другого – молодого парня Леонида. Мы тогда открыли социальную гостиницу для особо трудных ребят, были большие проблемы. И Лёню «трудные» приняли по возрасту за своего. А он парень воцерковлённый, сумел на них повлиять – проблема была решена.

Вместе с церковным приходом мы проводим разные праздники. Например, очень интересным для детей получается День матери, который проводим в Рождество Пресвятой Богородицы. Ездим в паломничества по святым местам, участвуем в епархиальных событиях. Каждый год 31 августа обязательно всем Домом, от мала до велика, ходим на молебен перед иконой Божией Матери «Прибавление ума». Дело это добровольное, но никто не отказывается. Я заметила, что детям самим нравится молиться перед едой, они вообще любят ритуалы, которые придают осмысленность обычным бытовым делам.

Весной к нам в Дом из Новодевичьего монастыря привозили мощи святителя Феофана Затворника. Дети прикладывались к ним. Опять же никого не заставляли. Верующих в Доме много, но они не из тех, кто через каждое слово повторяет «Господи, помилуй». У нас спокойное, без экзальтации, отношение к вере.

Библейские заповеди наши дети знают. Но есть у нас ещё мирской минимум из трёх «нельзя», мы вносим его в неофициальный договор, который дети заключают с Домом, когда им исполняется 10 лет. Эти три заповеди звучат так: нельзя обижать младших и слабых, нельзя ничего не делать, нельзя уходить без разрешения. На этих трёх китах всё у нас и держится. Главная же заповедь – нельзя обижать младших и слабых – имеет всеобъемлющий характер. Например, это касается отношения мальчиков к девочкам. То есть мы не насаждаем напрямую христианскую веру, но через эти три «нельзя» приближаем к христианству. Вот, например, ситуация. Родители-пьяницы бросили ребёнка, и тот носит в себе злобу на них. Как убедить ребёнка, чтобы он простил? Зачитать ему пятую заповедь: «Почитай отца твоего и мать»? Она для него пока что слишком дидактична, он её отринет. А если попробовать вот через это – «нельзя обижать слабых», через милосердие – и дать понять, что к родителям надо милосердно относиться, ведь они тоже могут быть слабыми, болезными. Алкоголизм – это разве не болезнь?

Бывает так, что наш психолог, когда не справляется с питомцем, идёт с ним в наш домовой храм, там они зажигают свечку и сидят беседуют. Удивительным образом в церкви перед иконами получается искренняя, доверительная беседа, душа успокаивается. Бог помогает? Или обстановка так действует? Главное, что детям там хорошо.

Ещё мы завели такую традицию. Дети живут в 8-комнатных квартирах по двое в комнате. Там есть общий холл. И вот каждый вечер они зажигают большую свечу в холле, рассаживаются по диванам и на полу и рассказывают, что пережили за прошедший день, кого обидели, чему радуются или о чём печалятся. Получается такая общая исповедь, которая помогает осмыслить свою внутреннюю жизнь, стать нравственней, а не плыть по течению.

Суд или совет?

– Пять лет назад на одном общественном православном интернет-ресурсе была разгромная статья, в которой рассказывалось, что в вашем Доме держали в заточении отобранного от родителей ребёнка. Он плакал, собирал свой школьный рюкзачок и ходил по медицинскому изолятору, прося, чтобы его отпустили к маме. Было такое?

– Про рюкзачок всё верно. Этого мальчика к нам привезли прямо из школы, когда обнаружили на его теле следы побоев и заподозрили родителей в издевательствах. Только дело в том, что отпустить мы его не могли без решения органов опеки. Не имели права по закону. К сожалению, нам приходится выполнять и такую функцию – заниматься реабилитацией детей, пока решается вопрос о лишении родительских прав.

– А как вы относитесь к ювенальной юстиции?

– Плохо отношусь. Потому что в ней перегибы. Если бы это было… Вот только что, час назад, у нас проводился семейный совет. Пришли к нам родители одного мальчика, и мы решали вопрос о лишении родительских прав. Взвешивали «за» и «против», думали, как из этого положения выйти, чтобы помочь семье. Сначала говорили при мальчике, потом отдельно с родителями. И это, знаете, был не суд, а именно совет. То есть мы пытались наладить всё. Мы не судили, мы рассуждали. А ювенальная юстиция – она не размышляет. Она судит по внешним признакам.

Знаете, моя родная внучка училась в Норвегии, вышла замуж за однокурсника, болгарина, и они остались там жить, получив приглашение на работу. И у них ребёнок, девочка пяти лет. Несколько лет назад я спросила внучку:

– Слушай, у вас там, в Норвегии, какие-то законы ненормальные, детей отнимают?

Она:

– Да ну, бабуля, ты преувеличиваешь. Нет у нас такого.

А в нынешнем году приезжает в отпуск и говорит:

– Бабуля, ты была права. Я уже два раза с этим столкнулась…

В прошлом году, когда правнучке было три с половиной года, отец повёз её на лето в Болгарию. А внучка моя, вынужденная остаться в Норвегии, пошла их провожать. Когда сажала на электричку до аэропорта, девочка стала плакать: «Я хочу с мамой!» Папа и мама перепугались. Счастье, что пассажиры в электричке никуда не заявили, что ребёнок плачет всю дорогу. Иначе в аэропорту бы отца с дочкой встретила полиция, ребёнка однозначно бы отобрали.

Прошло время, правнучке исполняется четыре года. А в этом возрасте положено идти на комиссию, где с ребёнком и родителями беседуют социальные работники. Спрашивают девочку: «Ты любишь маму? А папу?» Внучка моя вся изнервничалась: что дитё скажет? Спросят: «Тебя родители шлёпали?» А ребёнок может не понять, что такое «шлёпнуть», ответит не так – и всё, без разговоров они заберут ребёнка себе.

Недавно ездила к ним в Норвегию, сидим в кафе, а девочка наша везде бегает, что-то переворачивает. Внучка мне: «Бабуля, только не вздумай сделать ей замечание… Бабуля, отвернись! Не смотри!» Знает, что я не выдержу и начну выговаривать малышке, а люди-то могут в полицию позвонить.

Ювенальная юстиция слепа – в этом беда. Мы же всегда смотрим… Да, женщина пьяница, но с ней можно поработать, зачем же от неё детей отрывать? У нас, кстати, действует не только семейный совет, но и консилиум «Особый случай», куда привлекаем и других людей, если на совете не приходим к уверенному решению. Советуемся с родными бабушками и дедушками, опрашиваем соседей. Если бы при ювенальных судах были такие консилиумы – что-то вроде «суда присяжных», где всё объективно разбирается, то ещё куда бы ни шло. Ведь чаще всего состава преступления никакого нет, а есть изъяны родительской культуры, когда родители не очень понимают свои функции.

Вот вы вспомнили про мальчика с рюкзачком, а в прошлом году произошёл похожий случай. Из школы привезли к нам мальчика со следами тушения сигарет на теле. Приходит мать, а ребёнок не хочет видеть ни её, ни отчима. Даже по телефону не захотел с ней говорить. Психолог объясняет маме: «Извините, но ребёнок сейчас не хочет общаться. Надо с ним мне поработать, только потом». Она: «Вы всё врёте!» Психолог: «Давайте подождём до завтра, может, ребёнок успокоится». Мама ушла и обратилась с жалобой в нашу питерскую организацию Общественный уполномоченный по правам ребёнка. Оттуда пришёл представитель с доверенностью от мамы: «Выдайте мне ребёнка». Объясняю, что у нас нет на это права. На следующий день пришли люди с видеокамерой. На первом этаже у нас есть подвал с зарешечённым окошком, и такой кадр сделали: какой-то ребёнок, гулявший во дворе, стоит на фоне этой решётки. Мол, фашистские застенки. Наконец орган опеки дал нам разрешение, и мы вернули мальчика. Из всего произошедшего сделали видеофильм, который я потом посмотрела. Завершается он такими кадрами. Напротив той самой подвальной решётки мама благодарит, что удалось вырвать ребёнка из когтей нехороших людей, чуть ли не из пыточной. Затем мальчика выводят из нашего Дома, общественный уполномоченный открывает дверь машины и усаживает его на заднее сиденье, а мама, не глядя на ребёнка, садится впереди, рядом с шофёром. И вот они уезжают… Бедная мама, как она соскучилась по своему дитя, что даже не взяла его за руку, не села с ним на заднее сиденье.

Видно же, что у них не всё в порядке. И мы могли бы нормально обсудить всё это, может, что-то и присоветовали. У нас для этого открыто отделение «Реабилитация всей семьи». Берём семьи с детьми, поселяем в Доме в отдельные квартиры на полном гособеспечении, они живут у нас, мы общаемся. И к чему-то приходим. Причём так работаем не только с теми, у кого собираются отобрать родительские права, но и с теми, кто прав уже лишён. И часто мы добиваемся того, чтобы родительские права были возвращены. Если мама совсем уж непутёвая, то кодируем её от алкоголизма, помогаем найти работу, даже с ремонтом в её квартире помогаем, а затем выступаем с защитой в суде. Главная наша цель – полноценная счастливая семья.

* * *

Фильм, про который говорила Галина Игнатьевна, найти в Интернете я не смог. Нет его и на сайте упомянутой организации, которая недавно переименована в Общественный уполномоченный по защите семьи в Санкт-Петербурге и Ленинградской области. Возможно, авторы посчитали, что перегнули палку, и убрали его. Зато на сайте много документов, необходимых, чтобы защищаться от ювенальной юстиции. Нужное дело люди делают. Но, как уже бывало, например, с борьбой против ИНН, существует риск, что слепое ожесточение вызовет «дружественный огонь» по своим. Такое случается на всякой войне. А война и вправду идёт – за наших детей. И почему бы единомышленникам не объединиться – тем, кто занимается правозащитной деятельностью, и тем, кто непосредственно борется за счастье детей в Воспитательном доме на улице Стойкости?

Из фотоархива Воспитательного дома

Отец Павел и отец Андрей приехали поздравить ребят с Новым 2016-м годом, отслужить молебен и благословить на всё хорошее

Северным летом

Участники конкурса «Пасхальное слово»

В Константино – Еленинском женском монастыре

Поджаренный на костре хлеб – что может быть вкуснее!

«У нас ещё до старта четырнадцать минут»

В Воспитательном доме спокойное, без экзальтации, отношение к вере.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска