Крестный ход

Мать Наталия закончила читать утреннее правило и взглянула в окно кельи: чернильная завеса начала понемногу редеть, открывая контуры недостроенной во дворе колокольни, высаженные вдоль забора кусты смородины, кроны деревьев за ним, – значит, пора выходить. Захватив свечу и спички, направилась к двери. Она любила это время суток ещё с детства и старалась никогда не пропускать.

Вот сейчас свершится чудо: сначала розовая полоска, появившаяся где-то на краю света, растопит горизонт, потом голубая прозрачность отвоюет большую часть небосклона, а вскоре уже и золотой поток хлынет на землю. И всё живое на ней, ликуя, встретит новый день, и каждый будет славить Бога по-своему: кто щебетаньем, кто кваканьем, кто…

– Р-рав! У-умм! – её овчарка Рада в порыве радости чуть не сбила хозяйку с ног, стоило ей только выйти во двор. Коза Манька, напротив, неторопливо цокая, с достоинством королевы покинула свой хлев, толкнув рогами незапертую с вечера дверь. Машуня, как всегда, прибыла последней – задержалась на своей кошачьей ночной охоте.

Постороннего человека, случайно оказавшегося на острове, где расположился скит Вятско-Полянского женского монастыря, это зрелище наверняка бы впечатлило: вместе с монахиней крестным ходом обходят скит коза, собака и кошка. Впереди идёт мать Наталия – худенькая, невысокая. За ней важно вышагивает белая коза. За козой, время от времени нюхая утреннюю свежесть, поспевает собака. За собакой семенит белая с чёрными пятнами гладкошёрстная кошка. Но посторонний в этом пустынном месте, да ещё в такое раннее время, вряд ли мог появиться, так что рогато-хвостато-усатые паломники во главе с хозяйкой чувствовали себя вольготно.

Монахиня Наталия сама попросилась в скит – ей всегда хотелось жить уединённо на природе, ведь лес ещё в детстве был для неё и родным домом, и храмом Божьим…

Детство

Родиться, креститься, жениться… В эту жизненную программу русского человека советская власть внесла свои коррективы – главным стало выжить. Детей в ту тяжёлую пору рождалось ещё много, а выживали не все. Не исключением была и вятская семья Николая Фёдоровича и Марии Андреевны Гониных: из двенадцати их детей от голода умерли шестеро. Ираиде, будущей монахине Наталии, повезло. Она родилась в 46-м и не видела, как умирали её старшие сёстры и братья, не видела, как застыла в крике их Кильмезь (село под Кирово-Чепецком), провожая на фронт мужей и сыновей, как чернели лицом женщины, получая похоронки.

Мама Ираиды, Мария Андреевна, была простой крестьянкой и верующим человеком. В ответ на все беды она просто молилась: днём – на людях незаметно, по ночам – исступлённо до самозабвения. Так она вымолила своего мужа.

Однажды ей приснился сон: река незнакомая и широкая, не как Вятка. На одном её берегу лежат солдаты, одетые в чужую форму, а наши солдаты бегут на них с другого берега и падают – кто в воду, кто, не добежав до неё, на песок. Падают и падают, ряд за рядом, и только один солдат всё идёт и идёт. Пригляделась Мария: а это её Николай! «Господи, спаси и сохрани, спаси и сохрани!» – закричала Мария и проснулась. И долго ещё лежала, объятая видением: сотни наших падающих солдат… и её Николай среди них.

Николай Фёдорович Гонин, весь в орденах и медалях, вернулся с войны в 45-м. Он не любил вспоминать о том, как воевал, но об одной награде всё же рассказал. Берег неприятеля был хорошо укреплён, и оттуда просматривалась вся местность – при таких условиях нашей пехоте идти в наступление было равносильно смерти, но командир приказал идти вперёд. Из всей роты до того берега дошёл только один солдат. «Ты вымолила меня, – сказал он жене. – Я чувствовал защиту, как будто кто-то отводил от меня пули».

Лишь один Николай Фёдорович остался живым и среди земляков. Вскоре семья переехала в соседнюю деревню, и там он оказался единственным мужиком-фронтовиком. Потом переехали ещё в одну – то же самое. Переезжали в поисках лучшей доли. Казалось, что на войне было легче – там было понятнее: вот враг, а вот свои. А как назвать того уполномоченного с сытой и самодовольной рожей, что наезжает каждый месяц и в качестве налога забирает последние продукты? И откуда взять силы, чтобы видеть, как жена печёт хлеб из картофельно-травяной толкушки, и того всё равно не хватает: маленький кусочек этого хлеба лишь раззадоривает голод. Что ещё положить в ладошку своего ребёнка и чем унять его плач? Разве что сказать: пойди на паперть, там подадут. Кто? – все голодают, а вдовам ещё тяжелее тянуть детей без мужа. Да и где найти эту паперть, храмы-то разрушены.

* * *

В избе холодно. Младенец Ираида, её братики и сестрички лежат на полатях, тесно прижавшись друг к другу – так теплее, и ждут маму. Она ещё с вечера ушла в церковь, в село Приснице, и вот, наконец, вернулась. Заходит в горницу, стряхивает с шали снег, развязывает чистую тряпицу, кладёт на стол маленькую булочку – её она называет «просфорой» – и, аккуратно разрезав, раздаёт кусочки детям. Они крохотные, но очень вкусные: съешь – и в избе, кажется, становится теплее.

Вскоре храм в Приснице закрыли, поэтому Ираиду крестили в бане. Пришёл батюшка. Баню затопили, согрели воду в баке. Девочка ещё не ходила ножками. Её раздели, окунули в воду, однако она не заплакала. Может, оттого что тёплая вода была такой приятной, а может, её сразу заинтересовал блестящий крестик, который тут же надели на шею. Так и поползла она, не отрывая глаз от свисающего с шеи крестика. Неси, дитя, свой крест, не роняй, гнись, но держи. И она понесла…

* * *

После смерти Сталина колхозникам стали давать муку – пусть немного, однако жить стало легче. Но ярче «мучных» воспоминаний отпечаталась в Ираидиной памяти школа.

В избе темно, только одинокая звезда робко заглядывает в их окно и наверняка удивляется – до зари ещё далеко, а дети засобирались в школу. Учебников, тетрадей, даже карандашей у них нет – на уроках будут писать обугленными палочками, но всё равно учиться так хочется, что не спится. Пусть до начала занятий ещё несколько часов, но они подождут учителя в здании их сельской школы вместе со сторожем, развлекая его рассказами о пройденных темах. Сборы недолги – надо просто накинуть пальтишко, сшитое из папиной военной шинели, сунуть ноги в валенки, а если валенок нет, то ещё проще: прямо босиком выскочить на улицу. У шестилетней Ираиды никакой обуви не было.

– А ну давайте наперегонки! – крикнет девчонка остальным обутым ребятам и… побежит так, что никто её догнать не сможет. Хорошим тренером был Дедушка Мороз, справедливым: медленно бежишь – замерзаешь, быстро – согреваешься.

Бог есть!

Ночь. Луна. Лес. И никого вокруг. Ира идёт по заснеженной дорожке. Из выпускников начальной школы только она одна отважилась продолжать обучение в соседнем селе, где есть семилетка.

– Фыр-р-р-рыть! – из сугроба впереди вылетел тетерев. Жутковато: пусть и не хищная птица, но размером со взрослого петуха. А ещё снова камнем бросится вниз, в самую толщу снежного покрова – зарывается в тёплую пуховую постель досыпать. А Ира пойдёт дальше. Бывало, лось, ломая сучья, выйдет, остановится и смотрит в упор: чего тебе дома не сидится? Видела она и волков, и лис. По этому дремучему лесу и днём-то было боязно ходить одной, а ей приходилось выходить из дома затемно и идти несколько часов, чтобы поспеть к началу уроков. Но бояться она перестала после одного случая.

Был ясный осенний день. Солнце, прорываясь сквозь ещё густую листву, ложилось на дорожку жёлтыми пятнами. По этой лесной дорожке бежала девочка лет двенадцати. Настроение у неё было прекрасное – опять отметили в школе как лучшую ученицу и похвалили за участие в концерте, где она пела песенку про то, что Бога нет. «Бога нет! Бога нет!» – напевала она, весело припрыгивая по протоптанной в траве серой ленте, и вдруг тропа оборвалась… В растерянности Ира сделала несколько шагов вправо, влево, потом побежала вперёд… Тем временем стало темнеть, и она поняла, что окончательно заблудилась и никто ей не поможет: места вокруг безлюдные, разве что… Бог? И пионерка, вытирая мокрое от слёз лицо красным галстуком, опустилась на колени: «Боженька, милый! Если Ты есть, помоги мне!» Молилась и клала поклоны прямо в жёсткую траву, пересыпанную опавшими сосновыми иглами. А потом слёзы вдруг высохли. Ветер донёс кваканье лягушек – тех родных лягушек, которые устраивают вечерние концерты на болоте. Там, где она собирает клюкву. Бог есть!

С Богородицею не расстаться…

У этого болота была дурная слава – ягодники, забредшие в него, бывало, не возвращались, но Ира пошла туда не одна, а с Богородицею. Её иконку она всегда носила с собой, поэтому смело направилась вглубь, где растёт самая крупная клюква. Вот она – бордовыми бусинами рассыпалась по зелёному моховому ковру: возьми меня! И Ираида набрала полный рюкзак, но, увлёкшись, отошла от тропы. Искать её с тяжёлой ношей несподручно – повесила рюкзак на берёзку и осторожно, протыкая почву шестом, попыталась нащупать твёрдую землю. Не получилось. Обернулась назад и застыла от ужаса: она не только заблудилась, но и потеряла свой рюкзак, а в нём – иконка! В растерянности опустилась на кочку, чтобы перевести дух и подумать, что делать дальше. Почему-то девочка была уверена, что без иконы она отсюда не уйдёт.

Помолилась – и чувство страха прошло. Внимание переключилось на маленькую птичку, что лакомилась ягодами невдалеке от неё. Что ж, для кого-то болото – гиблое место, а для кого-то – дом родной. Наевшись, птичка полетела прочь. Ира невольно засмотрелась на то, как она, часто взмахивая крылышками, перелетает с куста на куст, затем пробует на прочность невысокую берёзку, на которой… висит её рюкзак!

«Богородице Дево, радуйся…» – пела Ира, вытаскивая из найденной потери заветную ценность. И, прижав иконку к сердцу, зашагала куда глаза глядят, уже не сомневаясь, что скоро будет дома. Так оно и вышло.

Лес помогал выжить, но Ира любила его ещё и за то, что в нём ей никто не мешал думать о Боге, представлять себе Его, Богородицу, других святых, о которых ей рассказывала мама. Но душа её искала большего.

Однажды ей приснился странный сон: большая чистая изба, только всё в ней сделано не так, как в обычном доме: на стенах много икон, и каждая в золотой раме, множество горящих свечей… А возле изображения Иисуса Христа молится женщина в чёрной одежде. «Кто это?» – спросила девочка у кого-то, кто был в избе. И он ответил: «Это ты».

– Так это ж монахиня! – ахнула мама, когда дочь рассказала ей сон. – Но к чему бы он, ведь монастырей-то нет?

Крест в углу

В передний угол комнаты советские люди ставили лучшие свои вещи: комоды с вышитыми дорожками, этажерки с книгами, кто побогаче – радиоприёмники, потом телевизоры. А тётка Зина поставила крест. Да, огромный восьмиконечный православный крест стоял на полу и упирался в самый потолок. Его тётка вынесла с руин берёзовской церкви – была такая, говорят, очень старинная, но чем-то помешала властям, и её за одну ночь снесли. Уму непостижимо, как немолодой женщине удалось вынести крест да незамеченной притащить домой. Он был тяжёлым, почерневшим от времени и «живым» – именно таким почувствовала его Ираида, впервые переступив порог тёткиной комнаты. И каждый раз смотрела на него с трепетом.

К тётке, в город Берёзовский, на семейном совете было решено после окончания седьмого класса отправить Ираиду.

Во время великого голода тётку, тогда ещё младенца, родители посадили на лёд, чтобы она умерла. Это трудно представить, если не знать, до какого безумия может довести человека голод. Но девочка не умерла. Повзрослев, она уехала из родного села в поисках заработка и обосновалась на Северном Урале. Ледяное сидение, однако, даром не прошло – из-за простуды развилось заболевание, поразившее половые органы, и их удалили. Так что тётка детей не имела и жила одна. Она с радостью приняла племянницу и стала ею гордиться – очень скоро Ира превратилась в местную знаменитость, «доросла» до шестёрки лучших лыжниц зоны Урала. Отстаивала его спортивную честь на всесоюзных соревнованиях.

Ещё в школе у Иры выявились незаурядные спортивные способности – не пропали даром босые кроссы. Её не раз посылали на районные соревнования по лыжам, где кормили и выдавали сухие пайки. Обеспечивать питанием и одеждой обещали и в спортивной школе, в которую она поступила в городе. Спорт её кормил. Руководство воинской части, расквартированной в Берёзовском, не раз приглашало юную спортсменку выступить за военных на различных соревнованиях по лыжным гонкам. Платили продуктами. Когда после школы уехала в Киров, чтобы учиться в институте физкультуры, то и там её брали в «аренду» различные организации города. К 20 годам она стала кандидатом в мастера спорта, но стать мастером не торопилась. И вообще равнодушно принимала очередную победу, потому что спорт был для неё лишь средством заработка. Когда на одном из лыжных кроссов на крутом повороте Ира повредила ногу и на этом её лыжная карьера закончилась, девушка не очень-то и переживала.

После окончания института Ираида получила диплом тренера и попросилась на работу в город Котельнич, где освободилось место тренера в спортивной секции по прыжкам с трамплина. Главное, как она узнала, в шести километрах от Котельнича действовала церковь во имя Николая Чудотворца – одна на всю округу. Став её прихожанкой, однажды отправилась она паломницей в Великорецкий крестный ход.

Всё с собой

Ираида давно уже сшила себе монашеское облачение и взяла благословение у священника – от решительного шага её отделял лишь случай. «Как только встречу кого-нибудь из монастыря, уйду из мира», – пообещала она сама себе, поэтому в крестный ход на реку Великую собиралась особенно тщательно: приводила в порядок мирские дела, молилась об укреплении духа, как никогда. Знала, что там будут и монашествующие.

И вот третий день пути. В одной из деревень ход остановился на небольшой отдых. Паломники кто кучкой, кто в одиночку опускались на землю, подкреплялись нехитрым обедом, растирали натруженные ноги. Ираида тоже начала стаскивать с плеч свой рюкзачок, но замерла: где-то сзади раздалось пение псалмов. Пели женщины. Она повернула голову и увидела монахинь, сидящих на расстеленной на траве простыне.

– Что за монастырь? – спросила девушка, подойдя к ним.

– Вятско-Полянский, – ответила одна из монахинь и указала на полноватую женщину с добрым лицом. – Вон наша матушка Кирилла.

– Держись с нами, – предложила матушка Кирилла, едва Ираида заговорила о своём решении уйти в монастырь. – Будет ход стоять у храма Новомучеников, тогда поговорим.

«Отче Николае, теплый наш заступниче…» – благодарила святого паломница во время крестного хода. На обратном пути она несколько раз теряла новых знакомых, но, подойдя к Кирову, вновь услышала их пение.

– Будешь домой заезжать? – спросила игуменья.

– А зачем? Всё, что мне надо, вот здесь, – Ираида похлопала по рюкзаку, где лежали полбуханки хлеба, бутылка воды, молитвослов, чётки и икона Николая Чудотворца.

Так со своими будущими сёстрами во Христе и с одним рюкзаком, в паломнической одежде Ираида приехала в Вятские Поляны.

Захватаево

Деревня Захватаево когда-то ничем не отличалась от других лесных вятских деревень. Ничем бы не отличалась и в постперестроечное время: леспромхозы, колхозы сошли на нет, молодёжь уехала в города, дома без хозяев постепенно разрушались… Но пятнадцать лет назад в родную деревню вернулась Татьяна Коршунова. Правда, это уже была не Татьяна, а игуменья Кирилла. Настоятельница Вятско-Полянского Богородичного монастыря решила основать скит в пустынном месте – так в Захватаево стала возрождаться жизнь. Вначале топоры застучали на берегу затона – в этом месте Вятка на восемь километров отходит от основного русла и, пополняемая лесной речкой Рожкой, широким рукавом подходит к деревне. Поставили церковь во имя Святого Духа. Монахини разместились в пустующих домах. Но главную свою мечту – скит вдали от людской суеты – они воплотили на противоположном захватаевскому берегу, на острове.

Там начали строительство сестринского корпуса с домашней церковью, разбили огород, поставили пасеку. И туда после двух лет проживания в Богородичном монастыре попросилась моя героиня, уже принявшая постриг с именем Наталия. И вот уже двенадцать лет живёт на острове одна. С захватаевским берегом её связывает лишь лодка. Однажды, неудобно повернувшись при выходе из неё, она упала и надолго попала в больницу. Её козу, собаку пришлось отдать в хорошие руки. Так что по возвращении домой её встречала одна только кошка.

В тот памятный сентябрьский вечер, когда я впервые увидела монахиню Наталию, мы сидели с ней в доме, построенном напротив захватаевского храма. Одна половина дома отведена для приёма гостей – есть плита, стол, диваны. Другая – под келью. Вот в ней-то я услышала рассказ о дороге в монастырь длиною в жизнь.

Ещё в детстве девочки задерживаются у зеркала, любуясь собственным отображением в новом платьице, – так проявляется женский инстинкт нравиться. Да и в старости разве он оставляет представительницу прекрасной половины человечества – чуть подкраситься, достать к выходному наряду любимые бусики, брошь… Как же приходит сама мысль оставить всё, что дамскому естеству мило, и уйти в монастырь?

– Возникает в сердце, – отвечает моя собеседница. – Господь приходит однажды и потихоньку стучит, стучит и ждёт тебя… Но, как сказал Матфей Яранский, не спеши идти в мучениях рядом со святыми – Господь Сам даст знать, когда наступит твоя пора. У Бога всё до рождения человека про него расписано. Вот иная женщина много лет старается замуж выйти: наряжается, молодится, бегает на танцы… И даже не задумается: может, не в замужестве её судьба? То, что меня замуж не брали, – это был ещё один стук в моё сердце.

Келья небольшая, но по-деревенски уютная. В углах – иконы, небольшой стол, на котором стоит ваза с сиреневыми и белыми цветами, горит свеча. У противоположной стены – кровать, заправленная скромным байковым одеялом. Тихо. Где-то в углу скребётся мышь. Настойчиво скребёт, нагло, но хозяйка не обращает на неё никакого внимания.

– Она побегает-побегает, – «успокаивает» меня монахиня, – посмотрит, что ничего съестного нет, и обратно убежит.

– А не боитесь, что вместо мыши к вам ещё кто-нибудь придёт? – спрашиваю я, вспомнив рассказы о медвежьих нападениях на человека в здешних местах.

– Да, медведи ходят, – кивает она головой, и меня потрясает не столько то, что она говорит, сколько её спокойный тон. – И с другим зверьём приходится встречаться. Однажды в лесу змея по моим ногам проползла большая, как шланг. Но чего бояться? По воле Божьей всё происходит.

На острове

Я открыла глаза – гостевая комната вся была залита светом, словно солнце пыталось растопить её стены или напомнить мне, что здесь, вообще-то, не принято долго лежать в постели, здесь встают до рассвета. Ну вот, вчера напросилась на остров, а сама сплю. Наскоро одевшись, выскочила на крыльцо – так и есть, мать Наталия уже переделала массу дел и теперь ждала моего пробуждения. Минут через пять мы были уже на захватаевском спуске – бегущей вниз между раскидистыми соснами дороге. А потом, пройдя ещё несколько десятков метров, спустились к воде, где на приколе ждала свою хозяйку лодка. Столкнули её с берега, и я приготовилась устроиться на пассажирском месте, но его заняла моя спутница, а мне указала на вёсла: хотела ярких впечатлений – греби.

Я взяла в руки вёсла и попыталась оттолкнуться ими от воды. Лодка, словно необъезженный конь, сначала взбрыкнулась, а потом закачалась на месте, подрагивая и раскручиваясь. На помощь пришла мать Наталия:

– Ты спокойнее, да вначале направь одним веслом…

В общем-то, плавание мне понравилось. Достигнув середины залива, я перестала работать вёслами – окружающая красота, отражённая в водной глади, приумножилась, и ею невозможно было не залюбоваться… Моя спутница тем временем терпеливо внимала моим восторгам и улыбалась – ей-то с этой красотой дело иметь приходится каждый день и в любую погоду, да с тяжёлой ношей, а зимой ещё и бегать через реку по льду.

– Если б не спорт в прошлом, мне бы, конечно, физически этого не вынести, – согласилась она с моим замечанием, что обычная женщина от таких условий давно бы сбежала. – Молодые здесь поселялись, но никто не остался – не выдерживают.

Лодка, разрезав зеркало воды в последний раз, днищем уткнулась во что-то мягкое.

– Всё, приплыли, – скомандовала «мой капитан», – прыгай на доски.

И пока я прыгала на положенные у размытого берега две доски, монахиня обулась в высокие резиновые сапоги и несколькими порывистыми движениями втащила плавсредство на берег повыше. По тропе, круто взбирающейся вверх, поднялись мы к Поклонному кресту и от него направились к самому скиту, обнесённому забором из профнастила.

– Вот здесь все ездят на мотоциклах, – обвела рукой луг перед скитом моя спутница, – а там начали заимку строить.

Она указала на бревенчатый большой сруб справа.

Увы, видимо, не удастся монахиням выполнять свой пустынный подвиг в молитвенной тишине – вслед за монастырём в этот природный уголок пришли люди, далёкие от молитвы. По чьему-то высокому разрешению вся прибрежная земля была поделена на участки и распродана. Наезды на остров новых хозяев сопровождаются разгульными пикниками, охотой, рыбалкой. Пришлось отгородиться железным забором, и не только в целях уединения. В 2005 году скит сгорел. Перед пожаром монахиня и послушница, жившие здесь, слышали у стен чьи-то шаги. Монахиня Фёкла погибла в огне…

– Прости их, Господи, ибо не ведают, что творят, – вздыхает мать Наталия.

Послушница, которой удалось спастись, позже приняла постриг, но на острове не осталась. А вот мать Наталия, наоборот, решила, что её место там, где труднее… Вознося молитвы ко Господу, она поминает и поджигателей.

– Жалко их. Когда расплата придёт, ведь никакие связи, никакие деньги не помогут.

Всех-то она жалеет. Вспоминает:

– У нас один послушник был. Взял благословение у владыки, чтоб нам помогать, но вскоре бросил монастырь и уехал. А теперь звонит: болеть сильно стал, операция за операцией… Как же за него не помолиться?

И замечает:

– Конечно, трудно… Вначале каждую ночь меня мучило видение: приходило такое страшное, со щупальцами, и давило душу… А в прошлом году появились у нас новые иконы, Богородичная и Иисусова, и ночные кошмары ушли.

Пчёлы

Это был один из дней бабьего лета: лес за забором ещё зеленел, а в огороде было пусто, лишь несколько вилков капусты да кабачки сиротливо грелись на солнышке. Остальная земля была подготовлена к зимовке – перекопана и разровнена.

Я окинула взглядом огород:

– Неужели на этом поле один только воин?

– Больше некому, – кивнула головой «воительница». Ещё больше я удивилась, когда прошла за монахиней к двум высоким яблоням, под которыми расположился целый пчелиный городок.

Когда-то сорок ульев привезли из деревни двое мужчин, сгрузили на землю и уехали…

– …и осталась я с ними одна, – горько усмехнулась воспоминаниям мать Наталия. – Как поднимать буду? Ведь в них пустых и то по двадцать килограмм весу, а с мёдом до пятидесяти доходит… Но ничего, молилась и всё по порядку расставила – не сама, конечно, а с Божьей помощью, да Ангел хранитель помогал. Теперь одна с ними управляюсь.

Непросто складывались и её отношения с жужжащими подопечными. Вначале обижали.

– Это потому, что я роптала из-за тяжести. Да ещё как-то руку повредила, и она у меня долго болела. А потом поняла: это мне наказание за роптание-то. Как смирилась, так и рука поправилась, и пчёлы перестали жалить. И я их очень полюбила, потому что они великие труженики.

Мать Наталия опускает на лицо сетку и берёт в руки дымарь, чтоб показать мне, как надо открывать ульи, как их готовить к зиме. А я, прочитав по её совету молитву Пресвятой Богородице и Иисусу, настраиваю фотоаппарат, приседая между рядами ульев. И действительно, ни одна пчела, даже из тех любопытных, что садились мне на руки, не ужалила!

На крылечке вдвоём

– Мяу! – небольшая белая мордочка с чёрным пятном выглянула из-за угла пчелиного городка.

– Кис-кис, – позвала я кошку, но та, недовольно пискнув, побежала прочь.

– Это не потому, что ты ей не понравилась, – «извинилась» за свою Машуню хозяйка, – просто она не привыкла к людям. А так ласковая и трудолюбивая – мышек наловит и всех на тропке сложит. Я с огорода иду – и вот нате вам, подарок. Летом я люблю, отдыхая на крыльце, священнописания вслух читать, так она тоже сидит рядом и слушает.

На кусте в розово-белых фарфоровых чашечках цветов дружно жужжали пчёлы, мурчала Машуня, мирно пристроившаяся у ног хозяйки. Всё живое в этот момент было настроено на музыкальную волну: при каждом порыве ветра гудел лес, обступивший монастырский забор с трёх сторон, высокие ноты брали птицы, откуда-то с берега раздавался струнный лягушечий концерт. Сидеть на прогретом солнцем крыльце было уютно и спокойно. Гудение, жужжание, писк, мурлыканье и наш неторопливый разговор – всё сливалось в единое целое. От неги, разлившейся по телу, не хотелось двигаться. Но вот разговор коснулся матушки игуменьи, благословившей нас пробыть на острове не больше двух часов, и мы очнулись: который сейчас час?

Конечно же, пробыла я на острове вдвое больше, но матушка Кирилла не стала сердиться – приняла мои извинения: как там было хорошо… Взяв у неё благословение на обратный путь, отправилась в свой мир, где время летит настолько стремительно, что за его бегом можно не услышать в сердце стук…

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска