(Окончание. Начало в № 758)

Прилаживаемся

В первый день прошли всего ничего – около двадцати километров, от Макарьево до Бобино. До Великой так далеко, что не верится: неужели осилим?

Идём вместе с Сашей Сидоркиным, Анатолием Масалыкиным и его сыном Андреем из марийского посёлка Сернур. У каждого свои особенности, свои слабости. Я, например, никак не могу уследить за своими вещами, донимаю всех поисками ложки. Но, слава Богу, всё лучше понимаем друг друга. Я и участвую в этом, и наблюдаю словно со стороны. Радуюсь мысли, что именно так – из трений, несогласий, помощи, улыбок, извинений и прощений – рождается Церковь.

Читаем вместе акафист святителю. Казалось бы, что проще, но у каждого свои навыки. Анатолий с Сашей, видно, привыкли у себя в приходе часть акафиста пропевать, а мы с Андрюшей делать этого не умеем. Я текст знаю, Андрей же иногда спотыкается на незнакомых словах, и это его смущает. Никак не можем согласовать, сколько икосов и кондаков читает каждый. Вот все дни хода и прилаживаемся друг к другу.

«Радуйся, Николае, великий чудотворче», – поют Анатолий с Сашей.

Подходит моя очередь: «Возсиял еси свет животный, избавление нося воеводам, неправедную смерть прияти имущим, тебе, добрый пастырю Николае, призывающим, егда вскоре явлься во сне цареви, устрашил еси его, сих же неврежденных отпустити повелел еси…»

Позже, спрятав акафистник в карман, говорю Андрюше:

– Мне, когда дохожу до этого места, невольно вспоминаются наши командиры, арестованные в годы репрессий. По всей стране в те дни плакали верующие родители и жёны, читая эти слова: «Неврежденных отпустити повелел». И как знать, скольких спас тогда святитель.

Например, генерал Александр Горбатов в детстве был религиозен. Но однажды увидел в лесной часовенке медные и серебряные монеты – люди жертвовали их, бросая в окошко. Горбатов и сам хотел поначалу пожертвовать, но потом захотелось помочь матери. Помолившись, взял палку, обмазал дёгтем и украл деньги. Когда отец узнал, попросил вернуть, однако Горбатов его не послушал. С тех пор и потерял веру. Так вот попадали в революционеры. Ведь веру человек не просто так теряет – он отменяет Бога, чтобы не мешал безобразничать. Когда Горбатова арестовали, он прошёл через лагеря, но уцелел. И я думаю, что без молитв отца тут не обошлось…

– Когда читаешь акафист, – рассказывает Денис Бакаев, – не думаешь, сколько идёшь. От привала до привала четыре акафиста прочитаешь – можно и отдохнуть.

Ещё он говорит:

– Смотришь, сколько народу, и душа радуется за Россию. Настоящая армия Христова идёт. Слава Богу за то, что я это увидел.

«От привала до привала четыре акафиста прочитаешь – можно и отдохнуть»

Сравнение с армией и мне приходит в голову. По численности, да и по настрою. «Гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире крепче гвоздей», – бормочу я строчку из Николая Тихонова, когда, вконец измучившись, оглядываюсь вокруг.

Приходское молоко

Есть священники, которых знают все старые ходоки. В первую очередь, конечно, отца Леонида Софронова – вятского поэта и правильного, крепкого пастыря. Вот и в этот раз – стоит ему остановиться, как народ тянется под благословение. Отца Сергия Суманеева тоже любят. С сыном Фёдором он очень колоритно смотрится – радостный человек, в льняной рясе.

Отец Сергий Суманеев с сыном

В получасе ходьбы от Загарья оказываемся рядом, знакомимся.

– Отец Сергий, вы откуда?

– Я вятский, из Шабалинского района. Посёлок Ленинский, – уточнив, вздыхает отец Сергий. – А раньше село называлось Богородское. Но служу не в райцентре, а в селе Высокораменском, бывшем прежде Богословским. Как рукоположили, так и служу, с двухтысячного года.

Вспоминает:

– Впервые я побывал в храме во время службы в армии, в последние годы существования СССР. Было это в Вышнем Волочке, наша учебка находилась в монастыре, а плац был разбит на месте монашеского кладбища, но мы этого не знали. Как-то раз пошёл с друзьями в увольнение: один – узбек, другой – бурят, а я – третий. Церковь стояла рядом с ивами, каждая в три обхвата толщиной – от всего этого веяло древностью. Бабушки увидели нас, зовут: «О, солдатики! Проходите, фуражки только снимите». Вошли, но у входа остановились. У меня внутреннее чувство было, что дальше нельзя. В храме шло причастие. Всё в золоте, всё в свете. Торжественно одетые батюшки.

Когда вышли из храма, нас встретил замполит, но ругать не стал. Наоборот, начал рассказывать, что это за место такое – Вышний Волочёк. Назвали его так, потому что там из северных рек в южные перетягивали кораблики. Прошли мы по старинному чугунному мосту, попали на гранитную набережную. «Обратите внимание, – сказал замполит, – на канавки в граните в палец толщиной. Они были нужны для верёвок, которыми бурлаки тащили эти плиты».

– Вернулся домой, – продолжает отец Сергий, – выучился на шофёра, работал на пилораме. Но всё было как-то не по мне, не моё. А однажды появился у нас в селе новый худрук дома культуры – Николай Михайлович Евстифеев. Поначалу создал из молодых ребят вокально-инструментальный ансамбль. Дали мне бас-гитару, сказали: тут всё просто – четыре струны…

Батюшка смеётся, потом говорит:

– Исполняли мы старые советские песни, со смыслом. Через музыку, философию, общение с Евстифеевым потянулась душа куда-то. Библию Николай Михайлович читал и… нас взбаламутил. Мне он сказал: «Ты молодой парень, всю жизнь будешь доски эти кидать, брёвна катать? К чему-то у тебя душа лежит, чем хочешь заниматься?» «Историей хотелось бы», – говорю. «А может, в семинарию?» «Не-ет!» – отвечаю. Но когда попал в духовное училище, погрузился в историю, начало приходить понимание, чем раньше русские люди жили. А оказался я там после того, как прочитал в вятской газете «Комсомольское племя» про очередной выпуск в духовном училище. Я ведь думал, что ближе Троице-Сергиевой лавры таких заведений нет, а оказалось, здесь рядом можно получить духовное образование.

Поехал в Киров поступать. Помню, сидит за столом седобровый священник с золотым крестом, отец Иоанн Рублёв, принимает экзамен. Спрашивают про какие-то стихири, а я и не понимаю, что это такое. Из тёмного леса явился. Но было чувство, что тебя здесь не обманывают. Было понимание, что попал домой, что мы – обманутое поколение, которое лишили Бога.

Узнаю, в какие годы учился отец Сергий. Как раз в 97-м я пошёл в ход на Великую первый раз, а перед тем переночевал в Трифоновом монастыре, в общежитии духовного училища. Может, даже на койке отца Сергия. Тесен мир.

– Какое-то время после выпуска я алтарничал в храме Новомучеников в Вятке, но потом владыка Хрисанф благословил меня ехать на родину, в Шабалинский район, помогать отцу Сергию Ронжину… Жена у меня, матушка Людмила, тоже духовное училище закончила, на регента училась. А теперь уже дочка старшая нам третьим голосом подпевает в храме.

– Сколько у вас детей?

– Шестеро. Их прихожане наши молоком выкормили, сроду его не покупали.

– Отношения с приходом сразу сложились?

– Да, в этом отношении мне посчастливилось. Затруднения бывают, когда старого священника резко снимают, переводят без особой причины. Тогда новому настоятелю приходится тяжело. А я был преемником отца Сергия Ронжина: год у него алтарничал, полгода служили вместе в одном храме. Да и потом он меня поддерживал. Конечно, люди жалели, что он уехал, но замена была естественной. Да и детей моих с младенчества знали, вместе растили. Так что я там свой.

– Храм построил отец Сергий?

– Нет, храм наш во имя апостола Иоанна Богослова старинный, действовал почти всё советское время. Когда в тридцатые надумали закрыть, долго не могли подступиться – народ из Богословского и соседних деревень сторожил по очереди. Но власть пересилить не смогли. Наша прихожанка Елизавета Крюкова помнит, как работала в поле, когда пришла весть, что сбрасывают колокола. Женщины, дети побежали в село – прощаться со звонницей. Храм отдали под зернохранилище, но дальше произошло своего рода чудо. Когда человеку, который заведовал этим зернохранилищем, предложили убрать иконостас, он ответил: «Не нам, так детям нашим пригодится». И уцелел иконостас, только резьба местами утрачена, но позолота родная. Сохранились и храмовые иконы, народ их разобрал и сберёг.

А в 46-м году церковь открыли снова. Елизавета Михайловна вспоминала, как передавали церковь. После зернохранилища, можете представить, сколько осталось грязи. А впереди престольный праздник – 21 мая. И тогда одна верующая женщина – её звали, если не ошибаюсь, Ольга Червоткина, народ её запомнил как Ольгу-сторожиху – попросила знакомую: «Ты мне баньку истопи». После чего отправилась в церковь и всю ночь её отмывала. Утром отец Николай идёт в храм, сокрушается: «Как служить в такой грязище!» А там – чистота! Да и себя Ольга успела к празднику в порядок привести. Такие были люди.

Входим с отцом Сергием в Загарье. Видим полуразрушенную колокольню посреди села.

– Ох, сколько лет ходим, а она всё такая же, – досадую я.

– Бывает, проще новое построить, чем старое восстановить, – откликается отец Сергий.

Напоследок вспоминает:

– Мы с женой, когда учились в духовном училище, особо знакомы не были. Отправились в ход на Великую, и наши девушки с регентского рядом поют, а вещи им тяжело нести. Мы, парни, помогли, разобрали поклажу. Мне как раз матушкин рюкзак достался. Весь ход его нёс, так и подружились. Святитель Николай нас соединил. Так мне кажется. Когда пришла Людмиле пора второй раз рожать, отправил её в роддом, а сам – сюда, на ход, помолиться. Родился мальчик. Назвали, само собой, Николаем.

По совету жены

Двадцать шесть тысяч человек идёт. День солнечный, чудесный. Атмосфера в Загарье праздничная, словно 9 Мая. Стоят полевые кухни, солдаты раздают кашу. Народ расхаживает бодрый, счастливый. Петухи поют, быть может взволнованные многолюдством. Много машин МЧС, водовозки, милиция. Раз в году Загарье становится столицей если не всей России, то Вятской земли определённо.

Загарье. Привал возле полуразрушенной колокольни

Вижу нашего спутника из йошкар-олинских – Марину Попову, на вместительном «Ландкрузере» она везёт большую часть наших вещей. К нашему появлению они с мужем Александром и друзьями успели разложить столик в тенёчке под деревьями, угощают кашей. К нам подходит босой священник, увенчанный шапкой чёрных как смоль волос. Просит воды.

– Каши не хотите? – предлагает Марина.

– Не откажусь, – смеётся батюшка.

– Вы армянин? – спрашиваю я.

– Нет, разве что дед татарин.

Знакомимся. Батюшку зовут Василий Назаров, он из Балахны близ Нижнего Новгорода.

Отец Василий Назаров

– Назар, Назаров – это от названия Назарет, – объясняет он, – то же, что назаретянин.

– Что с ногами-то? – вопрошаю я.

Отец Василий вздыхает, потом спрашивает:

– Простите, а не поможете мне?

Плохо с ногами – мозоли. А путь впереди дальний. Усаживаем священника поудобнее. Всей честной компанией думаем, что тут можно сделать.

– Давайте так, – предлагаю, – одна полоса через всю ногу, вторая поперёк, а ещё… Марина, можно несколько маленьких, бактерицидных? Есть?

– Йод есть, – растерянно отвечает Марина.

Не знает семья Поповых, что такое мозоли. Привычные к ходам и походам. Зато Саша из Сернура протягивает целую пачку.

– Вооружись ножницами, – советует Анатолий Владимирович.

Вооружаюсь. Отрезаю ленты от рулона пластыря, клею. Сценка почти библейская, хотя и не моем ног гостю, но что-то близкое. Не знал, как это может быть приятно – помочь путнику, тем более пастырю. Пришёл отец Василий не с той стороны, откуда двигался ход. Оказывается, он идёт другим путём – из Слободского. Была прежде такая традиция, ныне возрождённая слободским духовенством.

– Рукоположили меня меньше года назад, на Петра и Павла, – рассказывает о. Василий.

– Вы, значит, новоначальный пастырь? – шучу я.

– Я прежде работал в одной маленькой фирме, занимаясь чем придётся: то снабжением, то бухгалтерией. Надоело до невозможности. Увлекался спортом. Это я сейчас форму потерял, к сожалению, но так скажу: «Спорт нужен. Хотя бы для того, чтобы службы выстаивать. У современного человека нагрузок никаких, и это мешает его церковной жизни». Так вот, не по душе мне была моя жизнь, и однажды встретил я священника, который очень хорошо проповедовал, – отца Романа Чибирева, сейчас служит в деревне Доскино. Прикипел я к батюшке душой, да так в Церкви и остался.

А потом был Афон. Я стараюсь вспоминать ту благодать, которая была во время этого паломничества. На Афоне учишься смирению – всё принимать, ни о чём лишнем не думать, во всём полагаться на Божий Промысел. Мне сказали: «Вы окажетесь не там, где хотите, а там – где должны. Но при условии, что молитесь и даёте Богу вести себя». Так и было. Я не стал ничего планировать: позвали – иду, посоветовали не ходить – не иду. И настолько было легко и хорошо, что и много лет спустя, даже сейчас в ходу, это состояние помогает мне преодолевать обстоятельства…

– Отче, каши ещё положить? – спрашивает кто-то из женщин.

– Нет, нет, у меня желудок маленький – хочу есть, но не могу.

– Квас, чай?

– От чая не откажусь.

– Что-то не так, батюшка?

– Всё так. Отхожу после перехода. С непривычки всё это ошеломляет. Жена у меня из Кирова, в ходу была не раз, она и посоветовала сходить.

Андрюша Масалыкин улыбается:

– Меня тоже жена отправила.

– Он благодаря крестному ходу женился, – прибавляю я. – На моей сестре.

– Ну раз до сих пор общаетесь, значит, удачно женился, – шутливо замечает отец Василий.

– Не жалеете, что последовали совету жены? – спрашиваю я.

– Надо было пойти. Что тяжело – слава Богу и за это. Я думал, что сильный, умелый, а ход поставил меня на место. Да и не только благодаря настояниям жены я пошёл. Святитель Николай сотворил явное чудо моим родителям. Когда они были в Мирах Ликийских, то заболели – и такая болезнь, что длится недели три. Но быстро исцелились благодаря помощи святого Николая. Он скоро откликается. Я для себя никаких чудес от хода не жду. Но из любви к святителю хочется потрудиться. Бог лентяев не любит.

После недолгого отдыха собираемся в путь. Добрый человек отец Василий записывает наши имена, чтобы помолиться, и уходит первым.

Светает

В три часа ночи выходим из Монастырского. Быстро светает. Когда поднимаешься на гору и видишь впереди колонну из тысяч и тысяч людей, захватывает дух.

Рядом мужчина задаёт кому-то вопрос:

– А у вас есть брат Александр?

Женский голос отвечает:

– Нет, а что?

– Говорили, он Евгения Онегина наизусть знает.

– Да, знает, только его зовут не Александр, а Геннадий.

Интересно, они об одном и том же человеке или знание Пушкина у нас в народе – обычное дело?

…Благообразный священник убеждает впавшую в уныние паломницу, что послушание мужу – основа основ. Напоминает о Еве, лишившей нас рая. На лице паломницы – глубокое недоверие. Она несколько оживляется, когда священник рассказывает занимательную историю про некоего мужа. Тот всё свободное время лежал с пивом на диване перед телевизором, а жена крутилась, как могла. Но однажды сказала: «Ты глава семьи, предаю себя в полное послушание». Муж сначала не поверил, но видит – жена больше не ругается, во всём слушается, доверяется ему. И более не стал лежать на диване, а нашёл вторую работу и прочее, и прочее. Паломница какое-то время обдумывает историю, потом снова смурнеет:

– Нет, с моим это не пройдёт.

И добавляет трагическим голосом:

– Мне из-за него колбасу в пост приходится есть.

Священник ошеломлённо молчит. Затем осторожно уточняет:

– И что?

Русская Азия

Горохово. Наполняем бутылки водой, прежде напившись досыта. Есть предание, что вода эта исцеляет глазные болезни. В полном изнеможении валимся на туристические коврики, лежим под брызгами редкого, неубедительного дождя. Со всех сторон – стены хвойного леса. Посреди – огромный храм, который я ещё помню лежащим в руинах. И что совсем неожиданно – стоит памятник святителю Николаю Чудотворцу. Говорят, богатое было село, но слишком легко её жители сдали церковь богоборцам. И не стало Горохово. Только восстановленный храм, памятник и ржавая скоба от дома, валяющаяся на песке. Мне кажется, люди сюда вернутся: уж больно хорошим стало место, столько трудов в него вложено за последние полтора десятка лет.

Анатолий Масалыкин делится впечатлениями о ходе:

– Здесь дети не плачут и мусора нет. Нет пьяных, никто не матерится, не ноет, вместо этого читают молитвы…

Он потрясён, но я не до конца разумею, чем именно: я иду в четвёртый раз, привык. Лишь позже понимаю, что он вновь нечаемо оказался в атмосфере, привычной ему по годам, проведённым в Средней Азии. Там тоже никто не матерился и не пил, да и отношения в старые времена были уважительными. России Анатолий Владимирович толком не знал – переехал сюда в начале 90-х, когда всё шло вразнос. Контраст с малой родиной оказался разительным. Полегчало, когда стал прихожанином храма в марийском райцентре Сернур, но ведь в церкви не поселишься. Здесь, в Великорецком ходу, он вновь вернулся в счастливое прошлое. Оказывается, вот она какая – настоящая Россия.

Слушаем рассказ Анатолия Владимировича.

* * *

– Мы жили в маленьком киргизском городке Майлуу-Суу, близ границы с Узбекистаном. Отец работал электриком на ТЭЦ, мать шила. Жили мы в трёхкомнатной коммунальной квартире, рядом ещё одна – немецкая – семья. Город был многонациональный, но дружный. Помню, как вместе отмечали Пасху, красили яйца, дети ходили христосоваться. Яйца из своего хозяйства. Мы держали не только кур, но и корову, хрюшку.

– Киргизов было много? – уточняю.

– Киргизы у нас селились неохотно, мы обычно видели их на рынке, куда они спускались с гор что-нибудь продать-купить. Рядом текли быстрые речки. В лесах росли груши, яблоки, фисташки, миндаль – всего не вспомнить. Зимой снега много, но тепло, только один раз было минус пятнадцать. Весна начинается рано. Ближе к лету мы, мальчишки, шли на речку. По пути заходили на автобазу, где обзаводились старыми камерами. На них и сплавлялись на такой скорости, что дух захватывало. А купались там, где ТЭЦ сбрасывала воду, после охлаждения генератора, так что она была тёплой.

Недалеко от нас начиналась Ферганская долина. По осени школьников посылали туда на два-три месяца собирать хлопок, остававшийся в поле после хлопкоуборочных машин. Платили копейки, кормили неважно, спали на матрасах на полу. Но я благодарен сейчас, что в такие условия попал, экстремальные, – получил настоящую закалку.

Народ очень хороший. Я вам скажу, что нет неприятных народов, а знаком я был со многими. Как ты относишься, так и к тебе. Готовили для нас плов из свежей баранины, блюдо из мяса джейранов. Из конского молока делали кумыс, из верблюжьего – шубат. В дувале пекли лепёшки. Гостеприимство было в чести. Если ты европейский гость – тебе отводят комнату, обставленную по-европейски, если мусульманин – предлагалась восточная комната. Уютные дворы, обмазанные глиной, арык течёт, чистота идеальная…

Некоторые люди в России ошибочно думают, что Средняя Азия – это только змеи, скорпионы, народ там никогда не моется. Это не так. У каждого народа своя интересная культура. Русских уважали, потому что они делали очень много хорошего. Если бы не Россия, там было бы сейчас, как в Афганистане. Даже уезжая, мы оставили после себя развитую цивилизацию.

– Почему уехали?

– В ту пору я жил уже в Казахстане, на берегу Каспия. Однажды проснулся и узнал, что Россия от нас отделилась и я стал иностранцем. Вся Средняя Азия была против распада СССР, но людей никто не слушал. Русские стали уезжать. Плохо стало с медициной, а жена сильно болела. Поездил по стране, приглядываясь, где можно осесть, – специалисты-энергетики нужны, но жилья не было. Наконец в Марийской республике помогли с гражданством, дали квартиру. С 94-го мы здесь.

– Тяжело было привыкать?

– Тяжело. Церковь помогла сильно. Сначала супруга начала ходить, потом я набрался смелости. Познакомился с нашим сернурским настоятелем – отцом Владимиром Власовым. Когда я сказал, что могу взять на себя всё что нужно по электрике, он очень обрадовался. Но пришлось и раствор месить, и кирпич класть. Говорят, кто храм построит, прощаются многие грехи. Так что я ни о чём не жалею. Воцерковляюсь потихоньку.

…Дождик перестал накрапывать. Забываюсь коротким сном. Перед глазами цветущие горы Киргизии, где я никогда не бывал. Может, ещё вернёмся туда. Здесь, по пути на Великую, в это верится легче, чем где-либо.

Великорецкое

В последний день случился очень тяжёлый двухчасовой переход, который добил мои ноги. Андрюша с тоской смотрит, как я едва переступаю. Стыдно перед людьми, девчонками, стариками, которые топают как ни в чём не бывало. Это, конечно, видимость, им тоже очень трудно.

Какой-то немолодой мужчина с хорошим лицом спрашивает:

– Вам плохо?

Едва удалось его убедить, что лекарства не нужны.

– Мне хорошо, – говорю.

А ведь и правда хорошо! Голос, лицо этого человека я, кажется, видел много раз. Когда ночевали у него с мамой в её родной санчурской деревне, когда окунались вместе в Великорецкую купель в девяносто седьмом. У него всегда один возраст. Зовут его Русский человек.

* * *

В великорецкой церкви очереди на исповедь часов по пять. Спасибо сыктывкарским батюшкам, которые исповедовали всю нашу компанию. В шесть утра причастились, и тут только я осознал окончательно – дошли!

Когда нашёл сыктывкарских, невольно рассмеялся, глядя, как Денис Бакаев с шутками-прибаутками распространяет нашу газету, разложив подборки на капоте автомобиля. Зазывает народ столь убедительно, что даже я набрал «Веры», раздав потом друзьям.

На берегу Великой в третий раз приложился к образу Николы Великорецкого. Саша Сидоркин ещё и искупался, несмотря на холод.

Мне в ночь перед причастием, видать, повезло со спальным мешком. Было плюс два. А Денис Бакаев так продрог, что отправился греться в храм. Говорит:

– Кто из наших не пошёл, сильно замёрз.

Первая литургия в два часа ночи, там Денис и согрелся. Спрашиваю, что было дальше.

– В Никольскую купель была слишком большая очередь, так что большинство народу ринулось в реку. Мужчины и женщины – отдельно, а дети резвились где придётся. Купание сильно взбодрило. Минут за двадцать распространил подшивки «Веры», которые не успел раздать накануне. Некоторые насторожённо спрашивали: «Добро вы сеете или зло?» «Добро», – отвечал. Люди успокаивались и брали газеты.

Ангелы посреди нас

– Так прошёл четвёртый день хода, – вспоминает Денис уже в Сыктывкаре. – Пятый был самым тяжёлым. Как начался дождь от Великорецкого, так не было ему конца. Жгли костры, чтобы спастись от холода, МЧС закрывало на это глаза. К ним всё время кто-то подходил, грелся, потом шёл дальше. Женщина одна платком закрылась от дыма, а я кофе всех угощал, говорю ей: «Гульчитай, открой личико!» Люди заулыбались.

Глина липла к обуви, особенно трудно было вверх на горки карабкаться, но как-то шли. Да что там – танки грязи не боятся! У многих обувь не была рассчитана на дождь, некоторые вообще шли в тапочках. Пришлось обматывать ноги пакетами, что придало ходу колорита. Одно плохо, акафист не почитать, молитвослов сразу промокает. Идём, поём, что умеем. Смотрю, человек стоит, предупреждает: «Осторожно, здесь яма». Проходим метров 150-200, снова он – помогает людям. Как впереди нас оказался, непонятно. Дальше идём – опять он. Воистину, ангелы посреди нас.

Говорю своим:

– Вы представьте, если бы он был в ангельском обличии. Сплошное смущение. А так, слава Богу.

– Откуда такая сила в людях?! И уже не костры греют, а любовь, доброта людей. Чем тяжелее, тем радостнее. Один мужчина «нагнал оптимизма»: «Сейчас что? Пустяки! А пару лет назад вообще крупный град пошёл. Рядом со мной бабушка вела внучку лет пяти, и так звонко пели Богородичные песни, не замечая града! И как рукой сняло всю печаль». Тоже ангелы, наверное. А может, и люди. В ходу трудно бывает различить.

В Медянах познакомился с человеком. Говорит: «Я сейчас философски смотрю на жизнь. Стольких проводил на тот свет, а ведь суетились, за деньгами гнались… К вере я поздно пришёл. А понял, что к чему, ещё в детстве. Лейкоз у меня был. Из нашей группы в десять человек выжил один я». «Меня Денисом зовут», – говорю. «А я, – отвечает, – Коля. Из Вятки». Ну, конечно, Коля, раз из Вятки.

Когда переходили кировский мост, снова начался ливень, – заканчивает Денис свой рассказ. – А из глаз слёзы радости. Смотрю, многие плачут, не стесняясь слёз.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска