Веселясь пред лицем Его

Андрей Мишин

Всё началось с Авеля и Каина – я имею в виду моё знакомство с петербургским скульптором Андреем Мишиным, работы которого находятся в собраниях Третьяковки, Эрмитажа, Русского, Исторического и Британского музеев. Мне рассказали о его интересной работе «КаинАвель». Я был заинтригован. Долго искал его мастерскую. Шёл вдоль канала Грибоедова, которому, казалось, не будет конца, и начал опасаться, что выйду куда-то за пределы города. Но он настолько огромный, что, сколько ни топай, края не будет. Наконец, созваниваясь, мы нашли друг друга.

Спускаемся в обаятельный полуподвал на Покровском острове. Как все мастерские на свете, эта похожа на музей, который или переезжает, или только что переехал. Трогаю работы, их чуть шероховатую поверхность. По известному выражению, в работе скульптора главное – отсечь от камня всё лишнее. Мишин работает не с мрамором, а с металлом, но, избавляясь от лишнего, достиг последнего предела. Этот лаконизм и завораживает меня.

Несение рыбы

Вернёмся к Каину и Авелю. Они у мастера словно одно целое.

– Мы с отцом Антонием Витвицким как-то обсуждали: каким может быть памятник примирению? – говорит Андрей. – Речь тогда, правда, шла о другой моей работе – «Две матери (Снятие с Креста)». И батюшка вспомнил, как отпевал бандита. Пришли близкие убитого и родственники его жертв… Похороны – единственное, что может прекратить вражду, когда пролилась кровь.

– Вы думаете, они примирились – эти люди, о которых рассказал отец Антоний?

Андрей задумывается, не зная, что ответить.

Задаю другой вопрос:

– То, что вы сделали, «КаинАвель», – это памятник примирению?

– Нет, это не памятник примирению. Одна фигура переходит в другую, потому что Авель и Каин – единоутробные братья, но связаны они не только этим. Ещё и скорбью: погибнуть от руки брата, убить брата – этого не разорвать никогда. Смерть соединяет столь же крепко, как и любовь. Поэтому лучше любить. Вообще я не люблю рассказывать о своих работах, как и слушать рассказы, о чём режиссёр снял фильм. Если ты не смог чего-то показать, никакими объяснениями не поможешь. Вот посмотрите, это понятно?

Статуэтка: человек несёт на плече большую рыбу. Касаюсь рукой, не могу оторваться, настолько это просто и сильно.

– Андрей, это чей-то заказ?

– Я заказы практически не делаю. Заказ связывает тебя по рукам и по ногам. Я принимал участие во многих выставкомах. Думаю, что это беда, когда люди делают что-то для выставки, ориентируясь на чужие вкусы.

– Человек с рыбой – это оригинал?

– Нет, первый отлив находится в Третьяковской галерее.

– Что-то напоминает…

– Несение креста. Но я хотел бы, чтобы зритель сам догадался.

Две матери.Снятие с креста

* * *

– Вы коренной ленинградец?

– Как вам сказать? До войны здесь жили бабушка, дед и моя мама. Их соседями по коммуналке была сестра Утёсова. Маму Утёсов качал на коленке, она помнит. Дед, воентех I-го ранга Григорий Андреевич Свирин, пропал без вести при обороне Ленинграда. Бабушку с мамой эвакуировали на Урал, я родился в Свердловске. О блокаде и первых годах жизни в эвакуации мама говорила очень редко, для неё это были тяжёлые воспоминания. Всю жизнь она мечтала вернуться в родной город, но лишь в конце 90-х мы смогли это сделать.

– Каким вы вспоминаете ваше детство?

– Я родился на месяц позже положенного срока. Отец по суду отказался от меня, когда мне исполнилось семь месяцев, дальше я жил в «безотцовщине». Наш дом в Свердловске примыкал к судейскому городку – это замкнутый жилой комплекс 30-х годов, включающий в себя юридический институт, суд, тюрьму и больницу. Ну и тюремные ясли заодно. Туда меня и водили наравне с детьми женщин, отбывающих наказание. В памяти только металлический светильник, бьющийся о колючую проволоку. Но ребёнок в детстве счастлив, потому что счастлив. Детство, как и родителей, не выбирают. Были чудесная первая школа, отвратительная вторая школа, училище и Уральский государственный университет. До двадцати двух лет – коммунальные квартиры.

– Когда вы создали свою первую работу на мотив Священного Писания?

– Году примерно в 88-м, уже после армии. Служил я в авиации на Дальнем Востоке, в Амурской области, но не лётчиком, понятно. Однажды возвращались с батальонного развода, когда на нас выскочил военный грузовик «Урал». Рядом со мной шёл старший лейтенант, который успел отскочить, а я – нет. След от колеса на гимнастёрке был от нижней половины тела до пилотки, и я просто не должен был уцелеть. Но, судя по всему, машина подскочила на стыке плит, а я был столь незначителен, худ, что это меня спасло. Водитель, проехавший по сержанту, то есть по мне, впал в шок, и мы со старшим лейтенантом с трудом вытащили его из машины. Вскоре после армии я и вырезал из дерева распятие. Показал на неофициальной выставке объединения «Сурикова, 31».

Это было важно для меня, хотя в тот момент я ещё находился где-то в пути к вере. Почему-то меня не крестили в детстве, хотя бабушка была религиозна, у неё хранились иконы и старопечатные книги. А потом началось странное время, когда крестились в храмах ротами, батальонами. Многим казалось, что они обращаются к Богу, оставаясь при этом внутренне неверующими людьми. А мне казалось всё это очень поспешным, ведь сначала нужно поверить, измениться внутренне.

Я крестился лишь через много лет после того, как вырезал распятие.

– Что вас привело к этому?

– Это произошло в 2005 году. Как-то раз я приехал в Александро-Невскую лавру, побывал в Некрополе, потом отправился в собор. Там мимо меня проходил очень старый, седой монах. Посмотрел так ласково и сказал: «Что ты всё время бежишь куда-то? Ты сядь, оглянись». Это было произнесено от чистого сердца, проникновенно. Сейчас, к сожалению, в Церкви много профессионалов, которые всё правильно говорят, но так, словно зачитывают чужие тексты.

Были со мной и другие истории. Как-то приехал на Смоленское кладбище – там покоится моя мама. В храм было не попасть, просят выйти, «освободить помещение». Оказывается, службу вёл митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Владимир. Потом он, направляясь к выходу из церкви, увидел меня в толпе, приблизился и возложил мне руки на голову. Не знаю почему.

– Утешил?

– Успокоил. Примерно через год после крещения я познакомился с отцом Антонием Витвицким – настоятелем храма Адриана и Наталии, построенном в память о защитниках Ленинграда на месте жестоких боёв. Отец Антоний меня вдохновляет, напоминая, что нужно идти вперёд, что-то делать.

– Но ведь и до крещения вы всё время делали работы на библейские сюжеты. Почему?

– Что такое мировая история искусств? До семнадцатого века она была сплошь религиозной, потому эта доля уменьшалась с каждым столетием, но всё равно осталась велика. Редкий художник и сейчас к ней не обращается. Даже творцы так называемого актуального искусства старательно кощунствуют, пытаясь разорвать искусство с верой, подменить базовые понятия.

– Вы имеете в виду участников выставок типа «Осторожно, религия»?

– Да, в том числе. Вот другой пример. Пригласили людей с синдромом Дауна, устроили перфоманс «Тайная вечеря». Это издевательство над христианством, над больными людьми, которых использовали. Суть метода – мифологизация, провокация. Актуальщик создаёт некий миф о себе, о том, что он делает нечто значимое. Потом совершенно сознательно устраивает провокацию, ведь без скандала такие выставки теряют смысл, потому что искусства там нет. Цель провокаций – заставить людей обсуждать совершенно примитивные, вторичные и третичные вещи, приобрести сторонников даже среди тех, кто в другой ситуации просто отшатнулся бы. Так извращение, отклонение от нормы становится частью культурного ландшафта. На современное общество это воздействует самым страшным образом.

– Сейчас вспомнилось, что после начала войны на Донбассе в меню некоторых украинских ресторанов появились блюда вроде «Русский ребёнок», «Печень сепаратиста». Именно политизированное, провокационное актуальное искусство повлияло в данном случае на рестораторов, это его приёмы. Это из той же серии, что и богохульные выставки в Москве. На вопрос, что вы творите, вам ответят, что пытаются снять напряжение, высмеять пропагандистские штампы. На самом деле происходит расчеловечивание, привыкание к тому, к чему привыкать гибельно.

– Бороться с этим очень трудно, потому что обывателю нравится быть участником перфомансов, ему кажется, что всё это ужасно современно, «прикольно», возвышает его над «мракобесами». Меня иногда спрашивают: «Искусство от Бога?» «Не всегда, – отвечаю. – Иногда от Его извечного врага». Искусство должно быть только от Бога, иначе это «другое» искусство, безжизненное.

Чудесный улов. Призвание апостолов

* * *

– Когда сложился ваш стиль?

– К началу 2000-х. Сложнее всего для художника, скульптора делать простые вещи, когда содержание работы нужно передать, используя минимум средств. Многословие в творчестве для меня органически неприемлемо.

– Какая тема стала переломной для вас?

– Тема Святого семейства. Вот смотрите: это «Поклонение Младенцу». «Две матери» (Мария и Елизавета). Это Иоанн Креститель и Иисус. Ещё было «Бегство в Египет». Когда завершил, чувствовал большое утомление, исчерпанность, но, кажется, мне удалось передать состояние пути-движения, отношений внутри семьи. Скульптору нужно говорить своими работами, а не описывать их словами.

– Как это делается технически?

– Сначала работа вылепливается из скульптурного пластилина, потом формуется, дорабатывается в воске. И, наконец, литьё. Работу иногда можно слепить за три дня, потом корректировать, а на некоторые работы, даже на медали, уходит по три года.

– Вы уже в Петербурге начали всерьёз работать как скульптор?

– Да, от борьбы за существование к художественному творчеству я полностью перешёл уже здесь. Тем более что литейщиков скульптур на Урале не осталось, а в Петербурге они ещё есть. Первая моя небольшая выставка открылась в питерском Союзе художников в ночь перед Рождеством 2000 года.

– Ваши работы все небольшие?

– Нет. В Бекетовском садике университета стоит «Чаша» работы погибшего несколько лет назад Арсена Аветисяна. Вокруг неё расположились пять моих скульптур: «Отдых на пути в Египет», «Омовение ног», «Целование Иуды», «Взятие под стражу», «Иисус перед Пилатом». Садик находится перед ректорским флигелем, в котором жил дед Александра Блока – академик Андрей Николаевич Бекетов. Скульптуры дополнены текстами, взятыми из русского Евангелия, Библии короля Якова и Библии Лютера. Важно, что это рядом с филфаком, на главной аллее университета.

В день открытия скульптурного комплекса «Гефсиманский сад СПбГУ» произошла занимательная история. Ректор Людмила Вербицкая была в отъезде, её обязанности исполнял человек, который пытался отказаться от участия в церемонии открытия, объясняя: «Я не могу это делать, я же атеист!» Ему предлагают: «Ну так и скажи это в торжественной речи». Ответ был изумительный: «Я не могу, а вдруг Он там есть, а я скажу что-то не то».

Впоследствии птицы почему-то облюбовали Иуду для отправления естественных надобностей. Он их раздражает, что ли…

Продолжаю рассматривать другие работы Андрея.

– Это «Беременная», – поясняет он. – Мне говорили, так нельзя изображать беременную женщину: у неё живот другой, ребёнок не так расположен. Но это произносили мужчины. А женщины, у которых есть дети, утверждают, что всё правильно.

Фигурка Ионы («История Ионы»). Уточняю:

– Почему у него голова вывернута назад?

– Смотрит вверх, вспоминая, как его скидывали с корабля. Пророк Иона – мой любимый святой.

– Бог посещает вас? Ощущаете ли вы Его дыхание, присутствие?

– Помните в Книге Притчей Соломона слова Премудрости? «Когда Он уготовлял небеса, я была там. Когда Он проводил круговую черту по лицу бездны, когда утверждал вверху облака, когда укреплял источники бездны, когда давал морю устав, чтобы воды не переступали пределов его, когда полагал основания земли: тогда я была при Нём художницею, и была радостью всякий день, веселясь пред лицем Его во всё время, веселясь на земном кругу Его, и радость моя была с сынами человеческими».

Походная песнь всех творящих во имя Его.

Поклонение Младенцу

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий