Дорога жизни

У ИКОНЫ НОВОМУЧЕНИКОВ

Она стоит обычно у среднего окна, слева от входа в Преображенский храм, следит за большим резным подсвечником перед огромной иконой Солигаличских новомучеников. Мимо проходит длинная очередь исповедников, и у каждого Галина просит прощения. Спрашиваю:

– Зачем ты просишь прощения у людей, которых не знаешь?

Она смотрит на меня долгим улыбающимся взглядом и тихо отвечает:

– Для смирения.

Вынимает из тряпичного мешочка большую стопку помянников, раскладывает их на подоконнике, а потом читает один за другим, беззвучно шевеля пересохшими губами.

– Ты мне запиши всех своих, живых и мёртвых, я их на каждой службе помяну, – предлагает она и, смутившись, добавляет: – И что это я говорю, грешная, вы же, монахи, – ангелы земные, сами молитесь о нас, у вас молитва – как огнь, пламенная. Помолись обо мне, окаянной.

Тут стыдно становится мне – где уж нам до её молитвы и смирения. Пытаюсь понять, как она все службы выстаивает – ноги-то у неё совсем больные.

Галина Пансофьевна Грибкова не всегда жила в Солигаличе.

– Всё думала, я сама дорогу жизни своей устрою, – сказала она мне однажды. – Вот и получилась моя дорога, как на Ладожском озере в блокаду, вся в рытвинах и колдобинах – зигзагами. А без Бога не до порога – из одной рытвины вынырнешь, да в другую угодишь.

Мне стало интересно.

– Вы из Ленинграда?

– Можно и так сказать.

После этого и услышала я эту удивительную историю о жизни простой русской женщины, умевшей вытерпеть нестерпимое, выстоять в нечеловеческих условиях, не потеряв веры.

ВОКРУГ ХРАМА НИКОЛЫ-В-ЧАЛОВЕ

Вечерами в деревне не заскучаешь – беседы девичьи начинаются. Прямо посреди деревни Уткино, на горе, возле Николы-в-Чалове лавки расставлялись. Гармонисты начинают играть, а девки веточки сирени в волосы вставят – ходят ровно барыни, кадриль вытанцовывают. Для младших просто загляденье – «теятр», и в город ехать не надо. Вон Серафима-то Смирнова каково разневестилась! Петровы парни так и вьются, так и вьются вокруг. А это кто за ней увязался? Кажись, Василий Юрьев пожаловал. Давно к нам из Истомино не наведывались, у них и своих невест пруд пруди. А такой красавицы, как Серафима, видать, не нашёл.

Известен он был в округе как человек спокойный и мастеровой. Так и закадрила Серафима на кадрили себе славного жениха – сапожных дел мастера Василия Юрьева. В 1906 году Василий посватался к Серафиме. Обвенчали молодых на горе, у Николы-в-Чалове. Невестка мужниной родне по душе пришлась. Рушники в доме все поразвышиты. Чистота-порядок во всём.

Василий ездил по деревням, шил сапоги на дому у заказчиков, поэтому всё хозяйство держалось на Серафиме и детях. В 1907 году родился первенец Александр, а за ним сразу – Катерина, будущая мать Гали. А потом ещё шестеро. Правда, двое из них умерли в детстве. Галя поминает их в своих молитвах – младенцев Панюшку и Валентину.

До 1936 года революция не особо чувствовалась в этом мирном лесном уголке. Но потом дотянулись и сюда руки у новой власти. Отняли много чего, но жальче всех было лошадь Карьку. Стали пахать вручную. В плуг вместо лошади впрягались дети. Когда выросли, старшие из дома уехали.

Катерина поначалу устроилась на маслозавод, где, будучи девушкой сильной и выносливой, носила на плечах бидоны с молоком. Парней своих было мало, все уходили в отхожие промыслы или поступали в ремесленное училище. А девчат – много, и они неплохо справлялись со всеми делами на заводе. А тут вдруг появились два заезжих парня из Вологодской области, Тотемского района. Один – гармонист, хотя работник «не ахти». А второй, Пансофий Инюшин, – и красив собой, и работник смышлёный. Катя разгружает подчас свои бидоны с молоком да поглядывает искоса на приезжего молодца. Сама была не хуже других: голубоглазая, розовощёкая, как говорят, кровь с молоком, боевая – за словцом в карман не полезет. Как было мимо такой пройти-то? И Пансофий не прошёл. Полюбили они друг друга. Через несколько месяцев Катерина и Пансофий поженились и вскоре, в 1936 году, родилась на свет Галя.

В этом же году они перебрались жить в Ленинградскую область, в Невскую Дубровку. Там муж устроился работать на ГРЭС № 8 имени Кирова. В 1937 году в семье Инюшиных родился сын Борис.

 

БЛОКАДА

Когда началась Великая Отечественная война, Пансофия Николаевича взяли в ополчение, а Галя с матерью переехали в Ленинград к тёте Нине, маминой сестре. Жила она в коммуналке на четвёртом этаже со свекровью и её матерью Никитичной. Ласковая, сама была как ребёнок – и с детьми поэтому находила общий язык. На грубость отвечала: «Сабе, матка, делаешь!», что означало: «Не желай ближнему того, чего себе не желаешь». Когда фугаски стучали по крыше, а это происходило несколько раз на день, она спокойно отмечала: «Опять картошка посыпалась».

Когда началась блокада, баба Катя и баба Тося работали на Финляндском вокзале. Своих детей и племянников не различали, что приносили из продуктов, делили поровну. А у бабы Кати были припрятаны в шкафу макароны (на самый чёрный день). Дети вызнали это место и таскали потихоньку по одной макаронине – грызли, чтобы хоть чуточку притупить голод.

В 1972 году Борис Пансофьевич Инюшин записал рассказ матери о тех днях:

«Сентябрь, 1941 год. Новдубрострой-Ленинград. Поездом. Сидели да голодали. Не было воды, хлеба, дров. Печка холодная, круглая. И не болели. Снег таяли. На Неву ходили за водой. Назначили на окопы… За детьми бабки ухаживали… Водокачка сломалась – хлеба не пекли три дня. Получила я хлеб за три дня на все карточки (на шесть человек: Иван, Нина, Толик, Катя, Галя, Боря). На базаре милиционер завёл в переулок, отнял весь хлеб и ушёл. Опять голод. Ивану дали талоны в столовую. Ходили взрослые, а детям приносили его паёк. Бомбили всё время. Как-то шли в столовую, а мимо нас собака пролетела по воздуху – взрывной волной сбило, а мы повалились и лежим. Потом встали, пошли дальше.

В наш дом бомба попала, но не взорвалась. Два этажа пролетела сверху, на кровать упала – на пружинный матрац! Потом её выкатывали сапёры, как бочку, а бомба светлая, как ложки. В тот момент в квартире никого не было. А если бы взорвалась, и нас бы не было. Спасибо антифашистам, кто её сделал.

Утром пойдём за хлебом, темно… 375 граммов хлеба на троих. Иногда масло давали для детей, песку. Надо было вытерпеть такое – ничего не евши, не умереть. Сварить было не на чем, дров нет. Иногда мы собирали палки, топили печь. Игрушек купим для детей; принесли им – не берут. “Дай хлеба”, – говорят. Ни каши, ни яблок не просят, а хлеба.

Немцы листовки бросали: “Доедайте бобы и делайте гробы”. В бомбоубежище уж не ходили. Не успеем добраться до квартиры – и снова бомбят. От взрывов шкафы ходили ходуном, стены шевелились, посуда брякала. Рады были смерти. Жили-то у Финляндского вокзала, вокзал и поезда бомбили постоянно.

3-4 апреля выехали к Дороге жизни – Ладожскому озеру. Озеро замёрзло, и началась общая эвакуация по ледяной дороге. Фашисты прознали, что эвакуация идёт с этого вокзала, потому вокзал всю ночь бомбили. Всё горело. Небо во взрывах, светло как днём. Прожектора, вой сирены. Много вагонов пострадало, нас Господь уберёг. Паника, шумиха. Сутки сидели на Финляндском вокзале – нельзя было выехать. В пять часов погрузились и только ночью выехали. До Ладожского озера на машинах добирались. Толпы народа, трудно сесть на машину. Все лезут. Мы угостили шофёра махоркой, он нас и посадил на машину. А так можно было и неделю прождать. В пути по озеру тоже бомбили, машины уходили под лёд. Ехали зигзагами, во льду пробоины. Ребят держали на руках, босиком, валенки потеряли где-то, Галя тогда себе ноги отморозила. Машины тряслись, матери крепко держали детей, потому что у некоторых они вылетали из рук, матери голосили, но машины не останавливались. Шум, вой! Старались проскочить во время “окна” в бомбёжке. Кто успел, тот переправился. Ехали несколько часов. Много людей утонуло, опасно очень! Мороз 40 градусов, с ветром.

А на том берегу сразу встретили, суп горячий с хлебом дали, масло. Далее в товарняке через Вологду ехали без пересадки. В Вологде наш вагон отцепили, но не пересаживали, и так в товарных вагонах до Галича добирались целый месяц. В вагонах не кормили, снова голод. На остановках люди приносили еду, мы меняли её на вещи. Пока доехали, вещей почти не осталось. Покупали лук, чеснок, картошку варёную. Молока до Галича не брали, боялись поноса с голоду. В дороге была страшная дизентерия. Много людей и детей умирало. Трупы в вагоне лежали. Но мы не заразились милостью Божьей. Всё перенесли, всё пережили. В Галиче нам суп по талонам давали.

От Галича до Чухломы на лошади добирались. Заплатили за проезд. Из сумки торчали оставшиеся брюки Пансофия. Один извозчик хотел вытащить их, а другой устыдил: “Что ты у нищих тащишь? Умирающих грабишь?” Тот и присмирел. В Чухломе пустили в дом, отогрели. Ждали подвод. Утром ушли в столовую, здесь тоже по талонам суп давали. Брат Александр встречал в Галиче с поезда, но разминулись. В Чухломе нашёл и довёз на подводе до Солигалича. В Солигалич приехали 15 мая 1942 года.

А Лизка, жена Александра, даже в дом не пускала, боялась болезней. Гнала Александра: “Уходи с ними куда хошь! Вшей навезли тут…” А у нас вшей тех и не было. Потом всё-таки пустила с лаем. Переночевали до утра. Днём брат Александр нашёл подводу и повёз всех в Истомино к бабушке Серафиме».

04_2

ДЕРЕВЕНСКИЕ ГОДЫ

Бабушка Серафима со слезами на глазах встречала полуживых дочерей Катерину и Нину. Их дети, Галя, Бориска и Толик, были настолько слабы, что ходить не могли, их несли на руках и на закукорках. Измождённые голодом и тяжёлым переездом лица с потускневшими глазами. В чём только и душа держалась. Бабушка по очереди гладила рукой внучат и причитала: «Зайчики вы мои, волком обглоданные… Горемычные крошки мои!» Но прошло время, и дети стали поправляться понемногу, ходить, а скоро и бегать. Свежий воздух деревни, какой-никакой, а свой огород, молочко, ягодки, яблочки, а главное, постоянная забота любвеобильной бабушки Серафимы поставили на ноги и вернули к нормальной жизни блокадников.

В это время Пансофий Николаевич воевал. Вначале он потерял свою семью. Писал много, но ответа не было. Когда блокадники приехали в Истомино, Катерина срочно отписала своему мужу, обо всех приключениях и бедах сообщила.

У Галины до сих пор хранятся пожелтевшие от времени листки – вести с фронта от отца. Пансофий воевал на Невском пятачке. Вот небольшой отрывок из его письма жене:

«Жить хочу и, надеюсь, выживу, – писал он. – И ты надейся на судьбу нашу, что будем ещё вместе жить… Обстановка, конечно, серьёзная, каждый день масса опасностей для жизни, но, тем не менее, надо остаться живым и здоровым. Здоровье относительное, но ничего, терплю… Прошу, сфотографируйся одна. С Галей и Борей отдельно, и одна – отдельно! Будем надеяться на судьбу и на Бога, что всё пройдёт, как сон. Но жизнь ещё сурова, много надо сил и воли, но не упадничества!»

Всегда Паня утешал свою Катю, он был сильнее духом и её как бы заряжал своей верой на расстоянии. Уверял, что хуже трудностей, пережитых в блокаду, уже не будет, но и успокаиваться не следует: «Борьба за жизнь всегда идёт, но сейчас, как никогда, нужно бороться. Катя, ты пишешь, что тебе видится что-то плохое? Чепуха. Надейся, что скоро, скоро мы с тобой увидимся. О! Как хочу дожить до того дня! Как я хочу быть с тобой всегда! Молись за меня – я буду скоро с тобой, дорогая моя Катя!..»

Но встретиться им не довелось. Пансофий погиб 4 февраля 1944 года в деревне Ванок. Бой был страшный. Пансофия нашли убитым в танковом рву, и в Истомино пришла похоронка. Катерина как раз топила баню, когда её принесли. На всю деревню взвыла от горя. И другие вдовы заголосили. Такая беда большая, что и дохнуть невозможно.

Вскоре и у сестры Нины муж Иван погиб при разминировании железной дороги. Остались две вдовы горемычные, старая бабка Серафима да трое малых деток: Галя, Бориска и Толик.

А тут ещё и баня сгорела. После этого детей стали мыть в печке, да и сами там мылись – печи тогда делались просторные, под крепкий. На печи и дети спали, и бабушка Серафима – всем места хватало.

Две вдовы, Катя и Нина, работали в колхозе «за палочки» – можно сказать, бесплатно. Тогда никому ничего не платили, хотя паёк на детей давали. Но что тот паёк? Мал очень, не выживешь. Жили своим хозяйством. У бабы Серафимы коровка была и овец немного. Нина хорошо вязала. Всё вязала: перчатки, носки, свитера, кофты, шапки. Всех детей обшивала. Из старья соберёт остатки и такую красоту смастерит – хоть на праздник надевай. Но дети росли, и нужно было решать, как жить дальше. Поехали в Солигалич искать работу.

Жизнь свою в родовой деревеньке Галина Пансофьевна вспоминает с какой-то задумчивой тёплой радостью в глазах. Всё там было: и детские шалости, и горе. Ещё до войны, когда мать с отцом уехали в Ленинград жизнь свою устраивать, она оставалась на попечении бабушки Серафимы. Бывало, сидит на высокой повети и поглядывает на опушку леса. Ждёт, когда ягодники появятся. Бежит им навстречу с детской корзиночкой. Все смеются добродушно: «Галинка по ягоды вышла, молодец», – и каждый по жменьке ягод ей в корзинку отсыплет. Идут вместе по селу, и Галинка с ними – свой сбор бабушке Серафиме на пирожки несёт.

А уж после войны, когда её снова оставили временно у бабушки, она облюбовала себе на повети горенку. Там было много книг и интересных картинок. А в уголке иконка висела: «Глава Иоанна Крестителя на блюде». И запомнилось ей, что блюдо то было с голубой каёмкой… и кровь красная! Живя у бабушки, она и в первый класс пошла. А школа была далеко, километров пять от Истомино – в деревне Юрьино. Пешком в школу ходила, а бабушка Серафима весь путь из окна видела, следила за внучкой да молилась. Однажды увидела, как ей волк дорогу перебежал. Упала перед иконой, стала молиться со слезами, пока внучка домой не пришла.

Галя любила книжки, особенно Пушкина, но и других книг много было, интересных, с «ятями». И уже в деревенской школе она как-то особо выделялась среди сверстников. Все бегают, озорничают, а Галя спрячется за печку и стоит там в одиночестве. Если её обидят, стерпит, если кого другого обидят – пожалеет. Но ни в жизни, ни в книгах она не находила ответа на то, как защитить себя и других от окружающей несправедливости. Хотелось, чтобы все любили друг друга, не обманывали, прощали ближних. А душа-христианка подсказывала, что Истину на земле не найти.

Начальная школа в Солигаличе, куда мать отдала Галю, стояла возле кладбища. Каменная, из красного кирпича, холодная, дров не хватало, чтобы её протопить. Обмороженные ноги у Гали ныли всё время, и мама приносила ей в школу сухие валенки на смену и поесть чего-нибудь. Дома Галя помогала маме на огороде. Бывало, пропалывает грядки, устанет, комары заедают. Мать пожалеет, скажет: «Иди уж учись, сама дополю!» По литературе одни пятёрки приносила домой. Читала она с упоением, по ночам. Включит фонарь «летучая мышь» на печи, да так и уснёт над книгой. Мать подойдёт, фонарь выключит, книжку уберёт.

С любовью вспоминает Галина свою классную руководительницу Лидию Васильевну Лебедеву. Она преподавала биологию, в биологическом кабинете живой уголок устроила. Были там лягушки, червячки разные, птички и даже змеи, «медянки». У нас-то змеи не водятся, говорят, что преподобный Авраамий Городецкий своей молитвой всех змей далеко отогнал. А в Совиге их много, оттуда и доставили. Зелено было в этом уголке: цветы, кактусы и большой папоротник.

После школы Галина хотела учиться на учителя русского языка и литературы и поехала к дяде Валентину в Киев.

04_1

КИЕВСКИЕ УНИВЕРСИТЕТЫ

В Киев – мать городов русских – Галина приехала в августе, когда уже созрели яблоки. Их аромат разливался по всему городу. После солигаличского маленького домика на шестерых квартира родственников показалась ей настоящим дворцом. Одна ванна чего стоила! Яблоки в огромном саду были такие вкусные, что Галина первое время только ими и питалась. Сразу же подала документы в университет им. Тараса Шевченко. Её зачислили в группу, где были одни русские. На экзаменах срезали всех.

Родственники посоветовали пока поработать для прописки, а на следующий год снова попытать счастье. Скоро Галина устроилась на работу – восстанавливать разрушенный во время войны Киев – и перешла жить в общежитие. Незаметно она удалялась от своей мечты  – стать учителем литературы. Поступила заочно в Инженерно-строительный институт, работала нормировщицей, сидя в «аквариуме», в стеклянной конторке посреди огромного цеха. Всех видела и была у всех на виду. Тогда она и заметила впервые Семёна. Прошёл мимо за стеклом, глянул… Да так глянул, что до самого сердца пронзил взгляд больших голубых глаз.

 

КАК ГАЛИНА ПРИШЛА В ХРАМ

Потом встретились на танцах. Вскоре Галина забеременела, а Семён, как только узнал об этом, так же стремительно исчез из её жизни, как и появился. Чтобы избежать позора – как-никак секретарь комсомольской организации, – Галина решила сделать аборт. А Семён через год объявился как ни в чём не бывало и сделал предложение. Простила. Но жизнь молодожёнов не складывалась. Семён пил, мог и ударить. Забеременев второй раз, Галина собрала вещи и уехала к родным в Солигалич.

Своего первенца Сашеньку рожала очень тяжело. Но когда он звонко заявил о своём появлении на этот свет, в душе разлилась необъяснимая радость –  казалось, что все жизненные трудности просто растаяли от этого торжествующего крика младенца.

Узнав о рождении сына, Семён приехал за ними и увёз Галину с Сашей в Киев. Но характер у него как был тяжёлый, придирчивый, скандальный, таким и остался.

Как-то надумала её подруга Вера окрестить младшую девочку, а в крёстные пригласила Галину. Так впервые Галина попала в храм на церковную службу. Стояла, смотрела на горящие свечи. Когда крестницу вокруг купели понесла, вспомнила своего нерождённого ребёнка, и слёзы раскаянья хлынули из глаз. Возможно, это и привело Галину к Богу. Она стала ходить на литургию. Особенно нравились ей в церкви горящие свечи. Они успокаивали и согревали душу.

Жить с мужем дальше было невозможно, и Галина вернулась с сыном в Солигалич. Семейную жизнь устроить больше не пыталась, посвятив себя воспитанию сына и Богу.

После смерти Серафимы её дети – Катя и Нина – стали часто ходить в храм и усердно молиться Господу. Когда Галина пришла в церковь, старушки-прихожане ещё помнили «двух сестричек Катю и Нину», которые не пропускали ни одной службы. А потом Нина умерла, Катерину болезнь приковала к постели. А Галина пришла в храм им на смену. Как прославили новомучеников, стала следить за подсвечником у их иконы.

* * *

Познакомились мы с нею вот при каких обстоятельствах. Чтобы попасть на службу, нам с детьми нужно было из своей деревни приезжать в Солигалич с вечера. Но где же тогда ночевать? Стою у иконы Богородицы, прошу мысленно: «Пошли нам, Матушка, человека верующего, чтобы можно было у него остановиться».

Слышу, кто-то подошёл ко мне и тронул за рукав: «Матушка, я вас с детками приглашаю к себе в гости, а то вам, наверное, негде остановиться». Это и была наша Галина Пансофьевна.

Сегодня у неё есть уже внуки и правнуки – большая семья. Александр с сыном Виталием друг в друге души не чают, работают вместе егерями и часто живут в охотничьей сторожке – очень любят лесную спокойную жизнь. Часто в гости внуки наведываются – Семён и Алёша. Приезжает в гости и внучка Катя. Она вышла замуж в Вологде и недавно родила сына. Так что семья Галины Пансофьевны растёт, приходится новые помянники заводить.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

1 комментарий

  1. Елена.:

    Спасибо за рассказ. И очень приятно упоминание Лидии Васильевны Лебедевой.мы жили с ней в одном доме. Это был удивительный человек.А Галине Пансофьевне здоровья.

Добавить комментарий