Помню, как она зашла в наш класс в своей сиреневой шляпке-колокольчике. Божий одуванчик, интеллигентная старушка, которая несколько дней в году приковывала к себе внимание многих. На груди у неё были боевые ордена и юбилейные медали. Это был конец 70-х. Старуха приняла из рук учительницы букет, и все заметили, что у неё сильно дрожит рука. Послышались смешки. Я вспоминаю эту сцену, когда мне говорят о том, какие замечательные дети были прежде и насколько они стали ужасны в наши дни. Впрочем, смешки угасли, когда в ответ на вопрос, сколько фашистов она убила, старуха назвала цифру. Я не помню какую, но больше ста. Она была снайпером. Участвовала в Сталинградском сражении, где однажды убила за несколько минут больше людей, чем в любой другой день. Семерых. Это были советские солдаты, точнее, бывшие советские, потому что они пробирались среди развалин без оружия, чтобы сдаться в плен. Убивала одного за другим.

Рассказала об этом сухо, почти спокойно. И лишь то, что ни об одном другом своём рейде она вспоминать не стала, говорило, как для неё это важно. Я тогда этого не понял, конечно. Лет семь спустя попытался написать про неё рассказ и теперь не могу уже отделить выдуманную мной историю от настоящей. Кажется, где-то в Германии у неё убили жениха-офицера. Она не была ни железной советской старухой, ни нервным, беспомощным человеком. Что-то было в ней прочное и невесомое, таких нередко можно увидеть в церкви.
Всё детство я слушал их. Наш военрук, передавая опыт, особо наказывал не пить на войне. Все его товарищи, кто пил фронтовые сто грамм, замёрзли, потому что спиртное согревает ненадолго, а потом начинается откат.
Однажды, ожидая сеанса в кинотеатре, я услышал в сквере историю старого офицера, как его назначили на взвод, прибывший из Средней Азии. Когда он с криком «Ура!» побежал в атаку, немцы почему-то не стреляли, а смеялись над ним. Он обернулся, пытаясь понять, что у него за спиной вызывало их веселье. В только что оставленном окопе тоже царило веселье – в атаку никто не побежал. Бойцы, не знавшие русского, вообще не понимали, зачем он сорвался с места. Лейтенант стоял с пистолетом в руке между двумя линиями окопов и пытался понять, что ему делать дальше. От трибунала спасло то, что на следующий день его ранило. А солдат из Азии разбросали потом по русским подразделениям.
Казалось, фронтовики будут среди нас вечно. О первом из них, поразившем меня, я уже когда-то писал в нашей газете. Слепой, в чёрных очках, с дорожным чемоданчиком, он зашёл в автобус возле железнодорожного вокзала – ему уступили место. Сев, заплакал: «Простите, я бомбил ваш город». Мы не поняли. Он пояснил, что был авиатором и его экипаж получил приказ нанести бомбовый удар по Армавиру. Это был его последний вылет. Над нашим городом этого лётчика и ранило.
У каждого из этих русских людей была какая-то своя главная история. В тех рассказах, что мы слышали, не было пафоса, хотя не было и грязи. Скрывали что-то? Нет, думаю, дело не в этом. Прочитав впоследствии Евангелие, я уловил в нём тот же дух.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска