В День Победы мы ищем глазами их давно побелевшие головы, и хочется обнять каждого. Пусть осталась этих людей малая горстка, но это соль нашего народа. А даже несколько крупинок соли имеют силу.

В апрельские дни нынешнего года автору этих строк посчастливилось побывать в гостях у фронтовика Ивана Александровича Томова. Дверь мне открыла соцработница Вера, добрая помощница ветерана. Иван Александрович называет её «моя нянечка», шутит: «А что? Я ведь теперь как маленький». Он только что вернулся с прогулки (полтора часа каждый день, под ручку с нянечкой) и в хорошем расположении духа сидел на кровати. Несколько лет назад полностью потерял зрение, теперь всегда смотрит куда-то немного вверх с таким выражением, будто услышал чей-то любимый радостный голос. Но другие голоса он тоже прекрасно слышит и живо, с добрым юмором отвечает окая.

Нянечка переодевает своего подопечного, идёт разогревать ему обед, а я включаю диктофон – рассказчик он прекрасный, а наше дело – успевай записывать.

Сорок лет он преподавал в школе и разных училищах. Ученики, я понимаю, очень любили его. Такую историю Иван Александрович вспомнил. Как-то раз ехал с дачи, вёз дочкам ведро клубники – только что собрал урожай. А надо сказать, это была одна из первых в Сыктывкаре дач, а уж клубнику здесь точно никто не сажал – Томов выписал её из Алтайского заповедника, «Юбилейную». «Очень сладкая и очень душистая, а крупная! В стакан штуки две помещались», – вспоминает он. Подходит к остановке в Дырносе; народу – шум, толчея, штурмом берут автобус. И тут слышится крик: «Иван Александрович, идите сюда, садитесь! Пропустите, это наш учитель!» Оказалось, ребята – слушатели вечерней школы, штукатуры-маляры. Прошёл Иван Александрович к свободному месту и решил проверить, как там ягода, не задохнулась ли. Приподнял газету – и воцарилась тишина. По душному салону автобуса поплыл неведомый сладкий аромат. «А это что у вас, Иван Александрович?» – «Это клубника». – «А можно попробовать?» – «Пробуйте на здоровье, только ведь она немытая». К ягодам потянулась одна рука, другая, третья. «А мне можно?» – раздавались отовсюду жалостливые голоса. Под конец даже водитель не утерпел, попросил ягодку. «Домой привёз на донышке, – смеётся мой собеседник. – Знатная клубника первая была: птицы ещё не знали, что это вкусно, болезням неоткуда было взяться. Посмотришь – красным-красно!»

Вспоминает: землю и всё, что на ней произрастает, научился он любить в селе Иб, где появился на свет. Дедушка брал его, малыша, с собой в лес, рассказывал, какие есть грибы-ягоды, какие травинки целебные. В десять лет пришлось расстаться с деревней – семья перебралась в Сыктывкар. Маме-учительнице надо было повышать квалификацию, поступила учиться в пединститут.

– А отец ваш кем был?

– Отец был очень образованным человеком – три класса церковно-приходской школы, – улыбается Иван Александрович. – Но трудился отлично, и его с несколькими товарищами, как ударников, послали в Архангельск учиться на шофёров. А в Сыктывкаре, да и во всей Коми республике, не было автомобилей. Но в 35-м, когда они вернулись, сюда прибыли четыре новенькие автомашины, ГАЗ АА-001, знаменитые полуторки! На одной мой отец работал, потом нам её отдали в школу – у нас же преподавалось автодело.

Война

– Иван Александрович, вы помните день, когда началась война?

– О Господи, да конечно! Я учился в 9-м классе школы № 2. 19 июня у нас был экзамен по коми языку, а 20 июня – выпускной. А потом нас, школьников с 8-го по 10-й класс, отправляли после учёбы месяц работать на сплаве. 22 июня утром с отцом пошли в общественную баню. Мама осталась с двумя моими младшими братьями, готовила обед. Вернулись в полдвенадцатого, сели за стол. По радио передавали арию какую-то. И вдруг на середине – хоп! – всё остановилось. И тишина. Отец говорит: «Ну вот, кто-то провода наши оторвал». Мы продолжили кушать в тишине. Прошло минуты три – и голос Левитана: «Товарищи, внимание! Работают все радиостанции Советского Союза. Слушайте правительственное сообщение». И сразу же Молотов, по-моему, выступил. Он сказал, что утром, в 4 часа, немецкие войска, нарушив государственную границу от Балтийского моря до Чёрного, бомбили все приграничные города! Началась война.

Ну что же. Мы все любили свою страну настолько сильно, что, как только я это услышал, бросил ложку и… в военкомат! Бежал по пустому городу – никого! Прибежал – в военкомате уже полно людей. Большинство, конечно, ребята, но были и взрослые, и даже пожилые. В воскресенье только дежурный офицер на месте, не знает, что и делать. «Разойдитесь, товарищи, – говорит, – я ведь пока не могу ничего сказать!» Вскоре приехал военком – и сразу взял рупор: «Так, товарищи, давайте без паники. Сразу скажу, новых сведений у меня пока нету. Кому пришла очередь идти в армию, те ожидайте повестку. Готовьте одежду, питание на три дня. Остальные, пожалуйста, отойдите». Но я отдельно подошёл, потому что этого товарища помнил. Мы с ребятами до войны учились на планеристов, и он обещал в случае призыва направлять нас в лётные училища. Военком отмахнулся: «Ну это когда будет! Тебе же ещё семнадцать». Так прошёл этот день.

Вместо самолёта пришлось Ивану пока объезжать железного коня – в Сыктывкар прислали 17 тракторов, побывавших в финской кампании, надо было их починить и начать работать. Трактор Иван видел только в кино, но сходили с товарищами в библиотеку за учебником, восстановили по машине для себя и стали работать в колхозе.

– Мы были записаны как рабочие, и нам как рабочим прибавили 200 граммов хлеба! Это страшно великая подмога была, – говорит Иван Александрович.

– А разве тогда уже была нехватка продовольствия?

– Уже вводили карточную систему. Так дожил я до 26 августа. Мне уже 18 исполнилось. Вернулся после работы домой – тут незнакомый молодой человек с улыбкой подаёт мне конвертик. Там написано: «Вы мобилизуетесь в Советскую Армию. Явиться на пристань к 8 часам». Мама купила по карточкам две буханки хлеба – а буханки были здоровенные, по два килограмма, – и всю ночь сушила сухари, сшила вещмешок. Утром мы туда сложили сухари, картошку варёную в мешочке, несколько яиц. А больше-то у нас ничего не было, яйца и те пришлось у соседей просить. Утром мама проводила меня на пристань. Нас, человек 30, посадили на баржу. Сутки плыли в Великий Устюг. Я очень радовался: наверно, меня направят теперь в лётное училище! Но нас направили для начала в баню. Сказали: вы будете слушателями Великоустюжского пехотного училища. Приказ есть приказ, война есть война – куда направят, туда и идёшь. Примерно через месяц учёбы перевели в Няндому. Там приняли мы присягу, и нас распределили по частям: одних в пехоту, других в миномётчики, третьих – в артиллеристы.

– А по каким признакам отбирали?

– Вызывали и разговаривали: как учился, чем занимался. У меня всего-навсего было четыре четвёрки, остальные пятёрки. Мне говорят: «Вы очень нам нужны, пойдёте в миномётчики». Там же расчёты надо делать. В Няндоме проходили мы обучение пять месяцев. В январе нас выпустили в звании младших лейтенантов, командиров взводов 82-миллиметровых миномётов, и отправили в ОПРОС – отдельный полк резерва офицерского состава. Оттуда путь лежал в разные части. Со своим товарищем, Сергеем звали его, оказались мы в 151-й отдельной стрелковой бригаде. Когда пришли, командир полка сказал нам: «В резерв». Ничего не надо было делать, при этом платили деньги, кормили трижды в день – представляете? Вот так. Тогда во всех частях были резервы.

Я оказался в Старой Руссе. Тогда как раз немцы занимались окружением Ленинграда. А Старая Русса не так уж далеко от него, и часть немцев была направлена на то, чтобы воевать с нами. Но не слишком было их много, и бои были эпизодического характера: то мы у них займём место, то нас выгонят. Людей убивало и ранило мало. А нам с Сергеем хотелось настоящих боёв. Мы дважды писали рапорт, чтобы нас направили на передовую.

– Наверно, мучились от бездействия?

– Конечно. Хотя на самом деле мы не совсем бездействовали. Нас направили за Старую Руссу, где было огро-омное озеро, вот забыл название-то, на нём и Новгород стоит…

Это было озеро Ильмень. Там в былые времена Садко с гуслями на прибрежном камушке сидел, а теперь вот юные миномётчики стояли возле вверенного им рыбоконсервного завода, зорко вглядывались вдаль. Но не водяного царя они высматривали. На противоположном берегу были немцы.

– А время-то январь, – объясняет фронтовик. – Лёд. И вот чтобы немцы не перешли (раз зима, ясное дело, они переходить будут), мы пускали мины. Пугали немцев, ломали лёд. Вот чем нас заставляли заниматься.

«Хозяйство Сидорова»

– Так целый месяц мы дурака валяли, можно сказать. Наконец отправили снова в ОПРОС. Сергей оказался в другом месте, а нас, около ста человек, посадили в вагоны и повезли куда-то. Прошли сутки, начались вторые – и вот зовут: «Томов!» Я и ещё двое ребят вывалились из вагона. Видим: три солдата, КПП. Нам показали: «Вот идите туда». Смотрим – к дереву прибит указатель: «Хозяйство Иванова». А это, оказывается, мы попали в штаб 10-й гвардейской армии. Там никаких названий частей не было, а лишь «хозяйства» Иванова, Петрова, Сидорова и так далее. Нам дали направление в «хозяйство Сидорова» – и всё. Пошли. Снова КПП. Посадили нас в машину (там всё время машины ездили, ясное дело – то снаряды везут, то ещё что-нибудь). «Хозяйство Сидорова» оказалось штабом 29-й гвардейской дивизии. Там нам снова дали направление – в «хозяйство Егорова», скажем. Опять вышли к КПП (они там были через каждые 3-4 километра) – и стоим. Смотрим – едет машина. Американская машина, сзади у неё домик как бы сделан, фургончик из досок. Садимся. А водитель пристально так на меня смотрит, и мне кажется, где-то я его видел раньше… Такая широкая мордашка, здорове-енный! Так это оказался мой двоюродный брат! Он в танкисты попал, воевал, был ранен.

На этом интересном месте раздался звонок домофона.

– Это, наверно, колоть меня будут, – говорит Иван Александрович. – Ничего-ничего, пока они подымутся… Так вот. Мы сели к нему в машину, привёз он нас к землянке, спросил у начальства разрешения до утра остаться со мной. Раздобыл бутылку водки, банку американской тушёнки, а у меня была с собой буханка хлеба. Ну мы там переговорили, как водится. Через четыре месяца он погиб…

Скрипнула дверь.

– Медицина, да? – весело спрашивает Иван Александрович.

– Медицина, да, – в тон ему отвечает медсестра и, пройдя в комнату, начинает готовить инструменты.

– Так вот, – Ивана Александровича с толку не сбить, он продолжает рассказ. – Снова мы с товарищем идём и попадаем в «хозяйство»… ну какое там ещё может быть? – скажем, Васильева. А вокруг грохот – будто где-то, не так далеко, всё время гроза идёт. Там-то и находилась миномётная часть. Меня как увидели: «Господи, как же хорошо! А мы как раз потеряли командира взвода, ему накануне мина попала в голову». Посмотрели мои документы и сказали начинать принимать людей. И начались мои боевые времена.

– Вы готовы? – спрашивает бывший командир миномётного взвода Томов медсестру.

– Я всегда готова! А пионер мой всегда готов? – ответила она.

Все рассмеялись. А «пионер» спустя минуту уже снова готов рассказывать.

Женщина с ружьём

– Где вам пришлось проходить с боями? – спрашиваю я.

– С 90-м гвардейским полком воевал в Латвии. Первый Прибалтийский фронт освобождал столицу, а у нашего – второго Прибалтийского – на пути никаких городов не было, только деревни и железнодорожные пути. Неинтересные были места, в основном хутора.

– Зато безопасные, наверное.

– Нет, опасные. Дело в том, что латыши когда-то имели своё государство и армию. И оказалось, что многие хотели быть солдатами своей армии и действовали как партизаны.

– А вас считали оккупантами?

– Нет, про оккупантов потом придумали. А тогда кое-где принимали как следует. Мы освобождали. Там много боевых было историй…

– Расскажите.

– Местность сейчас не назову, не помню. Справа болото и лес, а на этой стороне – небольшая гора. Наш 2-й батальон идёт туда в наступление, и 3-й батальон параллельно. Немцам мы так надавали накануне, что они удирали. Видим с правой стороны дом двухэтажный, с круглым окошком на чердаке. Вроде никого нету, мы идём вразброд – не ходили на войне толпой; впереди – справа и слева – разведчики. Идём… Миномёт несёт наводчик, заряжающий берёт треногу, подносчики – шесть мин, у каждого всё это за спиной. Вот так идём, переговариваясь. С нами командир пехотной роты, человек десять пехотинцев. Следом 37-миллиметровая пушка в упряжке.

И ещё рядом со мной шёл старший политрук. Откуда-то выстрел, и политрук – оп! – упал замертво. Опять – хлоп! – и заряжающий ранен в руку. Откуда стреляют? Неоткуда вроде. Разведчики прошлись, всё должно было быть нормально. И вдруг я… не подумайте, что хвастаюсь. Посмотрел на круглое окошко, и мне показалось, что там что-то сдвинулось. Я туда автоматную очередь пустил. Разведчики пошли, вернулись, говорят, что в самих комнатах никого нет, зато висит фотография женщины с винтовкой, а на чердаке – мёртвая старушка. Так вот, эта старушка-хозяйка и была снайпером в молодости. Поднялась на чердак и оттуда по нам пуляла.

Потом дальше что же получилось. Прошли немного – немцы рядом, пехота залегла. Командир роты присылает бойца с приказом: «Миномётчиков давай». Мы прошли, бегом туда через лесок. Там огромный дом, и оттуда пулемётчики справа и слева шпарят, несколько человек у нас убило. Мы подошли, и я сам начал готовиться. Что делать-то? Сначала по правой стороне ударил, несколько мин бросил. У нас считалось нормой три мины: недолёт, перелёт и удар. И тут такой вой начался! Там оказался детский дом. А что делать, когда по тебе пулемёты бьют? Пришлось стрелять. Одна мина упала на крышу. Убил ли кого, не знаю, надеюсь, что нет. Дети эти, как оказалось… ну как сказать… ненормальные, что ли.

Осколок

– Иван Александрович, а за что вы получили награды?

– Там не говорят особо за что. Вручают на построении. Медаль «За отвагу», потом орден Красной Звезды, потом… эх, «За боевые заслуги» медаль. Вот все мои награды, больше нету.

– Вы были ранены?

– Было дело. Когда подъехали к границе Пруссии, где сейчас Калининградская область, немцы всё упорнее и упорнее стали сопротивляться, медленнее отступать. Мне орден Красной звезды тогда и дали. Немцы из Кёнигсберга стреляли из орудий корабельных, каждый снаряд по несколько пудов. Мы никак не могли взять это место. Пехота вперёд – я с ними, поддерживаю, когда нужно. Командир пехоты говорит: «Иван, сними этого». Вот я и направляю: по связи передаю своему взводу, даю направление, азимут. И наша артиллерия стреляет так, чтобы не задеть пехоту, – впереди, за 200 метров от неё, кладёт снаряды. И мы поддерживаем, так что пехота идёт за огневым валом, так это и называлось – огневой вал. А в нас стреляют дальнобойные пушки. И вот один снаряд рядом – хлоп! – я сразу не почувствовал удар, стало тепло. Я стоял на коленях, чтобы не убило, и всё ж таки ранило. Тут сразу подскочил санитар и давай наматывать бинты, а дальше я не помню. Осколок в верхнюю треть бедра угодил. Ударился о кость, сломал её и отскочил в живот, перебило у меня прямую кишку, разрубило. Меня, значит, на плащ-палатку. А раз наступаем, медсанбат отстал, далеко остался. Меня отнесли во врачебный пункт, оттуда ещё куда не помню. Вытащили осколок, конец здесь торчал – десять сантиметров длиной и четыре шириной, в зазубринках… Прошёл одиннадцать госпиталей из-за этого осколка. Везли на телеге, на машине, даже на маленьком самолёте У-2 – там под каждым крылом по пеналу для одного раненого.

Однажды едем в санитарном поезде. Приехали в большой город, какой не знаю, стоим на станции – смена паровоза. Вижу через окошко, что делается. Вагоны со снарядами и разным имуществом. И тут началось самое «хорошее». Налетели самолёты противника – нам сказали потом, что было 18 самолётов, они всё кружили и бомбили. Все повыскакивали, кто только мог, а я ещё лежачий был, весь в гипсе, куда выскочишь. Поезд рванул, поехал вперёд, а наших некоторых нету, в том числе моего соседа. Проехали какое-то расстояние. Медсёстры рассказывали: налетели наши истребители, подбили несколько самолётов противника. Начали рваться снаряды на станции. Когда поезд вернулся обратно, так страшно было смотреть, что произошло. Наших, что повыпрыгивали, так и не нашли. Потом мы оказались в середине страны. Так как много было раненых разных типов, начали распределять по типам ранений. Живот ранен – в одно место, ноги – в другое. Нас привезли в город Молотов – Пермь. Там неподалёку была большая-большая деревня Вильгорт, в ней госпиталь, бывшая школа.

Когда меня выписали из госпиталя, я познакомился со своей будущей женой, в 45-м году. Она фармацевт, в аптеке работала, и я к ней всё время приходил.

Что такое мужество?

– Иван Александрович, бывало очень страшно на фронте?

– Стыдно говорить, да. Помню одну историю, ещё времён училища в Няндоме. Няндома как раз на железнодорожном пути от Мурманска. Там был стратегического значения мост, и финны забросили на двух планёрах восьмерых диверсантов. Планёры они разбили и снегом засыпали, думали, не найдут. А наши лётчики с самолёта заметили: что-то не в порядке. Решили направить туда милицию и нас. В училище говорят: поднимите руку, кто лыжники. А я был хорошим лыжником, и нас, десять человек, отправили. Должны были 80 км пройти, чтобы добраться до места. 20 км пройдёшь – уже не человек. Полторы суток добирались, по очереди пробивали лыжню, сменяя друг друга. Пришли полумёртвые. Милиция прибыла раньше, и там уже шёл бой. Стыдно говорить, но я очень боялся. В нашу сторону пошли пули, и я от страха – раз – и под снег, он был глубокий. И под снегом ползу, пока не ударился о большой камень. Нос высунул – больше не стреляют. Тарахтит где-то, начну высовываться – пулемётчик заметит, убьёт. А нам дали по две гранаты Ф-1 – это страшные гранаты чугунные, на тридцать метров убивают. Полез за ними – Господи, одной гранаты нету! Потерял. Но вторую всё ж таки нашёл. Финны недалеко, метров пятьдесят от меня, пулемётчик стреляет в нашу сторону. А надо сказать, похвастаюсь немного, когда я сдавал ГТО, то дальше всех гранаты бросал. И в этот раз граната пролетела метров 30 и взорвалась в воздухе. Одного диверсанта убило, пулемёт замер, наши пошли в атаку, взяли тех, кто остался жив, в плен. Да, трусость…

– Мне кажется, это вовсе не трусость! – пытаюсь я переубедить ветерана. – Все фронтовики в воспоминаниях честно признавались, что боялись. Старые солдаты молодых учили, как уцелеть, не лезть на рожон.

– Бояться по-разному можно, – вздыхает он. – Меня вот так трясло: в-в-в-в… А ещё был случай такой. Трагикомический. То есть мог бы стать трагическим. Наш 90-й полк был создан в Сибири. И к нам прибыла оттуда перед каким-то праздником делегация с подарками. Тут и куры, и мясо, а мы его давно не видели. Нам раздавали бруски из сваренного и спрессованного пшена, сухпаёк. Немцы ели три раза в сутки, а мы – один-два. Мясного у нас не было совсем. Правда, пока зима, ели трупы лошадей, замёрзшие. Особенно много привезли яиц. А что нам с ними делать-то, в наступлении? Начальство решило выдать офицерам по десять штук. Нашли мы где-то ведро большое и сварили. Ох и наелись же! А надо сказать, что животом я всегда был слаб. Немцы отошли, мы идём в свободное пространство; справа лес и слева. И вот, значит, мне так тяжело стало. Я сказал командиру: «Я сейчас…» – и скрылся в леске. А когда уже собрался выйти, смотрю – метрах в тридцати в кустарниках стоит немец, фашист… и ухмыляется. А у меня автомат на груди, и не знаю, как быть. Если я поверну – он выстрелит первым. Постоял немец, посмеялся и дальше пошёл. Ну и я бегом оттуда. Вот такие бывают случаи. Пожилой он был – немец, а мне девятнадцать лет. Пожалел мальчишку, конечно.

– Чего бы вы не смогли сделать на войне?

– Знаете, вот чего бы я не смог – ножом… Я правая рука пехотного взвода, потому не приходилось убивать. Бог уберёг.

– В рукопашную то есть?..

– Нет, рукопашная другое дело, это штыками. Например, охранника убить бесшумно – не могу. Я в разведчики не годился. Разведчики должны подойти к часовому сзади и перерезать горло. Это не для моих нервов. Я крестьянин. Любитель, как говорится, покопаться в земле…

– У вас было немало счастливых случаев. Наверно, родные вас научили молитвам и сами молились о вас.

– Господи, конечно! Всё время вспоминал молитвы. Бабушка научила меня. Как бомбить начинают или что ещё страшное – твердил «Отче наш». А сколько людей вокруг погибало… Кстати, мой прадед по материнской линии был священником – Епа Петер. Может быть, Епифаний, а может, Ефим…

Победа

Август 1945-го: семья снова вместе. Фотографировал отец Ивана Томова

Из последнего госпиталя в марте 45-го Иван Томов вернулся домой. В Сыктывкаре мужчин почти что не было, человек сорок, может, и все покалеченные – кто без ноги, кто без руки. За нашего фронтовика сразу ухватились – не дав даже положенного месячного отпуска, тут же пригласили работать в 12-ю школу военруком. Потом пришлось и физруком быть, надавили из горкома комсомола.

– В один прекрасный день сообщили, что война окончилась, – вспоминает, волнуясь, Иван Александрович. – Вот уж где мне проходу-то не было! Не только мне, всем мужикам. Тут чмокают, там чмокают – весь был в помаде, будущая жена не знала, что и делать-то со мной. «Отобьют мужика!» – шутила.

– Ваша семья собралась снова вместе, вот редкий случай!

– Да, мы с отцом вернулись живые. Он-то всё больше в тылу был, возил на грузовом автомобиле бельё, хлеб и прочее. Вернулись и стали жить.

Иван Александрович замолчал, что-то вспоминая. Смотрю на часы на стене с надписью: «70 лет Победе!» – видно, такой подарок все ветераны получили к прошлому юбилею. Беседа наша длится уже который час. Нянечка Вера давно ушла, оставив обед на подносе в комнате, а Иван Александрович ещё не кушал, отмахивается: «Да ничего, успею, не убежит!» Кажется, что и компот в стакане с подстаканником с укоризной поглядывает на меня… Пора уходить. И вдруг мой дорогой собеседник… запел. Чистым, приятным голосом стал напевать старинную украинскую песню про дороженьку и пана хорунжего.

– У меня в батальоне были казаки-украинцы – те, что сейчас воюют. И в любую свободную минуту они пели. Они очень любили и меня, своего командира, и друг друга. С тех пор я знаю с десяток украинских песен.

Спел Иван Александрович и те песни, что когда-то звучали на дружеском застолье: и шутливую фронтовую песенку англичан, и американскую, про лихого ковбоя. А про песню, что «строить и жить помогает», мы даже спели вместе.

– А любимая моя знаете какая? Вот она:

Редко, друзья, нам встречаться приходится,
Но уж когда довелось,
Вспомним, что было, и выпьем, как водится, –
Так на Руси повелось.
Выпьем за тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробирался болотами,
Горло ломая врагу.
Выпьем за тех, кто неделями долгими
В мёрзлых лежал блиндажах,
Бился на Ладоге, бился на Волхове,
Не отступал ни на шаг.
Выпьем и чокнемся кружками стоя
За братьев, друзей боевых,
Выпьем за мужество павших героями,
Выпьем за встречу живых.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска