(Продолжение. Начало в №№ 744, 745, 746, 747, 748)

Из заметок Михаила Сизова:

Депортация в рай

В костре потрескивает собранный на берегу реки хворост, и за пределами освещённого круга мир кажется каким-то ненастоящим. Да и трудно поверить, что мы находимся в безлюдной тайге, на краю света, слушая рассказ иеромонаха Виталия о его жизни в Нью-Йорке. Неспешно прихлёбывая горячий кофе из кружки, он говорит:

– Сюда, в скит, мы приехали из разных мест. Я, например, родом из Дмитрова, что под Москвой. Родители переехали работать в Алма-Ату, и уже оттуда в 95-м я отправился в Америку на заработки. Работал водителем-дальнобойщиком. На службы ходил в храм Московской Патриархии, что в Манхеттене на 108-й стрит. А ниже по улице стоял ещё один наш храм, принадлежащий РПЦЗ.

– В Нью-Йорке так много русских? – удивляюсь.

– А вот слушай. Однажды водитель с нашей автобазы Борис Правдин звонит мне: «Виктор, ты не поверишь. Еду по хайвэю, засмотрелся и… врезаюсь в легковушку. Припарковались. Выходит девчонка, орёт что-то… по-русски. Оказалось, москвичка, как и я. Познакомились, смеёмся из-за того, что два земляка встретились. Я ей денег дал за ущерб. Подъезжает полицейский, узнал, кто мы: «У, раша крейзи, раша крейзи». А ему надо остановить машину, взять ещё свидетеля, чтобы составить протокол. А там машин в пять рядов, выбирай любую. Выдёргивает, она припарковалась. Выходят люди и что-то говорят… по-русски. Полицейский глаза вытаращил: «О, май Америка!» Для американцев русские все на одно лицо. И между собой мы тоже не делились. Поэтому мне было без разницы, в какую русскую церковь ходить. Потом мои друзья оказались в храме РПЦЗ, им понравилось, что там монахи служат. И поэтому всё строже. А я всегда стремился к строгости, чтобы во всём честность была. И главное – там хранится святыня, Курская Коренная икона Божией Матери. Каждое воскресенье к ней прикладывались. Вот я и перешёл туда.

Тему церковного разделения развивать иеромонах не стал, и заговорили мы о конце света.

– А что, не видишь признаки? – спрашивает он. – Я думал, с Франции это пойдёт. Они там революционеры по жизни. А начнётся у них со столкновения с эмигрантами-мусульманами. А тут ничего себе – две православные крови стали биться на Донетчине. Представляете, что соделали?! Эти масоны своё дело знают, им войну сейчас развязать – в пять секунд. Где-то кого-то купят, других спровоцируют – и пошло-поехало. Вон сколько в котлах на Донетчине ребят погибло, закидали их фугасами. И ненависть какая… Я вот с 1961 года, служил ещё в Советской армии – так украинцы братьями были, одна Русь, что нам воевать? Наоборот, сплачиваться надо. Вон в Америке русская община. После литургии собирались вместе: кто с Украины, кто из Москвы и Питера. И все – братья.

В речи о. Виталия заметил я противоречие: говорит, что сплачиваться надо перед грядущим Апокалипсисом, а сам у «витальевцев» пребывает, которые не поддержали соединение РПЦ и РПЦЗ.

– Когда я стал ходить в храм РПЦЗ, тоже говорил батюшке, мол, какая разница, Московская Патриархия или Зарубежная Церковь. И мне дали почитать про мучеников, которых советские богоборцы погубили, – заметил на это «зарубежник».

– Так ведь у нас тоже мучеников почитают, – говорю, но, видя отсутствующий взгляд собеседника, перевожу на другую тему: – А с митрополитом Виталием вы лично знакомы?

– Я у него причащался и исповедовался. Он меня всегда почему-то Виталием называл, хотя я Виктор. И так потом сложилось, что постриг я принял с именем Виталий.

– Это в Америке было?

– Нет, здесь, в скиту.

– А как вы сюда из США попали?

– Депортировали меня. Началось всё с прослушки телефона. Я не стеснялся – по телефону и про жидомасонов говорил, и про транснациональные компании, которые весь мир хотят захватить. Друзья меня предупреждали: «Ты поосторожней, у них на прослушке ключевые слова фиксируются, и тогда автоматически включается записывающее устройство». А было это как раз после 11 сентября, когда «близнецы» рухнули и власти США получили право на тотальный контроль в стране. У них там огромная бюрократическая машина и полно всяких органов безопасности: ФБР, ЦРУ, АНБ, АВБ, МВБ, УРИ и так далее. Свои службы безопасности и разведки есть даже в министерстве торговли, в министерстве энергетики. И вот в пять утра собираюсь я на работу, стараюсь не шуметь – жена с маленькой дочкой спят. Вдруг – бах-бах! – кто-то в дверь ломится. А мы в доме первый этаж снимали. Приоткрываю жалюзи: во дворе стоит минивен, из него выскакивают люди в чёрных бронежилетах с автоматами. Скрутили меня и без объявления вины увезли в миграционную тюрьму рядом с аэропортом в Нью-Джерси.

В США даже дела безопасности умудряются сочетать с бизнесом. И офицер в тюрьме сразу предложил: «Если кто-то сможет внести за тебя залог в 20 тысяч долларов, то отпустим». Я начал ерепениться: «Виза у меня в порядке, за что в кутузку посадили?» Офицер открыл мой миграционный файл и стал к мелочам придираться: будто я, меняя квартиру, новый адрес не указал. Ну смешно же.

По правилам, если восемь месяцев сидишь в миграционной тюрьме и за это время никто за тебя деньги не внесёт, тебя депортируют. У моих друзей 20 тысяч не нашлись. И вот восемь месяцев отсидел, такого навидался, что жена потом предложила: «Витя, давай об этом книгу напишем». На свидание в тюрьму приезжали наши прихожане во главе с батюшкой, передали слова владыки: «Виктор, когда будут депортировать, не сопротивляйся, спокойно поезжай на родину».

* * *

Отец Виталий: «Как только сколотил этот гроб, так сразу болезнь прошла»

Костёр уже догорал, пора бы отпустить батюшку, но просим его:

– А что дальше было, расскажите.

– Дальше? Отправили меня в Казахстан, оттуда я в Подмосковье уехал к матери и брату, военному в отставке. Жена с дочкой ещё раньше в Москву уехала, и её папа, генерал ФСБ, настоял на разводе. Он меня знать не знал и думал: раз в тюрьму попал, то дело нечистое. И ещё опасался, что я после депортации в Казахстан его внучку в Алма-Ату заберу. Мы с ним по телефону перед этим говорили, он психанул… Вообще-то дядька он хороший и грамотный офицер, восемь арабских диалектов знал. В Афганистане его передвижения отслеживали американские и пакистанские разведчики, и душманы били из миномётов по тем квадратам, где предположительно он должен был находиться. Позже мы с Борисом Георгиевичем помирились. Первая наша встреча была у него дома. Он меня всё тестами прощупывал, мол, что за человек. Спрашиваю его: «Зачем меня проверяете?» Он: «Вижу, у тебя всё нормально с головой, не фанатик. Жаль, мы раньше не познакомились».

Пытался я семью восстановить, но бывшая жена отвечала как-то неопределённо. Я тогда в московском такси работал, тяжело было – постоянные какие-то драки, депрессия. Надумал из Москвы уехать на малую родину, в Дмитров, и там дом построить. А тут наш настоятель иеромонах Виктор в Коми в тайгу поехал. Провожал я его, помог с деньгами на дорогу. Поезд ушёл – и подумал я: «А зачем мне в Дмитров?» Когда батюшка сказал, что он будет монастырь

обустраивать на Северном Урале, у меня сердце ёкнуло, вспомнил про Сергия Радонежского, про которого много читал. Вспомнилось и то, как в Америке, с женой поругавшись, кулаком по столу бил: «Всё! В монастырь уеду от тебя!» И тут Господь сподобил. Вдруг понял я, что обычную-то жизнь уже прожил. И машины у меня были, и всякие блага земные. Уже так жить неинтересно: радости нет, депрессия постоянная. А когда монаха провожал и подумал про монастырь – вдруг такая радость на душе, стало легко-легко! Принял это за временное, случайное состояние души, но вскоре ещё два удивительных случая произошли, личного порядка, и я окончательно понял: всё, для мира я полностью отработал.

В книгах пишут: когда человек уходит в монастырь, то падшие духи начинают бесноваться, плохое творить. Верно пишут. У меня как было? Я уже вещи собрал, билет на поезд купил, чтобы в Коми ехать. Тут звонок. Один из наших прихожан: «Виктор, банкиры, которые к нам на Пасху приезжали, сообщили, что они тебя на работу берут. Все твои проблемы разом решаются! Давай звони им». Пока я раздумывал, банкир сам позвонил. Поблагодарил его и думаю: что-то не то происходит. Проходит ещё немного времени. Звонит бывшая жена: «Виктор, я подумала и вот что решила: давай примиримся…» То есть намекает, чтобы обратно семью воссоединить. Ничего себе! Три года я этого добивался, а тут вдруг… Говорю: «Три дня осталось на размышление, скажи “да” или “нет”, чтобы окончательно вопрос решить». Слышу, она этак по-женски начинает кокетничать, говорить неопределённое что-то. Подумал: зачем эти ссоры, надо с Богом жить, и всё. Да и дом я уже продал, половину денег дочке перечислил. Сегодня звонил ей по спутниковому телефону в Москву – я ведь дочку-то контролирую, ей 14 лет, сложный возраст, – и она говорит: «Папа, я тебя понимаю». Тесть, Борис Георгиевич, тоже мой выбор принял, собирался приехать сюда на рыбалку и за грибами. Да почил он год назад, Царствие ему Небесное.

– А дом вы продали – это московскую квартиру?

– Да, хорошие деньги за неё дали. Сюда приехал, и на вторую половину от вырученного мы сразу и лодку купили, и хороший мотор.

– Квартиру не жалко?

– А вы сами подумайте, что дороже: московская недвижимость или место в раю?

Литургия в тайге

Наутро пошли мы на воскресную службу. Дом монахов стоит дальше вверх по реке, на краю обширного некошеного луга. Ворота его украшает вырезанный из дерева крест, во дворе – звонница, от которой на всю таёжную округу разносится мерный звон колокола. Закончив благовестить, отец Виталий объясняет:

– Здесь мы один колокол оставили, а остальные шесть увезли в лес, в сам монастырь. Там теперь полная звонница, рядом с храмом Архистратига Михаила. Так что и медведь, о котором я рассказывал, на службу иногда приходит, слушает перезвоны. А однажды гляжу: огромный заяц напротив звонницы сидит, уши торчком, тоже слушает.

Заходим в дом. В горнице русская печь, по углам железные кровати и деревянные полати под потолком, все стены в иконах. В восточной части горницы устроена маленькая церковь с престолом. Там уже стоят два монаха в чёрных клобуках, читают молитвы. Вскоре к нам присоединились постоянные прихожане этого храма – женщина-иконописец и её муж, переехавшие в тайгу к монахам спасаться.

Местечко я себе присмотрел у стенки, к которой прислонён гроб. Хорошо там было молиться… После литургии два иеромонаха ушли, ни слова нам не сказав. Видно, общаться с «внешними» благословлено только отцу Виталию. Спрашиваю его про гроб: мол, это про него вы вчера рассказывали?

– Да, тот самый, – отвечает. – Как сколотил его, так сразу болезнь прошла. А думал уже умирать.

– Не тесно в одной избе-то? – спрашивает Игорь.

– Так кровати двухъярусные, все умещались, даже когда нас пятеро ночевало плюс две кошки. Потом иеродиакон Иосиф не выдержал, в Петербург вернулся – из-за морозов, страшная зима тогда стояла. И ещё Амвросий умер. Вот здесь была его келья, в углу за ситцевой занавесочкой. Нам заглядывать туда запрещалось, поскольку он в схиме находился.

Дом-то старенький. Надо венцы менять или новый строить. У нас здесь, в Бердыше, ещё один дом есть, он поживее. Был и третий, но мы его продали той паре, что на службу приходила. Жена иконописец, а он ей доски вырезает, оба много молятся. Они такие ревнители веры, что в воскресенье поклоны бьют – как у первохристиан было. Я объяснял им, что Вселенский Собор отменил поклоны в воскресный день, но они всё равно по-своему продолжают.

А вот здесь небольшая трапезная. Русская печь не действует, хлеб печём в другом доме. Будем печь разламывать, чтобы в храме посвободнее стало. Но много вкладываться в дом не станем, монастырь-то теперь в другом месте, в лесу, а здесь просто огород у нас, подворье.

Один угол таёжной избы выделен под церковь

Отец Виталий подвёл нас к иконам, показал святыни:

– А вот у этого дубового креста, который над алтарём, необычная история. Однажды к нам в Америку приехал из Костромы протоиерей Константин, 80 лет ему было. Благообразный священник, седой весь такой дедушка. Стою к нему на исповедь. Выходит от него брат Игорь, глаза вытирает и как бы извиняется передо мной: «Сколько раз исповедовался, а такого не было. Слёзы градом потекли. Наклонился под епитрахилью, слова не могу сказать, слёзы льются. Поворачиваюсь, а он тоже плачет». Ну, думаю, что-то Игорь расчувствовался. Но после исповеди я тоже вышел, слёзы вытирая. Жена на меня смотрит, не понимает. А она человек более сдержанный, чем я. После своей исповеди говорит мне: «Какой у него крест старинный! Видно, наградной». Она на ювелирной фабрике работала, такие вещи подмечала. И только потом, уже находясь в Москве, узнал я, в чём дело.

Отец Константин всегда носил с собой мощевик. Он показал мне, что там хранится – частица Животворящего Креста. И рассказал такой случай. Прихожане на время оставили в храме своего ребёнка с синдромом Дауна. Тот был совершенно больной и не разговаривал. Лет пять ему. Сидит, играет себе, а батюшка по храму ходит. И что-то ребёнок разбаловался. «Андрюша, чего ты разбаловался? Ну-ка иди сюда, давай крестик поцелуй». И даёт ему этот мощевик с крестом на крышке. А потом священник даже испугался. Мальчик вытаращил глаза на крест и к стене отшатнулся. Священник подступает: «Ну, крест-то поцелуй». Мальчик на колени упал и как закричит: «Господи, помилуй и прости!» Родители приходят – а ребёнок разговаривает, правда с заиканием. И вот после этого отец Константин стал подмечать удивительные вещи. Он и сам раньше не понимал, почему на исповедях слёзы льются. А это святыня так на людей действует.

Отец Константин отщепил кусочек Животворящего Креста и нам передал, чтобы в таёжную пустынь отвезли. Мы его в крест вложили, позже в скит перенесём, когда специальный аналой для него сделаем.

Поклонившись святыням, выходим во двор. Там нас ждёт местный житель Леонид Афанасьевич, вчера пообещавший перевезти на лодке на другую сторону реки. Оттуда начнётся наш путь в Черепаново, в Пермский край.

– Не знаете, как там в Черепаново? Есть люди? – спрашиваю отца Виталия.

– Были. Года полтора назад пермяки с той стороны пробили к нам зимнюю дорогу и сообщили, что в заброшенной деревне Черепаново поселились монахи. Мол, человек восемь их там. Мы заинтересовались: ничего себе, восемь монахов в лесу, в наше время такое где встретишь? Собрали с иеромонахом Захарием рюкзачки и пошли туда – просто познакомиться, поговорить. Наконец добрались до Черепаново. А там матушки, дети. Угостили нас чаем. Хорошие люди – всё понимают, много молятся. Перед трапезой вместе с ними «Отче наш» прочитали. Помимо мирских, были там две послушницы, а батюшку мы так и не увидели. То ли он в разъездах был, то ли болел – не поняли. С тем и вернулись обратно в Бердыш.

– А позже что-нибудь слыхали о них?

– Рассказывают, там какой-то конфликт случился и вроде все они оттуда уехали. Ничего у них не получилось. Я их предупреждал: «Чего вы велосипед изобретаете? Пристраивайтесь к какой-нибудь православной юрисдикции, а то как-то сами по себе. Спасайтесь – вы же в глушь ради спасения приехали. А зачем какие-то лишние разговоры, они вообще ни к чему».

– Опыт прихожан, которые уезжают в дальние деревни, он положительный, как считаете? – спрашиваю.

– Вы знаете, если у них на первом плане стоит Бог, Иисус Христос, то почему же нет? А если, извините меня, какие-то интриги проскальзывают: поссорится батюшка с архиереем и простых людей в леса уводит, – то это не работает, долго в пустыне они не задержатся, разбегутся. Даже у нас, монахов, здесь разные искушения, только Господь спасает, а что говорить о мирянах?

Прощаемся с отцом Виталием. Скорее всего, в этой жизни мы уже не встретимся.

– Ну, благослови вас Бог, Ангела в дорогу. Мне вот тоже сегодня отчаливать надо, – вздыхает монах, – в Усть-Унью и далее в Комсомольск-на-Печоре, встречать московского скульптура, нашего жертвователя. Говорил я владыке, что после таких поездок в «цивилизацию» я неделю болею, а он: «Если не ты, кто другой туда поедет?»

Лесная руда

Леонид Афанасьевич: «76 годков мне. Скот невмоготу содержать, только на рыбалку и на охоту хожу»

Леонид Афанасьевич кивнул нам головой и пошёл вперёд быстрым и мягким шагом бывалого охотника. Двинулись за ним к реке, к его лодке. Догоняю, чтобы расспросить о деревне – вчера-то недосуг было.

– А здесь что, в старину стрельцы жили, вооружённые бердышами? Поэтому так деревню назвали?

– Не-е, солдат здесь отродясь не было. Просто раньше река близ деревни делала поворот крутой, округлый, как лезвие бердыша. Сейчас только старица осталась, а река за сотни лет прямой путь себе пробила.

– В Бердыше, кроме монахов, много людей?

– Четверо. Москвичей, мужа и жену, вы видели. Ещё есть местный, Слава. Он из Ухты вернулся, решил старость на родине встретить. Ну и я. Каждое лето сюда приезжаю. Раньше-то постоянно здесь жил, скот держал.

– А сколько вам лет?

– Семьдесят шесть годков. Скот уже невмоготу содержать, только на рыбалку и на охоту хожу.

– Сызмальства охотитесь?

– В 11 лет первую утку подстрелил. Пацаном неразумным был, шесть патронов потратил… Утка в воде перевернулась, лапками сучит. А мёртвые, они ведь продолжают двигаться. И я сдуру ещё пару зарядов в неё всадил.

– Сейчас вы здесь единственный охотник? Монахам-то нельзя зверей убивать.

– Да им много чего нельзя. Пить, курить. Только один послушник этим баловался, бывший зэк.

– Амвросий?

– Да, когда ещё он послушником был. Это он потом заболел, смирился, схимником стал. А до этого… Когда монахи уезжали, он ко мне приходил и брал самогон. Бутылки ему на неделю хватало. Любил и закурить. А в один день был какой-то праздник. Я ещё с женой тут жил, она испекла праздничный пирог, понёс ему утром. Стучу, не открывает. Пошёл я к Славику, он взял бензопилу, мы дверь выпилили, зашли. Амвросий под столом мёртвый лежит. В общем, его паралич ударил и он правым боком завалился туда, не смог выбраться. Мы его вытащили, стали делать искусственное дыхание. Куда там… Через два дня милиционер на лодке приплыл, на нас заорал: «Зачем труп трогали?» Так мы думали, он ещё живой.

– Давно это было?

– Года три назад. Тут, кроме него, ещё двое монахов померло. У одного, Лаврентия, вдруг голос изменился, хрипеть начал. Приходил к нам лекарство просить. Говорю: «Езжай в Троицко-Печорск в больницу». Он туда приехал, и у него обнаружили рак горла в последней стадии.

– А что, до этих монахов были ещё другие?

– Да. Они сначала поселились в устье Горелого. Это 40 километров ещё дальше вверх по Унье, где вообще людей не бывает. Там и сейчас баня осталась и две избы.

– А как их звали?

– Первыми в верховья Уньи пришли Савватий и Иоанн, лет десять назад. Они что-то не поделили, и Савватий захотел от него отшельником уйти. Приглянулась ему речка Первокаменка – она впадает там, где стоит первая скала по Унье, поэтому называется Первокаменкой. Стал меня расспрашивать, знаю ли я те места. Конечно, знаю, всю жизнь там охотился. Показал ему хорошее место – рассоха там идёт прямо на север, и между двумя руслами остров длинный. Место очень красивое, берёзовое, и деревья редко стоят. И вот он там построился. Потом они с Иоанном снова помирились и куда-то вдвоём уехали. Кажется, в Ингушетию, в горы. Всё построенное бросили. А через некоторое время приехали эти монахи.

– Мужики говорили нам, что они приехали сюда золото мыть, – ещё раз проверяю разошедшийся по Верхней Печоре слух.

Старик в ответ пробурчал что-то нечленораздельное, чтобы не выругаться, и заявил категорически:

– Золота здесь нет. Если оно и есть, то в излучине Светлого родника, мимо которого вы проплывали, первый поворот… Мне это один геолог говорил. Но отродясь не помню, чтобы кто-то из наших на золотишко позарился. Здесь в старину только железную руду добывали и чугун выплавляли.

– Чугун? А в чём выплавляли, в русских печках, что ли?

– В домне, как и положено металлургам.

– А где она, домна? – не верю.

– Да вон же, – старожил махнул рукой на лесок, мимо которого проходили. – Хотите глянуть?

Продираемся сквозь чащобу. Прямо в лесу из земли торчат поросшие мхом огромные зубчатые колёса, лежит опрокинутая железная башня.

– Это после революции тут всё расклепали и раскурочили, – поясняет охотник. – Приехали, чтобы забрать на металлолом, да не смогли вывезти. Вот смотрите…

Леонид Афанасьевич подобрал с земли камень и протянул нам. Камень был как бы оплавленный, тяжеленный, словно свинец.

– Вот это и есть железная руда. Её добывали открытым способом. Ёлка упадёт вместе с корнями, и руду выворачивает. У нас все каменки из них сложены.

Обходим вокруг вросших в землю механизмов. Что же получается: в ХХ веке их не сумели увезти, но как же тогда в старину в эту глушь их доставили? И ведь такие металлургические мини-комбинаты, плавящие руду «из-под деревьев», составляли индустриальную мощь Российской империи. Вспомнилась картина, виденная из окна поезда на окраине Череповца, – гигантские конусы дымящихся домн…

Из заметок Игоря Иванова:

Что Лукьянов за человек есть

Прямо в лесу из земли торчат поросшие мхом огромные зубчатые колёса

Так и знал, что Михаил об этом не упомянет, скажет: динамики мало, да и некогда заглубляться, успеть бы хоть о главном рассказать. Он, конечно, прав. Эдак если обо всём рассказывать, целый год можно печатать рассказ о путешествии, из номера в номер. Но тут случай особый. И по дороге в Бердыш, и позднее мы слышали о якобы «проигранном в карты» здешнем железоделательном заводе – будто проиграл его владелец купец Лукьянов. А ведь это просто укоренившийся поклёп.

90-е годы XIX века – время взрывного роста промышленности в России. Всюду строились железные дороги, и нужен был чугун. Свой Бушуевский чугунолитейный заводик имел в ту пору нижегородский купец М. И. Лукьянов, а располагался он в каких-то двух верстах от ныне всемирно известной Дивеевской обители. Руду там к тому времени плавили уже два века – но без особых перспектив. А какой же русский купец, да ещё первой гильдии, может жить без размаха?! И в середине 90-х Лукьянов с «нижегородского Урала», как тогда называли приокские некогда богатые, но оскудевающие железной рудой земли, отправился на настоящий Урал, разворачивать настоящее дело. К тому времени последние свободные казённые участки на Вишере застолбили французы – нужно было или выковыривать участки у иностранцев (Лукьянов пытался), или идти искать руду дальше. А тут вдруг такой случай.

Некто крестьянин Дьяков из села Ныроб увлёкся рудо-

знатством, выписал себе из столицы простейший учебник геологии, проштудировал его и стал во время охоты искать камушки, о которых прочитал в книжке. Найденные по случаю в Бердыше образчики бурого железняка он показал в Чердыни купцам – но там жили люди более по торговой части, а не по промышленной, и находка Дьякова их не заинтересовала. А вот Лукьянова заинтересовала. В 1898 году свой завод близ Дивеево-Сарова он продал, чтоб вложить 150 тыс. рублей в обустройство месторождения в Бердыше.

С большой неприязнью описывал пермский краевед Н. Белдыцкий деятельность Лукьянова, подозревая того в аферизме и хищничестве, – ровно сто лет спустя, в конце ХХ века, мы имели точно такое же отношение к предпринимателям в прессе и общественном мнении, поголовно именуя их «барыгами», «спекулянтами», «новыми русскими». Тем не менее из очерков краеведа дошли до нас любопытные живые детали. Белдыцкий рассказывает о впечатлении, которое произвёл Лукьянов на местного жителя, крестьянина-старовера. «Из себя быдто сухопарый, да вострый такой, шибко разговорный. Всё бает: я-де вас облагодетельствую, крыши-де вам жалезные излажу, работу дам, дороги-де проложу. Деньжищ, сказыват, у него видимо-невидимо. А сам ён нашей веры, чаю не пьёт, поганого сахару не ест, пьёт одну горячую воду и с мёдом пчелиим. Ладит нам молельню поставить». – «Чё же эта таперича будет? Куда же бердышана уйдут?» – спрашивает крестьянина собеседник. «Хозяин бает, что у царя он им другое место выпросит, по Печоре, туды и переселятся».

А вот собственное описание краеведа: «…Явился и сам Лукьянов. Он бегал где-то в лесу, следил за рубкой леса и сильно устал. На столе стоял самовар, и он принялся жадно пить простую воду, заедая её “мёдом пчелиим”. Перед этим он осенил себя двуперстным крестным знамением и сокрушённо произнёс: “Господи Исусе Христе!”

– Ну, сёдни начали дорогу вести, Господи благослови! – промолвил он, утоливши жажду.

– Какую дорогу? – спросил я.

– А на Колву-то! Вот, милый ты мой, сам видел, какова тропа через парму, а у Лукьянова через месяц колёсная дорога тут будет! Вот ты и понимай и чувствуй, что Лукьянов за человек есть! Да то ли ещё будет! Я ведь не то что французишки на Вишере – деньгам счёту не знают и швыряют их… Я до всего сам дохожу, до каждой мелочи, у меня экономия. Мне анженеров не надобно, я и без них сумею домны поставить… Ведь я в Перми-то когда в управлении был и сказал управляющему, что завод быстро сооружу, а управляющий, полный генерал, даже прослезился и обнял меня! Молодец, говорит, Лукьянов! Не всё, говорит, одни французишки будут царствовать, а вот и русские смышлёные завелись. Утри, говорит, французишкам нос. Действуй, говорит, потрафляй! И потрафишь! Что хотя я мужик необразованный, зато у меня мильон на текущем счету! Да я, да я… облагодетельствую всех!»

Хоть и много в этом описании сарказма, всё ж проглядывает образ настоящего русского делового человека, уж никак не картёжника, способного спустить капитал. Вот, чтобы вернуть человеку честное имя, и написал я главным образом эту главу. А что до того, чтоб «облагодетельствовать всех», – так ведь это уже сколько веков у нас, русских, такая болезнь.

Облагодетельствовать всех купец Лукьянов не смог, но оказался человеком слова, несмотря на всё своё ухарство. Домна в Бердыше, строительство которой началось в 1899 году, весной следующего года заработала. Всего здесь было выплавлено 900 тонн чугуна. Много это или мало? Почти столько же производили в то время три других металлургических завода Коми. Богатая руда здесь шла 50-метровым слоем почти поверху – в 8 млн тонн оценивались здешние запасы. Но дело вскоре встало из-за банальной нехватки средств. Цены на чугун упали. Оставив сына на производстве, отец поехал за кредитами и промышленными ссудами, но не смог добиться их. Заводик хотели было купить немцы, но тут началась русско-японская война, а потом целая эпоха революций и войн, крушения надежд и целой империи.

О том, сколько просуществовал заводик, сведения расходятся. Где-то пишут, что он работал до революции, но это маловероятно. Уже в 1911 году домна хоть и стояла, но не работала, а при ней жил только один сторож.

Когда Леонид Собянин проводил для нас экскурсию по Бердышу и тому, что осталось от местного заводика, я всё время мысленно возвращался в полный надежд 1900-й. Вон там, за Уньей, где впадает в неё ручей Бердыш, – возведённые на скорую руку бараки, по левую руку – шесть изб в самой деревне; старики, сами слышавшие это от своих дедов, рассказывали нам с Мишей, что живало при заводе до четырёх тысяч человек. Выше по склону – две линии шурфов, где копали руду. От них остались заросшие кустарником и земляникой ямы. Ниже – сама домна: до сих пор стоит – не гниёт её фундамент и разное заводское оборудование, своим фантастическим видом посреди леса отчего-то напомнившее мне остатки рухнувшего пепелаца – космического корабля – из фильма «Кин-дза-дза». Ещё ближе берегу до сих пор видны следы шлама, вылитого некогда из домны. Леонид Афанасьевич показал на один из камней:

– А этот «фонит». Приезжали тут как-то гости с дозиметром и случайно наткнулись на него: радиация сильная…

Я потянулся посмотреть, что за камень. Обычный кусок шлама, даже лишайник на нём не растёт. Но когда решил взять его в руки (вдруг это такая гравицапа?), Святослав угрожающе прошипел: «Просветиться решил, что ли?» Я решил не ставить экспериментов на здоровье, и мы направились дальше.

Из заметок Михаила Сизова:

За горизонт

Леонид Афанасьевич пошёл готовить лодку к отплытию, а мы решили напоследок подняться на «камень», где монахи установили крест. Я уже был там прошлым вечером, любовался закатом. Но при дневном свете с вершины этой скалы открылся ещё более изумительный вид. Под ногами тонкой змейкой извивается сверкающая на солнце Унья, а за ней… – ну как в песне поётся – «море тайги». Она и вправду волнами уходит за горизонт, взбираясь и спускаясь по холмам уральского предгорья. Туда, за горизонт, и лежит наш путь.

Став перед крестом, читаем акафист Николаю Чудотворцу, скорому в бедах заступнику, «яко многажды во единем часе, по земли путешествующим и по морю плавающим». Страха перед будущим нет никакого. Как Бог даст…

* * *

Нос лодки уткнулся в противоположный берег. Проводник наш заглушил мотор, чтобы тоже на землю сойти, нормально попрощаться с нами. Спохватившись, спрашиваю Леонида Афанасьевича, какая у него фамилия. Отвечает:

– Собянин. В Бердыше это коренная фамилия, почти все Собянины были.

– Вы не родственник ли мэру Москвы? – шутит Игорь.

– Может, дальний какой. Интересовался я этим вопросом. Мэр-то родом из Берёзовского района Тюменской области, а там много переселенцев из Коми. Дед его, Фёдор Собянин, который более 100 лет прожил, был старообрядцем. А старообрядцы как раз через наши края в Сибирь-то и шли, прятались от антихриста. Вы как раз этим путём и пойдёте, в сибирскую сторонушку. Ну, удачи… И поосторожней будьте, там дальше медведей много.

76-летний старик крепко пожимает нам руки. Вскинув рюкзаки за спины, продираемся сквозь чащобу и выходим на зимник, который через тайгу должен привести нас на другую сторону водораздела, из бассейна Печоры в бассейн Камы.

– Ну, Святослав, запевай, – говорю, когда мы тронулись в путь.

– А зачем петь? – не понял парень, ещё не служивший в армии.

– Зачем, зачем… Медведей отпугивать.

Как потом оказалось, шутливый этот приказ был вполне резонным.

Перейти к продолжению

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска