Апостол и баня*

13 декабря – память апостола Андрея Первозванного

Академик Александр Панченко

«Оньдрею учащю в Синопии и пришедшю ему в Корсунь, уведе, яко ис Корсуня близь устье Днепрьское, и въсхоте пойти в Рим, и оттоле поиде по Днепру горе» – так в «Повести временных лет» начинается известный «русский апокриф» об Андрее Первозванном. Дальше рассказывается, что «по приключаю», т. е. случайно, без наперёд заданной цели, апостол на ночь пристал к берегу под горами, «идеже послежде бысть Киев». Утром Андрей предсказал «сущим с ним» ученикам, что на горах воссияет благодать, воздвигнется великий город со множеством церквей: «И въшед на горы сия, благослови я, и постави крест».

Следующая остановка (мотива случайности уже нет) – в земле словен, «идеже ныне Новъгород». Единственное здешнее впечатление апостола, единственное, чему он «удивися», – это парная баня, «како ся мыють и хвощются». Затем он, преодолев традиционный путь «из Грек в Варяги», добрался (по суше или морским путём – не сказано) до Рима и там как бы отчитался о путешествии. Отчёт ограничился только банями: «Дивно видех Словеньскую землю, идучи ми семо. Видех бани древяны, и пережьгут е рамяно (т. е. натопят их докрасна, до большого жара. – А. П.), и совлокуться, и будуть нази, и облеются квасом уснияным (видимо, сывороткой, употребляемой и доныне при обработке кож, а может, и щёлоком. – А. П.), и возмуть на ся прутье младое, и бьють ся сами, и того ся добьють, егда вылезут ли живи, и облеются водою студёною, и тако ожиуть. И то творять по вся дни, не мучими никимже, но сами ся мучать. И то творять мовенье собе, а не мученье». И римские слушатели «слышаще, дивляхуся». Что до апостола, то он, побыв в Риме, вернулся в исходный пункт путешествия – Синоп.

Обратим внимание на следующее: в Риме Андрей и словом не обмолвился о великом будущем Киева. Не нашла отражения в легенде и та новгородская её версия, которая зафиксирована в Степенной книге: «…Пришед, идеже ныне Великий Новград стоит, и тамо жезл свой водрузи». Мы уклонимся от обсуждения этих проблем, сосредоточившись на изображении парной бани – детали, специально выделенной и поистине поразительной, если учесть общеизвестное пренебрежение летописцев к быту.

Канонически об Андрее известно крайне мало. По Матфею, он был галилеянином и братом апостола Петра. По Иоанну, Андрей – один из учеников Иоанна Крестителя, ещё раньше Петра призванный Христом на Иордане – (отсюда «Первозванный»). Наряду с этими скупыми известиями Андрей – персонаж многих апокрифов. Общей для отречённых произведений об Андрее чертой надлежит считать то, что он изображается апостолом Севера и скифов, просветителем южных, восточных и северных берегов Чёрного моря. Местопребыванием Андрей избирает Синоп, откуда и совершает свои миссии. Согласно поздним греческим [источникам] третье путешествие охватывает Грузию, Кавказ, Пантикапею, Феодосию, Херсонес Таврический. Затем Андрей возвращается морем в Синоп, откуда отправляется в последнюю роковую дорогу. Просветив попутно Византию, он прибывает в Патры Ахайские, где заканчивает служение мученической кончиной на косом («андреевском») кресте.

Ни один из коптских, эфиопских, сирийских, греческих, грузинских, латинских, славянских апокрифов об Андрее Первозванном для понимания нашей легенды не даёт ничего. Почему из всех апостолов именно его выбрал древнерусский книжник? Поздний русский культ Андрея вообще нет смысла принимать во внимание. Как креститель Руси, он появляется в русском сознании уже тогда, когда складывается единое Московское государство – у Ивана Грозного, затем при царе Алексее и особенно при Петре. В 1698 г. была учреждена «кавалерия» Андрея Первозванного – старший из русских орденов, причём на косом орденском кресте по четырём его концам изображались латинские буквы S, А, Р, R, то есть Sanctus Andreas Patronus Russiae [Святой Андрей Покровитель России]. К петровской эпохе относится и морской Андреевский флаг, и другие очень яркие проявления культа первозванного апостола, будто бы «святым крещением первоначально пределы наши просветившего».

Наверное, Андрей попал в летопись по той простой причине, что книжники домонгольской Руси из греческих апокрифов знали, что он доходил до Корсуни – города, с которым предание связывало крещение Владимира Святославича. Легко было сочинить новое путешествие, поместив его между третьим и четвёртым.

В летописи нет и намёка на то, что Андрей крестил Русь: крестить – нечто совсем иное, нежели предсказать будущее величие и благочестие пустых киевских гор. В медиевистике расхожее и, так сказать, житейское объяснение летописного предания сводится к тому, что летописец-киевлянин, не знавший парных бань (как и теперь их не знают на Украине), будто бы высмеял новгородцев.

Для его понимания привлекают «банный анекдот» из «Истории Ливонии» Дионисия Фабрициуса (XVI в.). Автор рассказывает о случае, будто бы имевшем место в XIII в. в католической обители в Фалькенау. Местные монахи потребовали у Папы увеличить содержание, ссылаясь на свою аскетическую жизнь, на «сверхзаконное», не предусмотренное уставом изнурение плоти. И действительно, посол, специально прибывший из Рима, стал очевидцем того, как ливонские иноки в страшной жаре хлещут себя прутьями, потом окатываются ледяной водой, и так раз за разом. Итальянец не понял, что это «мовенье», а не «мученье» (все прибалтийские, балто-славянские и финно-угорские бани в сущности одинаковы). По докладу итальянца Папа нечто приплатил монастырю в Фалькенау. Так северяне надули южанина. Впрочем, исследователь этого анекдота Д. Герхардт увидел здесь именно «мученье», т. е. некогда актуальный религиозный аскетический обряд, лишь с течением времени ставший «мовеньем», бытовой привычкой.

Конечно, баня была связана с языческим культом и после христианизации сохраняла языческие реликты, хотя бы в оболочке «двоеверия». Так, в Великий четверг, поминая усопших, им топили баню. В предбаннике на протяжении многих столетий обязательно снимали кресты, о чём свидетельствует, например, такой авторитет, как пустозерский узник священник Лазарь: «А егда мужики и женки приходят мытися в торговую лазню… и тогда и той честной и животворящий крест Господа Бога и Спаса нашего Исуса Христа, сметнув с себе безчинно и безстрашно, поверзают его в… свою гнусную и скверную нижнюю одежду».

Но нет резона привлекать языческие верования для толкования русского апокрифа. Нетрудно понять, отчего братии из обители Фалькенау именно в XIII веке легко было обмануть итальянского легата и самого Папу. Это – эпоха расцвета движения флагеллантов, т. е. «бичующихся» (flagellare – хлестать, сечь, бить, мучить). Флагелланты сами бичевались в монастырях, бичевали прихожан перед отпущением грехов. Процессии флагеллантов (первая волна – 1260 год) наводнили Италию, Южную Францию, затем Германию, Фландрию, добирались до Моравии, Венгрии и Польши. Собираясь толпами, обнажаясь (даже в зимнюю стужу), они «удручали» плоть. Только Англия и Русь остались в стороне от этого изуверского движения, которое в конце концов было осуждено и запрещено папством.

При Карле Великом «самоистязателем» был св. Вильгельм, герцог Аквитанский; в X веке на этом поприще рьяно подвизался св. Ромуальд, жестоко истязавший себя и своих монахов. XI век дал теоретика флагеллантства Петра Дамиани (1007–1072), автора трактата «Похвала бичам», где дана следующая апология бичевания и самобичевания: 1) это подражание Христу; 2) деяние для обретения мученического венца; 3) способ умерщвления и наказания скверной и грешной плоти; 4) способ искупления грехов. Образцом ревностного флагелланта Пётр Дамиани выставлял св. Доминика, биографию которого и написал.

В этой связи понятно любопытство Андрея (точнее, псевдо-Андрея), заставившее его посетить Новгород. Апостолу хотелось узнать, что же происходит в жарко натопленных «банях древяных», где «разболокшиеся» словене били себя младым прутьём, так что становились чуть живы: «и облеются водою студеною, и тако ожиуть». И альтернатива относительно «мученья» и «мовенья» – альтернатива не случайная и не только эстетическая. Гостю-южанину здесь могло почудиться флагеллантство, но «словене» (летописца включая) разубедили его, а он разубедил и римлян, хотя младшие современники Петра Дамиани «слышаще, дивляхуся».

Таков смысл новгородского путешествия «апостольской тени»: наблюдатель встретил культуру, вовсе не восхваляющую самоуничижение и самоуничтожение.

Из кн.: Исследования по древней и новой литературе. Л., 1987, в сокращении

*Название редакции

Русское изобретение

Как-то раз на предложение доктора подлечиться на грязях курорта в Карлсбаде полководец Александр Суворов ответил: «Милостивый государь, ну что вы говорите? Мне, старику, на курорты? На курорты ездят богатые бездельники, хромые танцоры, интриганы и всякая сволочь – вот пусть там и купаются в этой грязи. А мне нужна молитва, изба в деревне, баня, каша и квас». Суворов любил баню и знал в ней толк: он выдерживал очень сильный жар, после чего обливался 10 вёдрами холодной воды.

Баня – древнейшее русское изобретение. Ещё древнегреческий историк Геродот писал о предках россиян, что они имели в своих селениях особые хижины с вечно горящим огнём, «где раскаляли камни докрасна и на них поливали воду, рассыпали конопляное семя и в жарких парах омывали свои телеса». Бани с давних времён известны на северо-западе России, тогда как южнее – в пределах Рязанского и Владимиро-Суздальского княжеств – люди парились не в банях, а в печах. А вот ещё южнее не парились, а мылись в деревянных кадках и в корытах.

«Русские чувствуют себя по окончанию всех банных операций как бы вновь рождёнными», – записал в дневнике камер-юнкер Берхольда, находившийся при дворе Петра Первого. Кстати, в то время строительство бань всемерно поощрялось и за их постройку не взимался налог. «Эликсиры хорошо, а баня лучше», – говорил Пётр.

В конце XVII века в свите шведского посла графа Христиана Горна Россию посетил Ганс Айрманн, оставивший записки и о Московии. Вот что его поразило в русском банном мытье: «Они не пользуются, как мы, скребком для очистки нечистоты с тела, а есть у них так называемый веник, он из прутьев берёзы, которые высушивают. Этот веник предварительно размачивают в тёплой воде, которая у знатных людей бывает проварена с хорошими травами, а затем гладят и растирают ими себя по всему телу вверх и вниз, пока вся пакость не отстанет от кожи. Это они делают столько раз, пока не увидят, что совсем чисты. При этом московиты имеют в бане особо здоровое обыкновение обливаться ледяной водой с головы до пят, и только после этого они готовы».

Один иностранец отмечал: «Если русский не попарится в субботу, ему становится как-то стыдно и совестно и чего-то не хватает ему». Их поражало, что русские и их тянут в баню, считая её чуть ли не обязательным атрибутом общения. Курляндец Яков Рейтенфельс, посетивший Москву, писал, что «русские считают невозможным заключить дружбу, не пригласив в баню и не откушав затем за одним столом».

Немецкий учёный Олеарий, совершивший путешествие в Московию в середине XVII в., упоминает, что русские разоблачили в Лжедмитрии самозванца потому, что тот не любил бани. «Русские, – сообщает Олеарий, – могут выносить сильный жар, от которого они делаются все красными и изнемогут до того, что уже не в состоянии оставаться в бане; они выбегают голые на улицу, как мужчины, так и женщины, и обливаются холодной водой, зимою же, выбежав из бани на двор, валяются в снегу, трут им тело, будто мылом, и потом снова идут в баню».

Бернгард Таннер, чешский путешественник, решился со спутниками посетить в Москве общественную баню. Получился конфуз: «По принятому у нас обыкновению мы пришли покрытыми, думая, что здесь моются так же, как и в наших краях. Как увидели московитяне нас покрытыми – а они безо всякого стыда были голы совершенно, – так и разрази-лись хохотом. Прислуги тут нет, банщика и цирюльника тоже, кому надо воды, тот должен был сам спускаться к реке. Мы побыли там немного и ушли сухими, как пришли, поглядев на их способ мыться; как они, вместо того чтобы тереться, начинали хлестать себя прутьями, орать, окатываться холодной водой. Так же моются, видели мы, и женщины, и тоже голыми бегают взад и вперёд, не стесняясь».

Иностранцы дружно отмечали, что в русской бане моются или совместно мужчины и женщины, или же отделения для них разделены только небольшой перегородкой, а окунуться в снег или в речку без стеснения выбегают все вместе. Только в 1743 г. сенатским указом было запрещено в «торговых» (т. е. общественных) банях мыться мужчинам вместе с женщинами и мужескому полу старше 7 лет входить в женскую баню, а женскому полу того же возраста, соответственно, в мужскую.

Независимо от того, кто это был, царь или простолюдин, но обычай «блуждавший» в то время соблюдать должны были все: после проведённой ночи вдвоём люди обязательно утром должны были пойти в баню, после чего откланяться перед образами. В старину строго соблюдалось правило: жених перед брачным днём должен был вымыться в бане, а после первой брачный ночи молодые шли в баню вместе. Этому обычаю до начала XVIII века следовали и цари, и князья.

В 1874 г., когда численность населения Санкт-Петербурга составляла около 670 тыс. человек, в городе насчитывалось 312 бань – все они снабжались водой из Невы и топились обычно один-два раза в неделю. В них трудились парильщики и парильщицы-«бабушки», которые мыли желающих «за что положите». 46 бань были «торговыми», прочие – «нумерными» (или «семейными»). Лучшей из «нумерных» считалась баня Воронина в Фонарном переулке. Номера в ней были недёшевы – от 50 коп. до 10 руб. за одно посещение. Впрочем, баня 3 класса за 3-5 копеек была доступна каждому.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска