Рокер

Андрей Еграшов


Жил-был старый рокер – настоящий рокер! У него не только были рокерские «понты»: татуировки, серьга в ухе, но и песни классные. И он был популярен: собирал залы, даже стадионы, «страничку» имел  в Интернете – миллион просмотров, время от времени мелькал на ТВ, его, впрочем, не сильно жаловавшее, потому что он, как положено рокеру, имел репутацию скандалиста.

Всё же это был хороший, добрый человек, хоть понятно, что по роду своей деятельности такой вот публичный и, наверное, вынужденно сколько-то тщеславный.

Однако публичность его не только радовала, но и утомляла. Вот он по подсказке православных приятелей и купил домик в деревне, оставшийся от умершего тамошнего юродивого, где сначала повадился досуг проводить в одиночестве, а потом куда и вовсе переселился: жил как отшельник, наслаждаясь тишиной и покоем, откуда коротко выбирался на свои грохочущие гастроли и репетиции, уже заранее предвкушая, как вернётся домой, пойдёт к колодцу за водой, затопит печь и вдоволь наслушается тишины. Здесь он писал свои лучшие стихи и много-много думал о себе и о жизни. Серьгу в ухе он уже почти не носил, татуировки – никуда не денешь! И он ими ещё немножко гордился. А песни, хоть такие же бунтарские, писал, но уже про Святую Русь, про православие.

Однажды рокер сильно заболел. Тревожить его в деревне было не принято, поэтому из многочисленных приятелей-поклонников никто не знал, что дело обстоит так худо, а он никого ни о чём не хотел просить, тем более что в болезни его стали навещать особенно мудрые мысли.

Ему становилось всё хуже. Он почувствовал, что умирает, и попытался дотянуться до телефона, чтобы позвонить друзьям, но уже не смог этого сделать.

И он умер. Однако, как ему, верующему человеку, и было обещано,  не перестал себя ощущать: он оказался в полной тьме, лишь откуда-то доносились какие-то ритмичные бумкающие звуки. Рокеру стало очень страшно: он хотел молиться, но не мог; он лишь мучился, бесконечно страдал – монотонное бумканье буквально уничтожало его, хотя, казалось бы, куда дальше смерти его можно было ещё уничтожать?

Тот ад длился целую маленькую вечность. Но – благодарение Богу! – тьма стала понемногу ослабевать, и в полумраке он разглядел предметы своей сельской обстановки, сообразив, что по-прежнему лежит у себя в постели и что он, по-видимому, всё ж не умер.

Однако прежнее ужасное бумканье не прекратилось! Продолжая ужасно страдать, рокер собрал остаток сил, решительно поднялся, на голое тело надел подвернувшийся под руку старый ватник, хоть было лето на дворе, кое-как выбрался из дому и побрёл по пустынной улице навстречу непонятной напасти.

Бумканье становилось всё громче и громче… Скоро это было уже не просто бумканье, а «музыкальное мясо»: в слаженной смычке работали ударные с бас-гитарой… проявились грым-грым-пассажи соло-гитары, хрипотное, надрывное пение… – ба, знакомый голос?!

Бедняга с трудом переставлял ноги. Липкая испарина проступила на лбу, но уже, скорее, от неприятного понимания, что это был за шум на самом деле…

* * *

Да, это звучал его, рокера, известнейший хит – «Ночь правды». На деревенском перекрёстке стояла тонированная «Лада» с распахнутыми дверцами, изнутри мощно исторгалось: «Время, дети России, время, самое время!» И синкопы – бамс, бамс, бамс! К заднему колесу на корточки подсел обнажённый – в одних шортах – и от татуировок синий молодой парнишка с домкратом в правой руке, левой отмахивая слепней. Тут же суматошно метались ласточки.

– Ну-ка, вырубил на раз! – просипел рокер.

Парнишка от неожиданности чуть не выронил домкрат и резко обернулся:

– Хо! Тут ещё, оказывается, люди живут! Привет, чел!

– Выруби, говорю, эту муть!

– Ты чё, мужичок! Муть! Ты хоть знаешь, что это за песня? Ты, может, нерусский?

– Я старый. Дай покой людям! Хулиган!

Парень нехотя встал, через руль перегнувшись, выключил звук. Наконец-то рокеру сделалось хорошо и спокойно – в такой желанной ему природной тишине, где лишь негромко пели птицы и ветер шевелил придорожный донник.

Тем временем парнишка пристально уставился на рокера:

– Какой-то ты странно знакомый, чел! Часом, не артист? Однако видок у тебя! Чего, болеешь? Прости, я думал, в пустыню попал. Но, воще-то, зря ты так – тема классная!

Рокер тоже посмотрел на него внимательно, точнее, на предплечье парня, где был наколот весёлый Змей Горыныч, один в один такой же, как у него самого, под ватником.

– Ну и видок у тебя! Чаю хочешь? – парень достал из машины термос с бутербродами. –  У меня с алтайскими травами! Я как раз перекусить собирался…

* * *

…Очередной день принёс рокеру облегчение в болезни, но придавил тяжёлыми мыслями. По возвращении он рухнул обратно в постель, но уснуть не смог. Припомнилось, как совсем недавно, перед самой болезнью, он отдал своего «железного коня» в ремонт, и в московской подземке, куда уже давненько не спускался, оказался впечатлён «веяньем времени»: кишением полуголой молодёжи – в шортах, в лоскутных маечках, явно напоказ выставляющих свои накачанные телеса, по последней моде изукрашенные умопомрачительными тату, сравнительно с которыми его собственные казались портаками, сделанными где-нибудь «на малолетке».

Они, разумеется, узнали своего кумира – не теперешнего, больного и в телогрейке штопаной, но «по масти прикинутого», в «косухе» – и восторженными возгласами дали понять, что узнали рокера, что они признают его – и «за своего», и за «кумира». И ему это было, как всегда, сколько-то утомительно, сколько-то приятно… и чуточку страшно. Только что в автосервисе, в попутном разговоре, исторически грамотный электрик его огорошил, что здесь, на Измайловской, где реклама, где машины ездят и урны забиты мусором, было огромное кладбище московское, но его разорили, закатали под асфальт, и теперь, получается, ты спускаешься в метро, а у тебя над головой «висят» бесхозные гробы. И когда-то – под кладбищем! – была поставлена пятиметровая скульптура вождя и пионерки Гели под названием «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!».

Не с того ли ещё советская, уже тесная подземка, когда-то названная в честь вождя, с этим нынешним обилием голых людей смутно показалась ему прообразом ада – и он уже вечером написал у себя в деревенской резиденции песню «Станция метро “Семёновское кладбище”»:

…Прямо под полом огонь и  дракон,
А наверху зависли гробы,
И адски обыденный эшелон,
В минуты поданный эшелон,
В секунды загруженный эшелон
Уйдёт по рельсам людской несудьбы…

Кайфовая должна получиться «тема»: гитарный тяжёлый проигрыш – грым-грым-грым; и старый рокер – обнажённый, татуированный, потный – хрипло скандирует, молитвенно воздев мускулистые руки над всклокоченной головой:

– Спасибо товарищу Сталину!

(Гитарный проигрыш, и толпа внизу: «Вау!»)

– С приветиком Кагановичу!

(«Вау!»)

– Салютик от Гели Маркизовой!

Тут выстреливает пиротехника, сцену затягивает «тяжёлым дымом», на огромном экране – фото скульптуры. «Вау-вау-вау!» Круто! И со смыслом! Сила искусства, помноженная на технические достижения!

Да, тогда в метро он с затаённой гордостью подумал, что вот она, его «паства», и именно его, «успешного рокера», посильная задача – нет, миссия! – заполнить подлинным смыслом головы этих юных бедолаг. А теперь он ужасался своей наивной гордости: ведь много ли дальше рифмованных слоганов он продвинулся?.. Да и откуда он взял, будто у него есть чем поделиться, кроме неофитских банальностей, эстетно «заточенных» под толпу? Много ли он отличается от им нелюбимого, псевдохристианского телеадепта из «Пусть говорят»?

Перед глазами маячил фиолетовый Змей Горыныч. Вот каким «смыслом», получается, он больше заполняет головы молодёжи! Себе он Горыныча наколол ещё в училище – да, рокер кончил «путягу», но рокер был не глуп, рокер дотумкал, что попущенный ему недавний сон-умирание означал то самое: что главным в его творчестве пока являются «понты» и африканское «бумканье»…

И что теперь было делать?

* * *

Болезнь отступила не совсем: ночью случилось что-то типа бреда, для разговора наведался прежний хозяин дома, прошлого века покойник, блаженный Никишка.

– Мне что, надо завязывать с творчеством? – спросил рокер у Никишки, не удивляясь приходу того, гораздо сильнее озабоченный своей профессиональной проблемой.

– Зачем? – пожал Никишка плечами и поскрёб в путаной бороде. – Слова у тебя попадаются хорошие, ежели говоришь на хорошем русском языке. Мелодии очень даже неплохие, когда не орёшь и не громыхаешь. Сам-то скажи, зачем ты так всё это делаешь громко?

– Не знаю, – ответил рокер, – сценический образ такой. «Дабы больше приобрести!.. С немощным как немощный…» Что б всем слышно было, чтобы проняло. С молодняком пытаюсь говорить о хорошем на их языке… Рок ведь, тяжёлый!

– Тяжёлый! – хмыкнул Никишка. – Как тебе самому-то, нынче не чересчур тяжеловато показалось?

– Тяжеловато, – согласился рокер. Потом вспомнил:

– Меня духовник благословил! Делай, сказал, что умеешь!

– Ну так… ведь он самого рокера столичный духовник! И на что благословил? В тамтамы стучать? Обдолбанную молодёжь в транс приводить? Или думать приучать? Чтобы думать, надо слушать и слышать. А я, например, тебя больше одной твоей песни не выдерживаю…

– А ты меня, что ли, там слушаешь? – поинтересовался польщённый рокер.

– Много будешь знать, совсем состаришься. Главное – не ори ты так в своих песнях! Музыкой не дави. Пафоса революционного убегай! Что, аудиторию боишься потерять, рок-апостол? Не надо бояться! Бог любит тишину. И ты, как оказалось, тоже любишь! Пусть к тебе прислушиваются, кто хочет слышать, а остальные – пусть идут на танцполы… Те, которым надо вернуться, – обязательно вернутся…

Подумал Никишка и добавил:

– Рубаху приодень – приличную, с длинными рукавами.

– Жарко, – посетовал рокер. – Софиты, много двигаюсь – выброс творческой энергии…

Никишка хмыкнул:

– В аду небось жарче покажется! И в огороде, думаешь, не жарко летом работать сельскому человеку? Знаешь, почему меня в деревне многие дачники за дурачка держали?

– Почему?

– Потому что я не раздевался, всегда одетый ходил. Ватничек-то мой любимый ты ноне напялил! А наши предки голышом не ходили – чтоб ты знал!  – на сенокосе и на пашне в портках и рубахах. Это теперь вы все сплошь экс-би-ци-онис-ты! – Никишка с трудом выговорил интеллигентское слово.

– И с феней блатной завязывай! И что тело испоганил – ещё изрядно поскорбеть придётся, даже не сомневайся. А уж за тех, кто, на тебя глядючи, то же самое учудил – вчетверо! И не считай себя умней других, даже если у тебя микрофон. Вот, кажись, и всё. А так пой себе на здоровье, сочиняй! Живи и пой – тихонько. Понял?!

– Понял, – ответил рокер и улыбнулся: утешенный, что ещё поживёт и что можно не оставлять любимое занятие.

А Никишка необидно засмеялся, сказав:

– Я и сам песни любил складывать!

И запел протяжно:
Выгляну в окошко
Ноченькой глухой,
Не летят ли ангелы
За моей душой…

Напоследок шепнул:

– Ну давай. Пока. С Богом! Выздоравливай, – и исчез.


←Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий