Лён

Сказка

Г. Х. Андерсен

В 2015 году исполнилось 210 лет со дня рождения великого сказочника и

140 лет со дня его кончины

Лён цвёл чудесными голубенькими цветочками, мягкими и нежными, как крылья мотыльков. Солнце ласкало его, дождь поливал, и льну это было так же полезно и приятно, как маленьким детям, когда мать сначала умоет их, а потом поцелует. Дети от этого хорошеют, хорошел и лён.

– Все говорят, что я уродился на славу! – сказал лён. – Говорят, что я ещё вытянусь, и потом из меня выйдет отличный кусок холста! Ах, какой я счастливый! Это так приятно, что и я пригожусь на что-нибудь!

– Да, да, да! – сказали колья изгороди. – Ты ещё не знаешь света, а мы вот знаем – вишь, какие мы сучковатые!

И они жалобно заскрипели:

– Оглянуться не успеешь,

Как уж песенке конец!

– Вовсе не конец! – сказал лён. – И завтра опять будет греть солнышко, опять пойдёт дождик! Я чувствую, что расту и цвету! Я счастливее всех на свете!

Но вот раз явились люди, схватили лён за макушку и вырвали с корнем. Больно было! Потом его положили в воду, словно собирались утопить, а после того держали над огнём, будто хотели изжарить. Ужас что такое!

– Не вечно же нам жить в своё удовольствие! – сказал лён. – Приходится и потерпеть. Зато поумнеешь!

Но льну приходилось уж очень плохо. Чего-чего только с ним не делали: и мяли, и тискали, и трепали, и чесали – да просто всего и не упомнишь! Наконец, он очутился на прялке. Ж-ж-ж! Тут уж поневоле все мысли вразброд пошли!

«Я ведь так долго был несказанно счастлив! – думал он во время этих мучений. – Что ж, надо быть благодарным и за то хорошее, что выпало нам на долю! Да, надо, надо!.. 0х!»

И он повторял то же самое, даже попав на ткацкий станок. Но вот, наконец, из него вышел большой кусок великолепного холста.

– Вот уж не думал не гадал-то! Как мне, однако, везёт! Да если мне и пришлось пострадать немножко, то зато теперь из меня и вышло кое-что. Какой я теперь крепкий, мягкий, белый и длинный! Это небось получше, чем просто расти или даже цвести в поле! Там никто за мною не ухаживал, воду я только и видал, что в дождик, а теперь ко мне приставили прислугу, каждое утро меня переворачивают на другой бок, каждый вечер поливают из лейки!

Холст взяли в дом, и он попал под ножницы. Ну и досталось же ему! Его и резали, и кроили, и кололи иголками – да-да! Нельзя сказать, чтобы это было приятно! Зато из холста вышло двенадцать пар… таких принадлежностей туалета, которые не принято называть в обществе, но в которых все нуждаются. Целых двенадцать пар!

– Так вот когда только из меня вышло кое-что! Теперь и я приношу пользу миру, а в этом ведь вся и суть, в этом-то вся и радость жизни!

Прошли года, и бельё износилось.

И вот его разорвали на тряпки. Тряпки было уже думали, что им совсем пришёл конец, так их принялись рубить, мять, варить, тискать… Ан, глядь – они превратились в тонкую белую бумагу!

– Нет, вот сюрприз так сюрприз! – сказала бумага. – Теперь я тоньше прежнего, и на мне можно писать. Чего только на мне не напишут! Какое счастье!

И на ней написали рассказы. Слушая их, люди становились добрее и умнее – так хорошо и умно они были написаны.

– Ну, этого мне и во сне не снилось, когда я цвела в поле голубенькими цветочками! – говорила бумага. – И могла ли я в то время думать, что мне выпадет на долю счастье нести людям радость и знания! Господь Бог знает, что сама я тут ни при чём, я старалась только по мере слабых сил своих не даром занимать место! И вот Он ведёт меня от одной радости и почести к другой! Всякий раз, как я подумаю: «Ну, вот и песенке конец», – тут-то как раз и начинается для меня новая, ещё высшая, лучшая жизнь! Теперь я думаю отправиться в путь-дорогу, обойти весь свет, чтобы все люди могли прочесть написанное на мне!

Но бумага не отправилась в путешествие, а попала в типографию, и всё, что на ней было написано, перепечатали в книгу, да не в одну, а в сотни, тысячи книг. Они могли принести пользу и доставить удовольствие бесконечно большему числу людей, нежели одна та бумага, на которой были написаны рассказы: бегая по белу свету, она бы истрепалась на полпути.

«Да, конечно, так дело-то будет вернее! – подумала исписанная бумага. – Я останусь дома, а книги будут бегать по белу свету! Вот это дело! Нет, как я счастлива, как я счастлива!»

В один прекрасный день бумагу взяли да и сунули в плиту; её решили сжечь, так как её нельзя было продать в мелочную лавочку на обёртку для масла и сахара.

Дети обступили плиту; им хотелось посмотреть, как бумага вспыхнет и как потом по золе начнут перебегать и потухать одна за другою шаловливые блестящие искорки! Точь-в-точь ребятишки бегут домой из школы! После всех выходит учитель – это последняя искра. Но иногда думают, что он уже вышел – ан нет! Он выходит ещё много времени спустя после самого последнего школьника!

И вот огонь охватил бумагу. Как она вспыхнула!

– Уф! – сказала она и в ту же минуту превратилась в столб пламени. – Теперь я взовьюсь прямо к солнцу!

А в воздухе запорхали крошечные незримые существа, легче воздушного пламени, из которого родились. Их было столько же, сколько когда-то было цветочков на льне. Когда пламя погасло, они ещё раз проплясали по чёрной золе, оставляя на ней блестящие следы в виде золотых искорок.

И дети запели над мёртвою золой:

– Оглянуться не успеешь,

Как уж песенке конец!

Но незримые крошечные существа говорили:

– Песенка никогда не кончается – вот что самое чудесное! Мы знаем это, и потому мы счастливее всех!

Но дети не расслышали ни одного слова, а если б и расслышали – не поняли бы. Да и не надо! Не всё же знать детям!

(В сокращении)

Мир вокруг нас

Маяк моряку – что тропа ходоку

С давних пор человеческую жизнь сравнивают с плаванием кораблика по бурным волнам моря. Разыграется житейская буря, одолеют сомнения – куда плыть, где земля, где спасение? Вот тут и поможет свет маяка, и благополучно выплывет судёнышко из грозной пучины, пристанет к родному берегу.

В открытом море – настоящем солёном и глубоком море – страшно даже бывалым морякам. Но маяк всегда поможет им найти верную дорогу, когда ночь разлилась чёрными чернилами или сгустилось молоко тумана. Поэтому маяк – это старинный христианский символ спасения. А кто и когда их придумал, эти гигантские фонари?

Об этом нам поведает Башня Геркулеса – так называют самый старый на свете маяк, который стоит на побережье Испании. Построили его две тысячи лет назад древние римляне.

– У меня, друзья, было много предшественников, вот только до наших дней они не сохранились. Первые маяки появились на Средиземном море около четырёх тысяч лет назад. Сначала это были просто костры на берегу, указывавшие безопасный путь судам из Египта и Крита. Позднее греки стали строить специальные каменные башни и разводить огонь на их кровле. Ночью было видно пламя, а днём – столб дыма.

Самый высокий в мире маяк был построен 23 века назад в Александрии – столице Древнего Египта, крупнейшем городе мира. Его назвали одним из семи чудес света. На острове Фарос руками десятков тысяч рабов была возведена башня высотой около 110 метров. Представьте себе небоскрёб в 50 этажей – вот каким огромным был этот «фонарь». Свет его был виден за пятьдесят километров. Чтобы он, этот свет, был надёжным, целых триста человек совершали ежедневную тяжкую работу: день и ночь они на плечах поднимали на вершину дрова и следили за пламенем. Фаросский маяк служил мореходам почти тысячу лет, пока его не разрушило в 1326 году землетрясение. Слово «фара» (так на всех языках называют автомобильный фонарь) осталось нам на память о том «чуде света».

Нынче на маяках электрические лампы. А в прошлые века огонь поддерживали всем, что горит: дровами, углём, смолой, торфом, даже рыбьим жиром. Изобретение керосина в середине XIX века очень порадовало смотрителей маяков, ведь подливать керосин в лампу куда как легче, чем таскать наверх горючее, да и горит керосин долго и ярко.

А на Русском Севере издревле маяки ставили поморы, которые на своих парусниках бороздили студёные моря – Белое и Баренцево. Это были не каменные башни, а деревянные кресты – высокие, чтобы моряки издалека их заметили.

В тёмные ночи их освещали кострами.

А в Соловецком монастыре, окружённом со всех сторон бурным морем, выстроили даже храм-маяк, над куполом которого ярко горела лампа. Его поставили на вершине 74-метровой Секирной горы в 1861 году, чтобы паломникам и братии монастыря не так страшно было плыть тёмной ночью к обители.

Много я сказал о маяках, но просто обязан ещё вспомнить добрым словом маячников – смотрителей маяков. Это доблестные и очень ответственные люди. Это благодаря их стараниям не гас огонь наверху башен, спасая сотни жизней. Теперь эта профессия – маячник – уходит в прошлое, человека заменяет автоматика, компьютер… Но кое-где ещё, как встарь, живёт при маяке маячник. Тревожится, поглядывает на море и на лампу на башне, а когда всё спокойно, попивает не спеша чаёк. Один из таких смотрителей маяка, на острове Гогланд, что в 180 км от Петербурга, напоил недавно горячим чаем с пряниками уставших и продрогших путешественников. А компьютер разве напоит чаем?..

←Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска