Вишнёвые чётки. Часть 1.

Историческая повесть

(В сокращении. Печатается впервые)

Scanitto_2015-05-30_002

Студенческая вечеринка

1927 год. Медленно, с натугой, как больной после тяжёлой болезни, оживала Москва после страшных лет революционной смуты. По утрам переполненные трамваи везли москвичей на работу; бойко катили извозчики, развозя новоявленных богачей, одетых с европейским шиком; автомобили везли служащих в военных френчах с портфелями в руках и часто гудели, разгоняя приезжий народ, привыкший в своих провинциях ходить посередине улицы. Витрины булочных, колбасных и кондитерских лавок заставляли простой люд останавливаться, глотая слюну, а студентов – бежать от соблазна в книжный магазин, благо в Москве тех дней было не менее сотни частных издательств. Вечерами по Тверской, по Охотному ряду, по Театральной площади прогуливались нарядно одетые пары: мужчины в долгополых двубортных пиджаках и широких брюках, женщины в шляпках с вуалью и вечерних платьях, украшенные драгоценностями. Зазывно горели электрические огни ресторанов, афиши приглашали публику в театры и на литературные вечера, кинематограф сулил зрителям бездну удовольствий.

Конечно, это была не та, довоенная, Москва – сытая, хлебосольная, умеющая с азартом работать по будням и с размахом веселиться по праздникам. Теперь народ стал другой – унылый, погруженный в заботы о жилье, пропитании, одежде. Даже разгульное веселье богачей-нэпманов было каким-то судорожным, будто изо всех сил спешили они насладиться жизнью, ибо никто не знал, на какой срок большевики решили ослабить свою железную хватку.

Да, Москва оживала, но это была другая Москва. Не слышно было знаменитого московского колокольного звона – он был запрещён. Большая часть храмов была закрыта. Тысячи священнослужителей были арестованы и отправлены в специально созданный для них лагерь на – Соловки. Исчезли московские купцы, заводчики, фабриканты, лавочники, унеся с собой отшлифованные веками навыки торговать, строить, создавать всё, чем привыкли пользоваться люди в своём быту. Вместо них город наполнялся пришлым людом: мещанами из уездных городков, подавшимися в столицу в поисках лучшей доли, разорившимися крестьянами, евреями из местечек, приехавшими в расчёте устроиться на государственную службу.

За десять лет правления новой власти страна не смогла даже приблизиться к прежнему уровню жизни. Какую бы область человеческой деятельности ни взять: промышленность, торговлю, науку, культуру, – везде наблюдался упадок по сравнению с дореволюционным временем. А было ли хоть что-нибудь, что изменилось в лучшую сторону? Да, было. Это студенты. Конечно, преподавательский корпус сильно поредел: кто эмигрировал, кто был арестован как «классово чуждый элемент» и сгинул в подвалах ЧК, кто просто угас от голода и болезней. По этой причине уровень преподавания упал, но сами студенты учились увлечённо, с усердием осваивали будущую специальность, несмотря на обилие собраний, политзанятий, субботников и прочих отвлекающих от учёбы мероприятий. Этим советские студенты отличались от своих дореволюционных предшественников, занимавшихся не столько учёбой, сколько митингами, бойкотами неугодных преподавателей, пропагандой среди рабочих – в общем, революционной деятельностью.

Правда, к 1927 году появились и такие студенты, кто живо интересовался политикой…

* * *

Октябрьским вечером из общежития 1-го МГУ, что в Большом Черкасском переулке, вышли два молодых человека и, о чём-то оживлённо разговаривая, направились в сторону Тверской улицы. Один из них, парень с простым крестьянским лицом, был одет в суконное пальто, по-видимому перешитое из солдатской шинели, и видавшие виды сапоги. Его спутник был выше среднего роста, с густыми чёрными вьющимися волосами, выбивающимися из-под кепки. Под его расстёгнутым плащом виднелся аккуратный чёрный костюм с белым отложным воротником, а на ногах были роскошные по студенческим меркам жёлтые полуботинки. Они были земляки: оба приехали из небольшого городка Сенгилея Симбирской губернии. Первый из них, Николай Егоров, был студентом физико-математического факультета, а другой, Александр Афанасьев, учился на литературном отделении этнологического факультета.

Вскоре они дошли до Столешникова переулка и зашли во двор, напоминающий огромный колодец. Александр уверенно подвёл своего друга к подъезду, потом они поднялись на третий этаж и позвонили в одну из квартир. Им открыла красивая барышня, светловолосая, с модной стрижкой. На ней было короткое голубое платье прямого покроя с бантом на груди.

– Ну наконец-то. Здравствуй, Саша. Проходите.

Александр поцеловал улыбающейся девушке руку.

– С днём рождения, дорогая Сара! – он вручил ей перевязанный ленточкой бумажный свёрток. – Это тебе подарок от нас с Николаем. Познакомься, это Николай, мой сокурсник и старый друг.

Они пошли по просторному коридору и оказались в большой комнате, где уже было человек двадцать гостей, всё молодёжь. Размеры помещения и добротная мебель удивляли Николая, впервые оказавшегося в старой московской квартире. Угощенье, расставленное на столе, тоже поразило его, знавшего лишь простую еду в родительском доме да скудные обеды в студенческой столовой. За стол друзья сели рядом, причём Александр оказался рядом с Сарой, а к Николаю подсела барышня, похожая на Сару, но черноволосая и более полная. Толстушку звали Софой. У неё были игривые глазки, пухлые губы и платье с предельно глубоким декольте.

Когда после тоста в честь именинницы все занялись закусками, Софа засыпала Николая вопросами. Её интересовала и жизнь на Волге при новой власти, и его, Николая, планы на будущее. Румяный от смущения, он отвечал запинаясь, но когда речь зашла о будущей профессии, голос его окреп:

– Хочу стать инженером или учёным. Законы природы – вот что меня интересует.

– Ах, законы природы, химия, физика. Это такая скукота, – манерно тянула Софа. – А мы с Сарой сейчас изучаем юридические законы. В них человеческие отношения. Это всё нам так близко.

– Вот именно, законы эти человеческие, поэтому они недолговечны. А законы природы созданы Богом навечно. Понимаете, я хочу одну тайну постичь – радиоактивность. Понимаете, в природе есть такие атомы, которые по непонятной причине гибнут, распадаются. Здесь какая-то загадка, здесь кроется для человека что-то очень важное.

Scanitto_2015-05-30_003_1– Вы кушайте, кушайте. Давайте я за вами поухаживаю, – Софа потянулась за тарелкой с копчёной колбасой, и её мягкая полная грудь медленно проползла по плечу Николая. – А почему у вас вино в рюмке? Мужчина должен водку пить. Вот вам водочка лучших сортов.

– Нет, спасибо, мне не надо. Завтра у нас контрольная. Да и вообще, я не очень к этому…

Сара, прислушавшись к разговору соседей, шёпотом спросила Александра:

– А этот твой друг, он человек надёжный?

– Надёжней не бывает. Я его с детства знаю.

– Ой, звонок! Кто-то пришёл! – Сара вспорхнула бабочкой и полетела в прихожую. Александр последовал за ней.

Вошёл рослый парень в картузе и длинном чёрном пальто. В одной руке у него был букет цветов, в другой – чемодан. Александру очень не понравилось, что, вручив Саре цветы, он чмокнул её в щёку.

– Шаламов, – представился вошедший, крепко пожимая Александру руку и твёрдо глядя ему в глаза. Потом, повернувшись к Саре, сказал: – Принёс то, что надо.

– Заходи сюда, Варлам, расскажешь всё подробно.

Сара открыла дверь в комнату, расположенную рядом с той, где шумела весёлая компания, и пропустила туда опоздавшего гостя. Повернувшись к Александру и взяв его за руку, она игриво сказала:

– Ну не смотри так, Саша. У нас деловой разговор, дело очень важное. Иди к ребятам, я через пять минут приду.

Мучимый ревностью, Александр шагал взад-вперёд по коридору и дымил сигаретой. Он был влюблён в Сару первой юношеской любовью, и это сладостное чувство не давало ему покоя. Бойкая и всегда весёлая девушка приобрела над ним удивительную власть. Полгода назад она пригласила его на сходку большевиков-ленинцев, и он, конечно, пришёл. Таких оппозиционных кружков, поддерживающих Троцкого, появилось немало, и существовали они вполне легально.

Александр застал революцию в девятилетнем возрасте и хорошо помнил наступившие тогда тяжёлые времена. Однако благодаря школьному воспитанию и отцу – школьному учителю – он вырос обычным комсомольцем, верящим, что социализм – единственный путь, способный сделать людей счастливыми. До сих пор он держался в стороне от политики, изучал мировую историю и литературу, сам писал стихи. А на заседаниях кружка говорили только о политике, причём часто звучала мысль о том, что всеобщее счастье до сих пор не наступает из-за чудовищных ошибок нынешней власти. У Александра был мягкий характер, он легко поддавался чужому влиянию и поэтому быстро воспринял новые идеи.

* * *

Дело, которое привело Шаламова в этот дом, было действительно очень важным. Он принёс отпечатанные в типографии листовки с воззванием, написанным самим Троцким. Сара, достав из чемодана пахнувшие свежей типографской краской листки с крупным заголовком «Защитим завоевания революции!», запрыгала от восторга, потом повисла на шее у Шаламова и расцеловала его. Однако, почувствовав крепкие мужские объятия, вырвалась со словами: «Пусти, Варлам, сейчас не до лирики». Потом села у открытого чемодана и стала размышлять вслух:

– Надо решить, куда и сколько нести… Завтра всё разнесём, нас теперь много. Пойдём на заводы, по цехам… Варлам, возьми, пожалуйста, вот эту пачку, раздашь юристам у себя на курсе.

Шаламов взял пачку листовок и положил её в широкий карман своего пальто:

– Сара, оторвись ты от этого чемодана. Сидишь над ним, как скупой рыцарь над сокровищем. У меня такое предложение есть: поедем со мной в Вологду. Я собираюсь родителей навестить. Конечно, не сейчас, а когда вся эта бодяга кончится: демонстрация и прочее. Поедем, а? Посмотришь старинный город. Познакомлю тебя с родителями. Отец у меня интересный человек, много повидавший, рассказчик замечательный. Десять лет жил на Аляске в Православной миссии.

– Так он же у тебя священник. Знаю я, как попы относятся к евреям.

– Нет, он прогрессивный поп. Революцию приветствовал. Публично провозглашал, что антисемитизм – самое страшное зло в мире… А дом наш стоит в живописном месте, на берегу реки, возле огромного Софийского собора. Правда, ноябрь – не самое лучшее время в Вологде.

Сара задумалась. Она вспомнила свой родной город, весь утопающий в каштанах и клёнах, старинный парк на высоком берегу реки, еврейский квартал возле рынка, родной дом, синагогу, куда каждую субботу они торжественно шествовали всем семейством во главе с отцом, одетым в белый костюм. Кажется, всё это было давным-давно, в какой-то другой жизни – спокойной, размеренной. С приездом в Москву жизнь Сары понеслась вскачь, будто кто-то невидимый всё время подгоняет её, не давая остановиться.

Сара Гезенцвей приехала в Москву из Гомеля и училась уже на третьем курсе факультета этнологии 1-го МГУ. Случилось так, что её вовлекли в организацию троцкистов, и девятнадцатилетняя красавица со всем пылом молодости отдалась борьбе за торжество революционных идей, подобно её соплеменницам, которые за десять лет до этого с молодым задором шли в революцию, становились комиссарами или жёнами комиссаров, а потом оседали на хороших должностях в наркоматах. Сара пока что была рядовым исполнителем, она выполняла поручения, которые давал ей секретарь Троцкого.

Сара повернулась к Шаламову и без обычной улыбки, глядя ему прямо в глаза, ответила:

– Нет, Варлам, я не поеду. Не до того сейчас. Да и потом тоже некогда будет.

Шаламов помрачнел:

– Понятно. Я вижу, у тебя новый друг появился. Вьётся вокруг тебя… Ну, я пойду.

– Куда, Варлам! Пойдём к столу. Снимай своё пальто.

– Нет, я пошёл. У меня дел много.

Сара осталась в комнате одна. Заглянула Софа:

– Что, ушёл твой Варламчик?

Она осеклась, увидев подругу, сидящую в мрачном раздумье:

– Не переживай, их вокруг навалом. Молодые мужчины – это самцы, церемониться с ними нечего.

* * *

Когда Александр вернулся к праздничному столу, там уже вовсю шёл оживлённый общий разговор. Конечно, о политике. Поднялся невысокого роста мужчина с чёрными как смоль кудрями. Он был заметно старше остальных гостей и, судя по тому, с каким вниманием его слушали, пользовался уважением. Говорил он высоким голосом, напористо, как принято на митингах:

– Страна возвращается к капитализму. Дело революции гибнет. Верные ленинцы – Троцкий, Зиновьев, Каменев – выведены из состава ЦК. Лев Давидович Троцкий, глава октябрьского восстания, главнокомандующий победоносной Красной Армией, лишён всех постов. По всей стране идёт ползучая контрреволюция. Большевиков, преданных делу революции, ленинскую гвардию, отстраняют от власти. Их заменяют простым людом: от сохи, от станка.

Неожиданно для всех раздалось:

– Так ведь власть у нас рабоче-крестьянская.

Это вставил Николай, осмелевший от рюмки вина.

За столом повисло молчание. Все смотрели на улыбающегося незнакомого парня в простой толстовке. Александру было стыдно за своего друга. Наконец кудрявый прервал молчание:

– Молодой человек, а вы знаете, что и Ленин был отнюдь не рабоче-крестьянского происхождения. И я уверен, что, доживи он до наших дней, Сталин и его убрал бы из ЦК.

Но одолеть Николая в споре было не так-то просто. Они у себя в общежитии, бывало, спорили до хрипоты, просиживая до глубокой ночи. Правда, разговор у них шёл не о политике, а о новых теориях и парадоксах физики, но Николай поднаторел в искусстве быстро подбирать аргументы. Он тут же ответил:

– Ленин к рабочим и крестьянам относился уважительно. А я вот недавно брошюру Троцкого прочёл. Так он предлагает всех работяг загнать в трудовые лагеря, а детей сдавать на полное воспитание государству. Разве это социализм?

Кудрявый снисходительно отвечал несмышлёному юноше:

– А социализм в отдельно взятой стране невозможен. Капиталистическое окружение не даст построить. Сначала нужна победа мировой революции.

Николай не успел открыть рта, как торопливо заговорил сосед кудрявого:

– Кстати, мировая революция могла бы произойти в 23-м году, когда рабочие в Гамбурге начали восстание. Их надо было поддержать, и вся Германия бы заполыхала. По приказу Троцкого части Красной Армии двинулись к западной границе. Планировался рывок в Германию через Польшу, но помешал Сталин: собрал Политбюро, поставил вопрос на голосование. Я слышал из надёжного источника, какая буча была на заседании. Сталин возражал, но большинство было за выступление наших войск. Усач, как всегда, схитрил, убедил отложить кампанию, мол, армия ещё не готова. А через два дня полиция жестоко подавила восстание. И компартию в Германии запретили.

– Этот семинарист-недоучка считает себя великим стратегом, – послышался чей-то возглас.

– Шашлычник хренов, – возмущался кто-то в другом углу, – выдаёт себя за великого марксиста, а Маркса толком не читал.

Спор разгорался. Сторонники мировой революции быстро заклевали Александра и Николая. Те сидели подавленные, переглядывались и оба хотели уйти, чувствуя враждебность окружающих. В это время появилась Сара, села на своё место рядом с Александром и прислонилась к его плечу. Тот сразу обмяк, успокоился. Вернулась и Софа, которая вместе с двумя подругами сновала на кухню и обратно, подавая угощение. Она плюхнулась на свой стул, тут же заставила Николая налить ей рюмку вина и выпила вместе с ним.

Однако разговор о политике не прекращался. Снова поднялся кудрявый и в наступившей тишине заговорил:

– Сейчас ключевой момент истории: быть или не быть коммунизму на земле! Сталин с его прислужниками сейчас у власти. Но на стороне Троцкого все истинные революционеры, все герои Гражданской войны! Оппозиция сейчас сильна как никогда. Она везде: в армии, на производстве, в наркоматах. Товарищи вузовцы! Мы не должны остаться в стороне: все как один выйдем с нашими лозунгами на октябрьскую демонстрацию! Покажем, что мы сильны, что дело революции живёт!

Раздались аплодисменты. Софа хлопала так энергично, что опрокинула рюмку с водкой Николаю на колени. Она заохала и так искренне расстроилась, что он стал утешать её и до того осмелел, что погладил её по плечу. Эта барышня нравилась ему всё больше и больше. Николай наполнил рюмки, они выпили, и она стала ему о чём-то живо рассказывать…

Нашла коса на камень

Год 1927-й был для Советской России нелёгким. Несмотря на то что руководство страны отказалось от идеи мировой революции, оно поддерживало любые антиправительственные выступления в других странах. В Европе запахло войной. В Москве была развёрнута шумная кампания под лозунгом «Наш ответ Чемберлену». Наученный жизнью российский люд стал скупать продовольствие, делая запасы на случай войны.

На демонстрацию, посвящённую десятилетней годовщине Октябрьского переворота, москвичи шли неохотно. Седьмого ноября по Красной площади двигались колонны красноармейцев, курсантов, физкультурников, угрюмо шагали служащие, которым надо было показать свою лояльность власти.

Одновременно с этим проходила демонстрация оппозиции. Здесь царило другое настроение. Толпы народа, в которых преобладала молодёжь, шли по Тверской улице. Несли плакаты с лозунгами: «Да здравствуют вожди мировой революции Троцкий и Зиновьев!», «Повернём огонь вправо против нэпмана, кулака, бюрократа». Шли с воодушевлением, с чувством важности происходящего. Александр Афанасьев нёс плакат с надписью: «За подлинную народную демократию». Рядом шагал Варлам Шаламов, у него в руках был плакат «Выполним завещание Ленина». Перед ними шла Сара в коротком плащике и красном берете. Время от времени она поднимала сжатую в кулак руку и звонко восклицала: «Контрреволюция не пройдёт!» «Ура! – кричали идущие рядом студенты. – Даёшь мировую революцию!»

На углу Тверской и Охотного ряда, на балконе бывшей гостиницы «Париж», стояли старые революционеры: Смилга, Преображенский, Грюнштейн, Енукидзе. Они были в шинелях, в фуражках с красными звёздами, с красными бантами в петлицах. Балкон был украшен огромным портретом Ленина, под которым было растянуто полотнище с лозунгом «Назад к Ленину!». Стоявшие на балконе приветствовали демонстрантов. В ответ раздавалось восторженное «ура!».

Однако в колоннах была группа студентов, снабжённых свистками и пищалками. Они стали свистеть, пищать, кричать: «Долой оппозицию!» Нашлись и хулиганы, которые стали бросать в сторону балкона камни, палки, картофель, помидоры. Свистунов и хулиганов быстро оттеснили от балкона. Но в это время к зданию гостиницы подъехали на автомобилях секретари райкомов и другие назначенные недавно партийные руководители. Они привели с собой большой отряд здоровых парней – рабочих или переодетых военных. Те набросились на демонстрантов, стали избивать их, выхватывать плакаты. Несколько человек взламывали дверь в подъезде гостиницы, чтобы проникнуть внутрь. Завязалась потасовка.

На Александра набросился верзила со зверским выражением лица, выхватил плакат и принялся топтать его ногами. Александр с разбегу толкнул нападавшего и сбил его с ног. Тот, правда, сразу вскочил, но Александр поднял древко и хорошенько огрел своего противника по спине. Теперь, вооружённый увесистой палкой, он чувствовал себя уверенно. Но тут он получил мощный толчок в спину, от которого упал плашмя. Двое схватили его за руки и куда-то поволокли. Вдруг раздался истошный женский вопль: это Сара, как тигрица, бросилась на злодеев. Ошеломлённые яростным натиском, они отпустили Александра. Сара помогла ему подняться и быстро увлекла за собой, подальше от гостиницы.

Демонстрация была лишь частью плана, задуманного Троцким. Он рассчитывал действовать по той же схеме, что десять лет назад, во время Октябрьского переворота в Петрограде: захватить телеграф, почту, вокзалы, после чего двигаться на Кремль. Необходимые для этого силы имелись: комдив Дмитрий Шмидт предоставлял свою дивизию. Казалось, всё было хорошо подготовлено, налажена работа тайных типографий, на предприятиях образованы параллельные троцкистские парткомы, подготовлены группы студентов для действия на улицах.

Однако Сталин тоже прекрасно помнил все подробности Октябрьского переворота. На всех ключевых местах он заранее расставил своих людей. Член ЦК Георгий Маленков организовал отряды комсомольцев, преданных Сталину. Комдив Шмидт был посажен под домашний арест. Преданный Сталину командующий Московским военным округом беспартийный военспец Борис Шапошников вывел на улицу Москвы броневики.

Троцкий вместе с Каменевым разъезжал в автомобиле по столице, пытаясь как-то повлиять на события. Однако к полудню стало ясно, что попытка переворота не удалась: Сталин их перехитрил. Неудачей закончилось и выступление оппозиции, возглавляемое Зиновьевым в Ленинграде.

Через несколько дней состоялся пленум ЦК ВКП(б), на котором Троцкого, Зиновьева и Каменева исключили из партии, а в декабре на XV съезде ЦК ВКП(б) такие же меры были приняты к рядовым оппозиционерам.

* * *

Общежитие этнологического факультета 1-го МГУ занимало небольшое двухэтажное здание в Большом Черкасском переулке. Это было настоящее гнездо оппозиции: из ста проживающих там студентов каждый второй считал себя последователем Ленина и Троцкого и не одобрял курс нынешней партийной верхушки. Теперь кружок оппозиционеров собирался тайно – под видом студенческой вечеринки – то в одной, то в другой комнате.

Александр посещал эти тайные сборища только для того, чтобы увидеться с Сарой, посидеть рядом с ней, погладить её руку и получить в ответ ласковый взгляд. Однажды она пригласила его домой, в Столешников переулок. Квартира пустовала. Они поужинали, потом она показывала ему свои детские фотографии, а потом произошло то, что и должно рано или поздно произойти с молодой парой влюблённых…

Помчались какие-то сумасшедшие счастливые дни. Александр перестал посещать занятия, только иногда по вечерам ходил на собрания кружка.

В мае 1928 года всех кружковцев арестовали: гэпэушники ввалились в комнату, где заседали большевики-ленинцы, строем вывели всех на улицу, погрузили в машину и доставили в Бутырскую тюрьму. Там отделили трёх девушек, среди которых была Сара, а всех парней, в том числе Александра, загнали в одну камеру…

В небольшой камере сидели шестнадцать парней. Было тесно, душно. Под потолком всё время горела яркая лампа. Сквозь маленькое окошко тускло виднелся кусочек неба. В камере не смолкали разговоры, но о чём бы ни начинался рассказ: о детстве, о родном городе, – всё равно быстро переходили к нынешним делам, то есть к политике.

Как-то Даля Мильман – самый заядлый спорщик в камере – стал возмущаться, что рядом с мавзолеем великого вождя революции до сих пор стоит памятник Минину и Пожарскому. Александр попытался возразить, начал говорить о смутном времени, об освобождении России от иноземцев, но Даля перебил его и торжественно процитировал любимого студентами поэта Джека Альтаузена:

Подумаешь, они спасли Рассею,

А может, лучше было не спасать.

Вообще, любителей поэзии в камере было немало, но уважали только поэтов пролеткульта. О Есенине и Клюеве отзывались с пренебрежением. Пели революционные песни и в восторге расходились так, что, казалось, дрожат каменные стены камеры:

Мы раздуваем пожар мировой,

Церкви и тюрьмы сравняем с землей!

Александр не пел со всеми вместе, он в мрачном настроении лежал на нарах. Ещё недавно он и сам посещал литературные вечера, где молодые поэты читали свои стихи. Да, он тоже был захвачен романтикой мировой революции, но сейчас в этой камере, слушая убеждённых троцкистов и много размышляя, он стал понимать, что идея социальной справедливости доведена до абсурда. Мировая революция будет гибельной для России, страна сгорит, как щепка, в огне начавшихся войн. Откуда же взялось это молодое племя романтиков-самоубийц? Не с этих ли литературных вечеров? Неужели так сильна магия зажигательных речей, стихов и песен?

Однажды Александра вызвали на свидание.

– Афанасьев, на выход! – гаркнул охранник. – К тебе жена пришла.

«Какая ещё жена?» – недоумевал он, шагая по коридору.

Когда он вошёл в комнату для свиданий, то увидел Сару. Она бросилась к нему, обвила руками. Её ухоженный вид, шёлковая кофточка и исходящий от неё дух свободы – всё говорило о том, что она явилась из другого, не тюремного, мира.

– Отпустили на поруки отца, – сказала она. Потом, прижавшись к нему, зашептала на ухо: – Арестовали Когана, Нину Арефьеву, Машу Сегал, Марка Курица. Из общежития арестовали шестьдесят человек.

– Погоди, Сара, – Александр испуганно оглянулся на охранника. Тот стоял, отвернувшись к окну. – Я сейчас другим озабочен. Не знаю, что делать. Нам сказали: «Если подпишете отказ от платформы Троцкого, сразу выпустим».

Он увидел её удивлённый взгляд и торопливо продолжил:

– Понимаешь, я хочу выйти отсюда, жениться на тебе, жить нормальной жизнью. Пусть доучиться мне не дадут, но я могу преподавать в школе, на рабфаке…

Она перебила:

– Как ты можешь так говорить? Предать наше дело, всё, чем мы жили!.. Саша, потерпи, скоро всех выпустят.

Потом прошептала в самое ухо:

– Усача скоро уберут.

* * *

Александр просидел в тюрьме ещё полгода, а в декабре постановлением Особого Совещания при комиссии ОГПУ он, как и все его сокамерники, был осуждён на три года ссылки по статье 58-10-УК РСФСР. Отбывать ссылку его отправили в Череповец – небольшой городок, относившийся тогда к Ленинградской области.

Шаламова арестовали в феврале 1929 года. Его взяли в подпольной типографии, куда он пришёл по поручению Сары, чтобы забрать отпечатанные брошюры «Завещание Ленина». В следственном деле сохранилось заявление Шаламова, где он недоумевает, почему его, борца с контрреволюцией, обвиняют в контрреволюционной деятельности. Может быть, непокладистый характер и был виной тому, что его отправили не в ссылку, а в Вишерский концлагерь на Северный Урал сроком на три года.

* * *

Забегая вперёд, скажем, что был арестован и Николай Егоров, но совсем по другому делу. В камере следственного изолятора он оказался вместе с двумя священниками, которые, как видно, хорошо знали друг друга и вели долгие беседы о судьбах Церкви и России. Вот и сейчас, похоже, начинался серьёзный разговор. Отец Василий Надеждин с табуретом в руке перебрался к нарам своего друга и вечного оппонента и продолжал свою речь:

– А что касается митрополита Сергия, я вам, уважаемый отец Сергий, хочу возразить. Его заслуга в том, что он единственный из наших иерархов понял, что советская власть пришла к нам на долгие годы. Такие долгие, что в катакомбах их не пережить. Потому-то и надо с властью как-то ладить. А раз мы власть признали, мы за неё и молимся.

– А за антихриста можно молиться? – спросил отец Сергий Мечёв.

– Нет, нельзя.

– А ведь, по всему видать, власть у нас антихристова.

– У власти стоят люди, и мы молимся, чтобы они от духа антихристова очистились. И уже заметно какое-то потепление. Троцкий и его сторонники изгнаны, а это были самые лютые безбожники. Приди они к власти, они бы в первую очередь все храмы позакрывали. Будем дальше молиться, глядишь, и образумятся наши правители.

Отец Василий добавил:

– Для нас утешением могут служить слова Иоанна Златоуста: «Пусть против нас и родственники, и мучители, и все народы, и целая Вселенная, однако все их козни Божия премудрость обращает к нашему спасению и славе». Всё, что замышляют против нас безбожные власти, обращается в нашу пользу. Нас победить нельзя! Слава Тебе, Господи, – и перекрестился.

Обычно Николай, лёжа на своих нарах, слышал почти всё, о чём говорили два друга-священника. Он не всё понимал, многому удивлялся, но перед ним открывался новый взгляд на мир…

Читать продолжение


←Предыдущая публикация     Следующая публикация→
Оглавление выпуска

Добавить комментарий