Историческая повесть

(Продолжение. Начало в №№ 733, 734)

Тайный монастырь

Дни шли за днями. Наконец Николай решился и сделал Марии предложение. К его радости и удивлению, она его приняла. Решили обвенчаться сразу же, как только Николай закончит учебный год.

Потом была поездка в Серпухов, знакомство с братом Маши Иваном и его женой Надей, которые жили в родительском доме. Дом был обычной мещанской постройки, с высоким фундаментом, с палисадником и небольшим огороженным двориком. Иван – высокий плечистый мужчина – работал мастером в железнодорожном депо, Надя вела хозяйство. Оба отнеслись к жениху Марии очень дружелюбно. На другой день его и Марию ожидало важное дело. Надо было отвезти продукты в тайный монастырь, который находился в глухой деревне, в пятнадцати километрах от Серпухова. От Маши Николай узнал, что живут там бывшие насельницы Введенского Владычнего монастыря. Эту женскую обитель большевики закрыли ещё в 1919 году, тогда монахини и расселились в окрестных городских домах. Жили небольшими общинками по четыре-шесть человек, занимались рукоделием, огородничали, но продолжали монашескую жизнь и совместные богослужения. Недавно их снова начали преследовать, арестовали духовника. Тогда они перебрались в отдалённую деревушку, затерянную в лесах.

– Как же мы туда поедем? – спрашивал Николай за завтраком. – Снег уже тает.

– Это в городе тает, – отвечал Иван, – а в лесу ещё крепко лежит. Главное, что ни реки, ни ручья переезжать не надо… Вон, глянь в окно, Савраска уже готова, стоит, в сани запряжённая, у наших ворот. Выпросил на день у себя в депо. Поедешь, Николай, вдвоём с Машей, я после ночной смены ни на что не годен, только до кровати добраться. Ты с лошадью-то сладишь? Ну вот, как доедете до места, пусть остынет, потом попои и дай ей сена, что в возке лежит. Маша, ты дорогу-то не забыла? От развилки направо до Старого Села, а как его проедете, там снова направо и через балку – в лес. А там, не сворачивая, по зимнику прямо.

Загрузили на сани два мешка муки, мешок печёного хлеба, ещё какие-то кульки и пакеты. Всё это было заранее припасено хозяевами. Из сарая Маша вынесла бутыль с керосином, коробку со свечами, а потом принесла из дома бутылку церковного вина, которую привезла из Москвы. С лица её не сходила улыбка.

– Пусть порадуются наши монашки. Как раз к Пасхе подарочки будут. А вот ещё чётки для матушки игуменьи. Это владыка Мануил для неё передал. Она говорила, что её шерстяные чётки совсем стёрлись. А эти – деревянные, из вишни.

Править лошадью Николаю приходилось только в детстве: отец, уступая просьбе сына, иногда давал ему вожжи. Вспоминая нехитрую науку, он по-отцовски чмокнул, тряхнул вожжами, и лошадка послушно тронулась с места.

Сначала по мокрому снегу она тянула сани с натугой, а как выехали за город, пошла резво, лишь ледяная корка трещала под полозьями.

– Маша, садись сюда, – Николай похлопал по доске, приглашая невесту сесть рядом с собой.

– Нет, – засмеялась она, – баба должна знать своё место – в санях с мешками.

Проехали Старое Село и медленно потянулись узкой лесной дорогой. Вдруг Маша встревожилась:

– Кажется, за нами кто-то едет. Шумят сильно.

Николай обернулся. Изгибы дороги не давали видеть далеко, но хорошо слышались крики и звуки, будто кто-то беспорядочно дудел в трубу. Он хлестнул лошадь, и та пошла рысью, но шум сзади нарастал. Уже слышался скрип полозьев и всхрапывание коней. Казалось, что стучат копыта, хотя этого не могло быть на снегу.

– Коля, съедь куда-нибудь в сторону, я боюсь, – беспокоилась Маша.

– Поди-ка, свадьба весёлая катит, – успокаивал её Николай, но всё-таки высмотрел просеку и повернул туда сани. Лошадь вскоре остановилась, упёршись в поваленную сосну. Они увидели, как мелькнули на дороге чёрные кони и громадные длинные сани. Шум стоял такой, что ломило уши. Седоков не было видно. Николай одной рукой сжимал топор, другой обнимал испуганную Машу. Та шептала молитву.

Постепенно всё стихло, но они ещё долго, обнявшись, сидели в санях. Потом с трудом развернулись, осторожно выбрались на дорогу и снова тронулись в путь.

– Не похоже это на свадьбу, – говорила Маша. – Великий пост сейчас. Да и кто будет гонять по лесу. Если и свадьба, то не людская.

Наконец лес кончился, дальше простиралась огромная вырубка. Вдалеке слышался стук топоров. Никакой деревни не было и в помине.

– Не туда заехали, – упавшим голосом проговорила Маша. – Где-то сбились с пути. Наваждение какое-то.

Они поехали назад, добрались до знакомой просеки, развернулись и снова двинулись в поисках деревни. Николай воскликнул:

– Вот здесь Савраска свернула, пошла по накатанной дороге. Не усмотрел я. И теперь туда же тянет. Куда! Тпру!

В этот раз они оказались на верном пути и вскоре увидели деревню.

– Вон к той избе правь, – показала Маша на крайний дом.

Изба была большая, но обветшалая, с просевшей крышей. Во дворе две женщины пилили дрова. Увидев гостей, они, улыбаясь, подошли, расцеловались с Машей, в пояс поклонились Николаю. На крыльце появилась ещё одна монахиня – высокая статная женщина средних лет. Это была игуменья матушка Евдокия. Она разговорилась с Машей, а когда услышала про их дорожные приключения, сказала задумчиво:

– Может, и свадьба каталась. С нынешних безбожников станется – и на Страстной неделе могут. Но как бы то ни было, а это вас нечистый искушал, не хотел к нам пускать.

Николай помог снести груз с саней до крыльца и занялся лошадью. Маша зашла в дом, минут через двадцать вышла и вместе с хозяевами стала таскать и укладывать в сани мягкие свёртки: вязаные кофты, платки, шарфы. Это были изделия монашеской общины. Их охотно раскупали в городе.

Собрались в обратный путь. Матушка Евдокия на прощание благословила их:

– Да хранит вас Господь, дети мои! – она с доброй улыбкой взглянула на Николая и добавила: – Совет вам да любовь.

Когда отъехали, Маша достала туесок:

– Смотри, Коля, чем нас угостили. Ржаные хлебцы, ещё тёплые. Бери.

Монастырские хлебцы оказались мягкими и на удивление вкусными. Николай, изрядно проголодавшийся, ел с удовольствием и слушал Машин рассказ:

– Приглашали нас с тобой на трапезу, да я отказалась. Вижу, мы не ко времени приехали, у них свой режим. Их здесь восемь монахинь живёт. В одной комнате они настоящую церковь устроили, с алтарём. Батюшка у них служит, только я его не видела ни в этот раз, ни в прошлый. Представляешь, они вырыли под своим домом землянку. Видно, там у них батюшка и живёт. Они говорили, мол, он только ночью выходит на улицу подышать.

Николай размышлял вслух:

– Подпольный монастырь, значит. Глядишь, скоро пол-России в подполье загонят. Вот за какую власть мой отец воевал…

На другой день жених и невеста пошли на исповедь и причастие в Никольский собор, где служил епископ Мануил. Это были волнующие для Николая события, ведь последний раз он причащался двенадцатилетним мальчиком.

Пасху они встретили в Москве, отстояли ночную службу в Даниловом монастыре, потом Мария позвала его к себе разговляться.

Когда на следующий день он пришёл в лабораторию, его ждал сюрприз: лаборант Витя уволился, и эту должность профессор Окунёв предложил ему, Николаю, рассчитывая, что он сможет совмещать учёбу со знакомыми ему обязанностями. Николай обрадовался: скромное жалование лаборанта казалось бедному студенту целым состоянием. Став хозяином просторного помещения, уставленного приборами, он засиживался в нём допоздна, готовясь к занятиям. Однажды припозднился так, что устроил себе ложе на старом кожаном диване и заночевал в лаборатории. После этого Николай тайком от начальства полностью перебрался в лабораторию, перетащил туда книги и необходимые вещи. Кипятильник для чая, сделанный умельцами из бритвенных лезвий, элементарный набор посуды и кран с раковиной – всё это было здесь и прежде. Единственной заботой стало – не попадаться на глаза вахтёру в позднее время. Он отдыхал душой от шумного общежития, утомительной болтовни соседей по комнате, а главное – от необходимости прятать религиозную литературу и таиться, читая её.

Испытания

Вскоре до Николая дошла неприятная весть: арестовали группу студентов, в том числе Александра Афанасьева. Друга было жалко. Ведь не раз говорил он ему: «Брось ты эту политику!» На всех факультетах прошли комсомольские собрания – чистили свои ряды от замешанных в оппозиционном движении.

Приближалась экзаменационная сессия. Николай редко виделся с Марией, общались по телефону. Он звонил ей в больницу в условленное время, когда она дежурила на посту. Как-то, позвонив, он услышал её встревоженный голос:

– Коля, сегодня приходи ко мне домой после восьми часов, есть важная новость.

Вечером он поехал к ней и застал её бледную, с опухшими глазами. Она провела его в свою комнату и сказала:

– Вчера арестовали нашу Таисию Ивановну, а сегодня ещё несколько человек из нашего кружка. Значит, теперь очередь за нами.

Она со слезами прильнула к нему, он обнял её и успокаивал:

– Не волнуйся, разберутся и отпустят. Мы же ничего плохого не делали и вообще для власти не опасны.

– Нет, Коля, ты их не знаешь. Для них наш кружок – это подпольная контр-

революционная организация. Зацепятся за одного – вылавливают всех. Я боюсь, Коля. Я не хочу в тюрьму. Давай уедем в Серпухов. Всё бросим и уедем. А? Бросимся к владыке Мануилу, он нас спрячет, устроит куда-нибудь работать под чужими фамилиями.

Он задумался. Конечно, про ГПУ – тайную полицию, возглавляемую Менжинским, – он был наслышан. Не думалось только, что когда-либо это коснётся его самого.

– Хорошо, Машенька, давай так: ты уезжай сегодня или завтра, я тебя провожу. А я приеду позже, улажу свои дела и приеду.

Она снова заплакала и присела на кровать:

– Я перед тобой виновата, я привела тебя в кружок. Из-за меня тебе могут жизнь загубить.

Он сел рядом с ней, целовал её заплаканное лицо и шептал:

– Я нашёл тебя, моё сокровище, а остальное для меня неважно…

Он остался с Марией до утра. Проснулись рано, и в седьмом часу пошли в монастырскую церковь. С ними шла и дочь хозяйки Лида, ровесница Марии, ставшая ей близкой подругой. Она работала служительницей в монастырском храме. Подошли к Троицкому собору, ещё закрытому в этот ранний час. Лида сходила в сторожку, вернулась с ключами и привычно открыла массивные двери. Мария подошла к большому образу Богородицы.

– Владимирская икона Божией Матери, – сказала она Николаю. – Ей молятся при нападении злых сил.

Она отлучилась на минуту, вернулась с толстой книгой, полистала её, нашла нужную страницу и опустилась перед иконой на колени. В пустом храме полились слова древней молитвы: «К кому убо прибегнем, аще не к Тебе, Владычице? Кому принесем слезы и воздыхания, аще не к Тебе, Пресвятая Богородице? Не имамы иныя помощи, не имамы иныя надежды, разве Тебе, Небесная Царице. Под Твой покров притекаем, молитвами Твоими низпосли нам мир, здравие, избави ны от всяких бед и скорбей, от всяких недугов и болезней, от внезапные смерти и от всех озлоблений врагов видимых и невидимых…»

Он взглянул на икону и замер: Богородица, склонив голову, прижимала к Себе Младенца и смотрела на него, Николая, будто живая. Он почувствовал какое-то внутреннее волнение, какой-то душевный трепет. Да, у Неё, у Богородицы, надо искать защиты! Он опустился на колени рядом с Машей…

Вернувшись домой, они наскоро позавтракали и с вещами, собранными ещё с вечера, пошли к трамвайной остановке. Николай нёс чемодан с книгами, Маша держала узлы с одеждой.

– В Серпухове возьму извозчика, – говорила она, – завезу к родственникам вещи и сразу – к владыке. Буду проситься, чтобы определил меня работать в какой-нибудь храм.

Уже в вагоне, расставаясь, она сквозь слёзы вымолвила:

– Коля, милый, молись Богородице, чтобы мы с тобой встретились.

– Хорошо, Машенька, – отвечал Николай, обнимая её. На душе было тяжело и сумрачно, как перед грозой.

* * *

«Будь что будет!» – решил Николай. Он исправно сдавал зачёты, готовился к экзаменам, по вечерам обрабатывал результаты своих опытов с инфразвуком. Окунёв уже начал писать текст совместной статьи, которую обещал послать в журнал «Известия Академии наук».

Прошла неделя. От Маши пришло письмо без обратного адреса, всего несколько строк. Сообщала, что с ней всё в порядке, что она его ждёт и молится о нём. Николай успокоился и уже стал забывать, что над ним висит угроза ареста. Как-то поздним вечером он, сидя в лаборатории, оформлял последнюю таблицу, в которую решил поместить данные, полученные на себе самом. Эти опыты он делал без согласия Окунёва, но завтра надеялся убедить его включить эти данные в статью. В своей таблице дотошный студент хотел наглядно показать, как зависит реакция человека от параметров инфразвука. На листе бумаги он по горизонтали отложил интенсивность излучения, по вертикали – частоту, а в образовавшихся клетках аккуратными печатными буквами вписывал ощущения, которые он испытывал во время опытов: вибрацию в груди, сухость во рту, головную боль, головокружение, тошноту, кашель, удушье, звон в ушах, чувство тревоги.

Вдруг в дверь лаборатории забарабанили. Так могли стучать только люди, обладающие властью. Сердце упало камнем: «Всё-таки они меня нашли». На ватных ногах он пошёл открывать. Вошли двое: один в форме, с кобурой на боку, другой – в длинном плаще и в кепке. Следом появились милиционер и комендант корпуса с испуганным лицом.

– Егоров Николай Васильевич? – спросил тот, что в плаще, который был, по-видимому, главным. – Вы арестованы. Вот санкция на арест и обыск.

Он показал какую-то бумажку и уселся за стол. Осмотрел разложенные на столе бумаги, отодвинул их в сторону и властным голосом спросил:

– Где вы храните контрреволюционную литературу?

Николай обомлел:

– Нигде. У меня её нет.

Главный скомандовал сотруднику:

– Приступай к обыску.

Потом снова обратился к арестованному студенту:

– Предъявите ваши документы.

Николай пошёл в свой угол, отгороженный огромным стеллажом. Там стоял его спальный диван, а под ним находилась картонная коробка с книгами, среди которых были воззвания епископа Никона против надвигающейся революции, изданные в 1916 году. Лежал здесь и толстый том Нилуса. И даже одна брошюра, вышедшая недавно за границей, – об убийстве Царской Семьи. Все эти книги он взял у членов кружка, но не успел вернуть. Ещё под подушкой лежал «Новый Завет» с дарственной надписью: «Николаю от Марии с пожеланием задуматься о жизни». Вместо закладки туда был вложен согнутый листок – письмо от Маши.

После первоначального испуга в нём поднималась злость на гэпэушников: «А ведь они нам жить не дают, черти проклятые!»

Здесь же, за стеллажом, стоял генератор. Быстрым привычным движением он включил его, поставил регулятор частоты на метку «люди», а ручки мощности крутанул до предела. «Теперь вы у меня попляшете!» – со злорадством думал он, возвращаясь к главному и протягивая ему студенческое удостоверение.

– Почему находитесь в служебном помещении в нерабочее время? – вопрошал тот, рассматривая документ.

– Понимаете, работы много. Иногда приходится задерживаться в лаборатории.

Главный подозвал коменданта:

– С вами согласовано пребывание лаборанта в корпусе после рабочего дня?

– Никак нет, товарищ начальник. Я ничего об этом не знал. Это он тайком умудряется.

Главный писал протокол. Николай огляделся. Стол находился в зоне интерференционного минимума, поэтому они втроём ничего не почувствуют. Милиционер стоял у двери, туда волна вообще не доходит. А вот тот, кто осматривает лабораторные столы, приближаясь к его, Николая, спальному углу, как раз попадает в максимум излучения. Вот он в недоумении остановился, схватился за голову, потом за горло – видно, генератор уже прогрелся.

– В чём дело, Никитин, ты чего встал?

– Товарищ Петерсон, тут чего-то не то. Душит и на голову давит. Вроде как угар или газ какой действует.

– Какой ещё газ? Ни на кого не действует, а на него действует! Опять вчера перебрал, что ли? Давай не дури.

Гэпэушник, с лицом страдальца, шатаясь, добрался до стеллажа, стал с натугой снимать оттуда книги и стопками складывать на пол. Потом обошёл стеллаж и увидел одежду Николая, развешенную на задней стенке. Кое-как провёл по ней руками, вяло потрогал диван и попробовал заглянуть под него, но зашатался и еле удержался на ногах. Он двинулся дальше и, оказавшись в зоне малой интенсивности, сел на табуретку и отдышался. Через некоторое время он доложил:

– Обыск закончен, товарищ Петерсон. Из подозрительных вещей найдена литература, – он показал на стопки, стоящие у стеллажа.

Николай, следивший за каждым движением измученного инфразвуком служаки, перевёл дух: коробка с книгами осталась незамеченной.

Главный скомандовал:

– Арестованный Егоров, собирайтесь, поедете с нами. Возьмите самые необходимые вещи.

Сам он подошёл к стеллажу и стал перебирать сложенные на полу учебники, научные журналы и амбарные книги, приспособленные для записи экспериментальных данных.

Николай прошёл в свой угол, выключил генератор и стал собираться в тюрьму.

«Нас победить нельзя!»

С утра арестованного студента повели на допрос. Следователь долго и нудно расспрашивал его о членах кружка, перечислял всех пофамильно, в том числе и Марию. Николай отвечал, что ни с кем не был знаком, что попал туда случайно. Отвечал ещё, что никаких контрреволюционных высказываний не слышал, что все разговоры шли только о христианской морали. Его спросили о епископе Мануиле, высказывался ли тот против советской власти. На это Николай не кривя душой сказал, что владыка призывал молиться за советскую власть.

Следователь, болезненного вида толстяк с маленькими злыми глазками, не скрывал раздражения:

– Я вижу, вы не хотите давать правдивые показания. У нас есть сведения, что вы храните подпольную литературу контрреволюционного содержания.

Он заглянул в лежащие на столе бумаги:

– При обыске этой литературы не нашли. Признайтесь, где вы её прячете?

– Никакой такой литературы у меня нет, – отвечал Николай, молясь про себя, чтобы коробка с книгами не попала им в руки.

Следователь сильно разозлился:

– Ладно, посидишь у нас – сговорчивее станешь.

Его отвели в камеру к уголовникам. Узнав, что он студент и что ему шьют 58-ю статью, блатные оживились. Один из них, кривляясь, подошёл к новенькому и завопил:

– А мы чичас контрика перевоспита-а-ем!

Он двумя пальцами стал целить Николаю в глаза, тот отшатнулся и кувырнулся назад вверх ногами, запнувшись за другого блатного, успевшего пластом плюхнуться сзади. Общий хохот камеры говорил о том, что шутка пришлась по душе.

День прошёл, как в кошмаре: злым шуткам не было конца. Вдобавок уголовник страшного вида, с провалившимся носом, пристал к Николаю, требуя, чтобы тот отдал ему свои ботинки, а в обмен давал свои старые опорки. Угрожал, что, если не отдаст, ему устроят тёмную. Под вечер Николай, совсем впавший в отчаяние, сидел на нарах и молился: «Господи, огради меня силою Честнаго и Животворящаго Креста Твоего и спаси от всякого зла». Потом он вспомнил, как они с Машей перед расставанием молились Богородице, и зашептал: «Царица Небесная, под Твой покров прибегаем, избави нас от всяких бед и скорбей, огради от врагов видимых и невидимых».

Старый вор, бывший здесь главным, подозвал новенького к себе и спросил:

– Ты чего, верующий?

Николай кивнул. Тот задумался, потом сиплым голосом проговорил:

– А мне в детстве мамаша перед сном всё про Божественное читала. Давай-ка и ты мне порассказывай что-нибудь такое. Как? Сможешь?

Николай недавно прочитал все четыре Евангелия и на память не жаловался. Он согласился и с тех пор стал каждый вечер пересказывать старому вору то, что запомнил. В камере звучали рассказы о сыне простого плотника, который бродил по древней Палестинской земле, говорил народу необычные слова, исцелял больных, воскрешал мёртвых. Всё это трогало зачерствевшее сердце матёрого уголовника, а когда рассказчик поведал притчу о блудном сыне, он увидел на глазах своего слушателя слёзы. Послушать необычные истории подходило ещё несколько человек. В это время шум в камере стихал. Даже картёжники хоть и не прекращали игру, но вместо воплей и ругани использовали жесты. Больше Николая никто в камере не обижал.

На второй допрос его вызвали только через месяц. Следователь с торжеством в голосе объявил ему:

– Ваша подпольная церковно-монархическая организация полностью раскрыта. Все участники дали признательные показания.

Сделав участливый вид, он добавил:

– Дело за вами: распишитесь вот здесь, что вы вместе с другими членами организации занимались агитацией против советской власти. Приговор вам будет мягким: ссылка на два-три года в какой-нибудь провинциальный город.

Николай твёрдо сказал:

– Нет, я такое подписывать не буду.

Широкое лицо следователя налилось злобой.

– А ты, оказывается, мальчик упорный. Не хочешь подписывать – не надо. На тебя и так показаний достаточно. Но пожалеешь: я тебя в лагерь упеку. Обещаю.

Опять потянулись долгие дни в многолюдной опостылевшей камере. За всё время после ареста Николай не видел никого из своих кружковцев, не знал о их судьбе и, что самое ужасное, ничего не знал о судьбе Марии.

Как-то раз, когда он со своими сокамерниками подметал тюремный двор, из здания тюрьмы выводили группу заключённых с вещами. Один из них показался ему знакомым.

– Саша, это ты? – окликнул его Николай.

Да, это был Александр Афанасьев – бледный, осунувшийся.

– Коля, и ты здесь? Ты-то за что сюда попал?

– Прохожу по делу церковников-монархистов, 58-я статья.

– Ну и дела! Значит, мы с тобой оба контрреволюционерами оказались? А нас отправляют в ссылку на три года.

Только это они и успели сказать друг другу. Закричал охранник, и колонну повели за ворота.

* * *

Николая перевели от уголовников в камеру, где сидели церковники. Видно, следователь понял, что перевоспитать его не удастся. Условия содержания здесь были ещё хуже, но Николай радовался: он будто из звериного царства попал в общество людей. Здесь томились такие же, как он, кружковцы и трое священнослужителей, один из которых был дьяконом.

Как-то дьякон спросил:

– А вот вы мне скажите, честные отцы, как это народ наш православный, который по всей Руси в каждом уголке храмы Божии построил, вдруг в одночасье, как только скомандовали, стал эти храмы разорять?

Оба священника тяжело вздохнули.

– Вы, отец Аристарх, в самую больную точку попали, – наконец заговорил отец Сергий. – Отвечу вам, как я понимаю. Даже среди двенадцати апостолов оказался один Иуда. И у нас в любом большом селе найдётся несколько христопродавцев. Их руками и делается разорение. Возьмите Французскую революцию. Казалось, была христианская страна, а пришли к власти мараты-робеспьеры – казнили короля, и началось уничтожение храмов и священников. Вообще, любую революцию делает меньшинство – агрессивное, хорошо организованное. Обманывают людей, сулят им мир, землю, быстро создают карательные отряды из бандитов и инородцев. Вот вы говорите, народ храмы разоряет. А про события в Шуе в 1922 году слыхали? Тогда был голод в Поволжье. И под этим предлогом – изъятие церковных ценностей. Приходили уполномоченные с солдатами, забирали из храмов всё золотое, серебряное. Церковь не противилась. Но власти захотели богослужебные предметы изъять, а с этим смириться нельзя. В этом маленьком городке тысячи православных вышли с протестом. И что же? Прибыли чоновцы, открыли по толпе огонь из пулемётов. Убитые, раненые. А потом пошли аресты, судебные процессы. Приговорили к расстрелу троих, как организаторов сопротивления. Говорят, Калинин обращался в Политбюро с ходатайством о помиловании. Не помогло, расстреляли двух священников и мирянина.

Отец Василий добавил:

– Для нас, отец Аристарх, утешением могут служить слова Иоанна Златоуста: «Пусть против нас и родственники, и мучители, и все народы, и целая вселенная, однако все их козни Божия премудрость обращает к нашему спасению и славе. Ни демон, ни человек – никто не может повредить верующему, строго исполняющему Закон Божий. Если лишат его имущества, то этим доставят ему награду; если худо отзовутся о нём, то своим злоречием сделают его блистательным перед Богом; если доведут до голода, тем большая для него слава и большее воздаяние; а если предадут смерти, то тем самым сплетут ему мученический венец» …Итак, всё, что замышляют против нас безбожные власти, обращается в нашу пользу. Нас победить нельзя! Слава Тебе, Господи.

Отец Василий перекрестился.

Читать продолжение

← Предыдущая публикация    Следующая публикация →
Оглавление выпуска