Слепая любовь

Татьяна КВАШНИНА

K_Chteniyu_3а

Долго не устраивалась семейная жизнь Александры. Лицом она приятна и характером хороша. Но нет, видно, на земле её половинки. Подруги-одногодки с детьми нянчатся, а её замуж никто не зовёт. Сидит Александра с подойником под коровой: молоко – струйкой в ведро, слёзы – потоками по щекам. Вытирает девушка лицо фартуком, чтобы больная мать слёз не заметила, будто и не было у неё тоски-печали. Но трудно от матери переживания спрятать.

Тайно молилась Евдокия о дочери перед иконой Покрова Пресвятой Богородицы: «Матерь Божия, умру я скоро. Найди ей доброго человека, чтобы спокойно отошла я в мир иной». Александре по совету батюшки наказала читать канон и акафист Пресвятой Богородице на устроение семейной жизни. И чудо свершилось.

Вскоре посватался к Александре Григорий Шершунов, по прозвищу Добролюб. Работал он конюхом в соседней деревне. Нрав имел спокойный, совесть – чистую. Сердечный был человек. С людьми приветлив и всякую живую тварь жалел. «Гришка-добролюб ни одной собаки не пропустит, всю еду свою отдаст, оттого и худой, – рассказывали про конюха деревенские старожилы. – С лошадьми разговаривает, как с людьми. Понимают они его. Слушаются. Только вот одинок». «Да кто за него пойдёт? – жалели конюха бабы. – Полон дом кошек и собак. Дитя бы ему для заботы». «Недавно батюшка Николай приезжал, разговаривал с ним о чём-то, – сплетничали деревенские старухи. – Священник без причины не ездит. Григорий после этого задумчивый ходит. Раньше

такого не было. К чему бы это?»

Оказалось, при встрече озадачил батюшка Григория: «Девицу Александру Давыдову знаешь? Найди её в Покровском! Самая пара тебе…» С удивлением взглянул парень на священника. Вечером задумался, съездил на лошади в село Покровское – будто по делу. Об Александре порасспрашивал знакомых. Похвалили они девушку. Пригласили к себе обоих на семейный праздник. Познакомили. Приглянулись друг другу Александра и Григорий. Из села в село целый год ходили. Миловались.

– Пойдёшь за меня замуж?

– Пойду.

– Только хозяйство у меня большое. Кошек, собак своих я не брошу.

– Корова есть, прокормим.

На Красную горку свадьбу справили. Жили дружно, через год Васятка родился. Радость родителям, бабушке Евдокии – утеха. Сколько было отрады: вывязывание малюсеньких носочков, первые шаги ребёнка, первые слова, совместные поездки в храм на причастие, охапки полевых цветов в руках Григория и сияющие счастьем глаза Александры, катание Васятки на лошади, собирание яблок в саду с ним. Малыш носил по одному яблоку в корзину. «Какой помощник у нас растёт!» – говорил отец.

«Счастливая ты», – говорила ей соседка. Александра жила этой любовью. Она сама была любовь. Свет этой любви разливался повсюду, где бы она ни появлялась. Односельчане тянулись к этой семье. Молодые супруги никому не отказывали в помощи: картошку копали, сено складывали, дрова пилили, всем делились с соседями. Старикам кланялись. Знали люди, что лучше помощников во всём селе не найти.

Но недолгой оказалась жизнь Григория. Объезжал он строптивого жеребца и разбился. Хоронили всем селом. Отпевал в храме отец Николай. Васятка жался к подолу матери и звал отца: они же в храм пришли, почему он лежит?

Опечалилась Александра. Утешение только в сыне находила. Лицом вышел в родного отца, как две капли воды. Любовалась мать дитём, восхищалась безмерно: волосёнки у него золотистые, глаза синие – что небо. Баловала Васятку. Рос парнишка – как степная трава. Мать целый день в поле. Не знал он строгого отцовского голоса, который сдерживал бы от своеволия. Бабушка с ним не справлялась. Заманивала его домой, чтобы покормить да переодеть. Силы её таяли с каждым днём. Настал день, когда не стало у Александры помощницы.

«Одна радость у меня осталась – Василёк, а всё остальное – печаль», – делилась она с подругой Леной. Та сочувственно кивала головой и опускала взгляд, замечая, как она изменилась.

После работы в поле Александра подрабатывала уборщицей. «Сыночку на сладости, на новый костюмчик», – распределяла она доход. У самой – ни сапог, ни валенок, а на носу осень. «Школьнику новые ботинки нужны, пальто зимнее. Он у меня с чужого плеча носить не будет. Чем он хуже других? – говорила Васяткина мать соседке. – Ласковый он у меня. Руки целует, как отец когда-то. Дождаться с работы не может. Косу мою заплетает, расплетает. Водицы попить принесёт. Трётся вокруг да около. Скучает малый. Да только трудно одной дитя растить. Отец бы его многому научил. А что я? Совсем не то… Заводной он у меня. Будет ему лет двенадцать, чем я его заинтересую? Женское воспитание для мужчины не полезно. Да и домой-то я только к ночи доползаю, до него ли мне. А будет ему лет пятнадцать – загони-ка домой! Проще самой сделать что-то. Молодёжь-то нынче, сама знаешь, какая. У тебя девчата. Тебе меня не понять».

Шло время. Менялся Вася. От матери отошёл. С работы уже не ждал. Страданий маминых не замечал. Раньше скрывала она от него все невзгоды. Очень хотела, чтобы её Василёк не знал никакой нужды. Сейчас бы пожаловалась, да слушать не желает. Хлопнет дверью – и пошёл к дружкам. Стонет тихонько по ночам Александра от боли в ногах, растирает натруженные руки «Тройным» одеколоном, не знает, куда их положить, но вздыхает о другом: «Велосипед бы купить, интересней ему было бы».

«Малышу» четырнадцатый год пошёл – потопывать начал на мать, покрикивать. Учительница на дисциплину жалуется… «Перерастёт! – успокаивала себя Александра. – Недаром возраст этот переходным называется. В храм бы его к батюшке свозить на причастие, да ведь не поедет. Оно и в самом деле – без привычки-то тяжело! И что же я его раньше не возила? Всё некогда! При Григории-то как было хорошо!»

Перешёл Вася в другой возраст. Голос – как у отца. Забасил. Таяла от счастья перед ним мать. Казалось ей, будто Гриша любимый разговаривает. Но чем дальше, тем больше жизнь заставляла тревожиться. Учителя выговаривали: «Уроки не идут у Васи, к труду не приучен».

«Да, это так, – молча в мыслях соглашалась мать. – Всё сама торопилась за него сделать». В душе саднило: «Хлеба из магазина не принесёт. А уж воды из колодца подавно не дождёшься!» Но перед учителями защищала сына и считала себя правой: «Ваше дело ругаться, моё – любить».

От безделья Василий с нехорошими ребятами повёлся. В огороде что делать? Там мать всё сделает. А он – вольный ветер. Мать и сено накосит, и огород вскопает, а он домой только поесть да поспать приходит. «Гоист», – соседка о нём сказывала. На просьбы о помощи стал раздражаться: «Не привяжешь меня к деревне, не хочу в навозе копаться! В город подамся, на заводе работать буду». Ездил Вася в город, но не взяли его на завод, образования не хватило. Учиться дальше не захотел, пришлось вернуться в деревню. Выучился трактор водить, на ферме начал работать, но и там не удержался: кому ленивый работник нужен? Технику запустил, ремонтировать не умеет, от работы норовит увильнуть. Попивать стал с дружками.

Просит мать перед людьми её не позорить. Не хочется Василию её советы слушать, но ждёт, когда закончит, чтоб денег попросить. В последнее время уже не работает, а бесплатно сивухи и той никто не даст. Знает Вася, где у матери пенсия хранится – там… в красном углу, под иконами. «Да зажимать что-то стала мать денежку. Не понимает меня маманя, родная кровь!» Дружки только и выручают. Надёжные.

Дни потекли тёмные. С утра не помнит, что вчера было. В один из дней хорошо попраздновали, задолжал Вася своим «надёжным» дружкам пятьдесят рублей. Подгоняют его: «Возвращай!» «Во, щас у матухи возьму», – мелькнула у Васи в голове мысль. Дополз до дома, в сенях споткнулся, загромыхал корытом. Услышала мать шаги, возню: опять напился. Сейчас сапоги с него снимать потребует или деньги последние отдавать. Задрожала вся, метнулась к иконе, зажала в руке последние деньги и легла, закрыв глаза.

Распахнулись двери, полез сын за деньгами, да ничего не нашёл. Начал мать трясти: «Куда спрятала?!» В иные дни Александра шарила по карманам, выгребая последние копейки. А сегодня озлобилась на сына. Прежнее любование перешло в глубокую обиду. «Ничего не дам больше! Душу ты мне вымотал. Отойди!» – закричала Александра, не узнавая саму себя. Оттолкнула сына. Васёк начал угрожать, но тут заметил, что ладонь матери зажата, схватил её руку и начал ладонь разжимать. А сил нет, еле на ногах стоит. У матери руки крепкие, жилистые. Не отдаёт. «Ну, мать, разозлила ты меня!» Выскочил пропойца в сени как безумный, схватил топор…

* * *

Соседи довезли несчастную до больницы. Много крови потеряла. Фельдшер хирурга вызвал. Спасли Александру, только кисти пришлось ампутировать. После долгого лежания в больнице «понесла» она домой свои культи. Болели руки, ничем не унять, словно натруженные. Корову продала сгоряча, не подумала, что и культяшками можно научиться доить, да и полоть тоже. Тяпку к рукам примотать… Были ведь случаи у людей… «Как же Вася-то мой? Где он?» – думала Александра день и ночь.

Не увидела она его больше. Суд прошёл без неё.

Сын, протрезвев, домой не пошёл. Друзья уже знали о происшествии больше, чем он сам. Василий не верил тому, что произошло. Ничего не помнил. Жуткий страх парализовал его. Сел он в высокую траву, обхватил голову руками и боялся пошевелиться. Потом лёг, чтобы никто его не увидел. «Неужели это я натворил?» – боясь самого себя и своих мыслей, в ужасе думал Василий. Его трясло. Руки не слушались. Ноги не шли. «Куда мне идти? Домой? В больницу? В милицию на признание? – не находя места, задавал он себе вопросы. – Как же дальше жить? Без матери! Как показаться ей на глаза?! Просить прощения? Нет мне прощения! Сколько она мне добра сделала! Кому я теперь нужен?»

В милицию Вася не пошёл, струсил. Отсиживался за деревней, пока участковый с помощниками не взяли его. После суда отправили его в далёкую сибирскую колонию. Сколько раз он вспоминал мать на этапах! Спрашивал себя: «Любил ли я её? Любил как эгоист, чтоб давала всё… Добрая у меня она была, даже молилась обо мне. А Бог всё же не удержал меня».

* * *

«Отпетые волки» в камере невзлюбили новенького. Ужаснулись его подлости по отношению к матери и  стали его чморить. Отпор Василий дать солагерникам не мог. Характером не вышел. Жался по углам, просил пощады… И года не продержался осуждённый в суровых условиях.

А как же Александра без него?

Плакала. Жалела неразумного. Скучала. Затянулись раны, и вспыхнула в ней с новой силой слепая всепрощающая материнская любовь. Посылки ему отправляла. Письма писала. Соскучилась и начала в дорогу собираться. С каждой пенсии откладывала на сальце, тушёнку. Набила до отказа сумку. Подняла её на сгибе локтя и подалась в путь-дорогу. У остановки автобуса присела на брёвнах передохнуть. Рядом молодёжь веселится, выпивает. Попросила парней поднять сумки в попутную машину. Культёй перекрестилась. Ребята переглянулись. В деревне знали историю Александры. Ехать ей некуда, кроме как к сыну. Один подросток сказал ей вслед: «Меня бы так любили…» Оглянулась Александра на него и перекрестила паренька. Тот смущённо заулыбался и опустил голову, чтоб улыбку от сверстников спрятать. А когда голову поднял, попутку глазами перекрестил с благодарностью.

Аэропорт поразил Александру шумом и сутолокой людей. Плыли по эскалатору чемоданы, диктор громко объявлял рейсы. После деревенской тишины всё сливалось в невообразимый шум. Растерялась женщина в незнакомой обстановке. Наконец-то объявили рейс. Со страхом ступила Александра на трап самолёта. Села у окна, перекрестилась, когда самолёт поднялся в воздух. В Восточную Сибирь путь далёк. Дивилась Александра на величественные сибирские реки, на бескрайнюю тайгу, на сопки. Край земли! Сёла разбросаны редко. «Видно, тяжко здесь. Холодно», – думала она.

Начала по адресу искать место, где Васятку её от мира прячут. Слово «тюрьма» не поворачивался язык сказать. Колючее слово. Неприятное. Шла Александра к остановке по каменистой дороге, глядела себе под ноги и представляла встречу с сыном. Ехала автобусом. Ночевала у чужих людей, пока добралась до места. Хотелось ей о сыне поговорить, о его детстве: каким он весёлым был, как встречал её с работы возле ручья, помогал нести сумку с овощами, как варил себе однажды щавелевый суп без картошки, когда мать была на работе; а потом не знал, как такую кислятину есть. Давно не улыбалась так жизнерадостно Александра, вспоминая своего Василька. Когда собеседники интересовались её руками, хмурилась и говорила о производственной травме. Ей сочувствовали, расспрашивали о жизни, о трудностях. После разговоров на душе становилось легче.

…Рейсовый автобус остановился на краю села. Водитель показал странной пассажирке на длинный бетонный забор вдалеке, помог вынести сумку. Подошла Александра ближе: смотровые вышки по углам, поверху высокого забора – колючая проволока. Похолодело в душе от страха. Нажала кнопку звонка. Залаяли овчарки. Вооружённая охрана открыла ворота, допустила к начальству.

Села Александра в уголке, утомившись с дороги. Час сидит, второй – никто не выходит. Наконец вошёл начальник. Задал казённый вопрос: «Чего сидим? Кого ждём?»

– Я – Александра Шершунова, приехала на свидание к сыну Василию.

Начальник хмыкнул, подозвал подчинённого…

* * *

За спиной клацали замки. Александре показалось, что выходила она из этих лабиринтов дольше, чем заходила. Вот и последние ворота.

– А где же Вася мой? – спросила она у сопровождающего.

– Там твой Вася, там. В другом месте…

За воротами её пронзил холодный ветер дикого, необжитого пространства. Бетонный забор, вдоль которого вёл её надзиратель, казался бесконечным. Вышли в поле. Вдали виднелось одинокое строение. В сумерках что-то неясное, расплывчатое тянулось длинной полосой. Эта серая полоса не походила ни на дома, ни на сараи. Страшная догадка осенила несчастную мать: «Кладбище». Она испугалась своей мысли, но ничего не стала спрашивать у провожатого. Шла будто мёртвая, не чуя под собой ног.

Сопровождающий внезапно остановился и хрипло сказал: «Впереди, в метрах десяти, твой Вася». У Александры подкосились ноги. Она села на землю и почувствовала, что самой ей уже не подняться. Но мужчина не протянул ей руку. «Ничего, доползёшь. Сначала балуют сынов, а потом скулят от них всю жизнь, да ещё и слёзы по сволочам льют. Вот где ваши стоны у меня! Смотри, всё поле заполнено такими же преступниками, как твой Вася!» – вдруг стал кричать надзиратель. Резко замолчал, вздохнул и повернулся… Отойдя несколько шагов, крикнул: «Попрощаешься с ним, иди до посёлка. Последний автобус тебя подберёт». Нотки сострадания всё-таки послышались в его голосе. Осталась Александра одна-одинёшенька на всём белом свете, как ей тогда показалось.

В рыданиях скребла и сжимала культями смёрзшиеся комья земли Александра. Здесь, в полосе бесплодной земли, лежал самый дорогой ей человек – кровный, родненький её Василёк. «Радость и печаль моя, головушка неразумная. Сиротинушка моя обездоленная. Для кого я тебя растила? Невесту ты мне не привёл, внуков не оставил. Для тебя жила. Света белого в трудах не видела. Кто мне слёзы утрёт? Кто доупокоит? Господи, как же я без него? Куда мне ехать? Кому я, безрукая, нужна? Не хочу больше жить. Возьми меня к нему, Господи! – причитала рыдающая Александра. – По моей вине попал он сюда. Что наделала! Гриша, любимый, не сберегла я нашего сыночка…»

Платок её упал наземь, ветер трепал седые волосы, хлестал ими по лицу. Крестилась Александра, звала на помощь небесные силы, простирая руки к небу. Но никто не отозвался ей. Долго лежала несчастная на холодной земле. Старая женщина обнимала могилу, посылая туда всю ту же неистребимую материнскую любовь. Она чувствовала себя бесконечно ничтожной и одинокой в безграничной вселенной.

И вдруг пронзило её… ТИШИНОЙ, Божественной тишиной этого сурового края. И была эта тишина торжественна и величественна на фоне убогого кладбища. Тишина была сильнее рыданий и слёз, сильнее горя, сильнее гнетущих мыслей, которые распинали её на этой ненавистной и дорогой земле.

Тишина её и подняла на ноги.

Не помнила Александра, сколько часов провела она здесь, но будто прозрела в рыданиях и увидела всё, что совершила. Зачем привёл её Господь на край земли к этой холодной могиле? Ведь она и в храме могла покаяться много лет назад.

Отец Николай говорил ей: «Строго надо сына воспитывать, двух из одного не вырастишь, как ни люби». А она своё твердила: «Кого мне ещё любить, кого баловать?» Своевольницей была. Только сейчас открылось ей это.

«Прав был охранник. Сама баловала. Так Васю любила, что из-за него и Бога видеть перестала. Сотворила себе кумира от тоски по любимому мужу. Господи, прости меня грешную, что перешагнула я через заповедь Твою. Работала, работала, позабыв и праздники Божии, – всё деньги зарабатывала для Васи. Покормить сытно, одеть красиво. О питании его души не заботилась. И самой некогда в храм было заглянуть. Где эти деньги? Кому принесли счастье? Прости и помилуй, Господи! Как просить-то Тебя после всего этого? Сама отвернулась…» – чистосердечно раскаивалась Александра.

Тяжело вздохнув, оглянулась по сторонам, содрогаясь от холода и темноты. Только сейчас почувствовала, как сильно замёрзла. Перекрестилась окоченевшими руками: «Упокой моего сына, Господи. Разреши отпеть его в храме, ведь крещёный он, а умер как скотина какая. Здесь по-хорошему не умирают. Спаси моего сыночка, хоть после смерти спаси его… И прими покаяние моё. Скорбь принимаю от Тебя, Господи, как прозрение. Пострадала и поняла я. По-другому вразумление до меня не доходило. Прими муки мои во спасение моё. Исцели меня, Господи, от отчаянных мыслей и покажи пути Свои светлые, чтобы вышла я из беды и сына вымолила. Пусть будет всё по воле Твоей!»

* * *

Нет больше Александры…

Шумит густая листва у монастырских стен. Плывёт по небу трудолюбивое солнце. Заглядывает оно в маленькую келью, где у иконы Божией Матери молится коленопреклонённо седая монахиня Серафима. Не шевелятся её уста, но Всевышний слышит её молитвы: «Упокой, Господи, родителей моих Евдокию и Петра, мужа моего Григория, сына Василия и всех православных христиан. И прости им все согрешения, вольные и невольные. Помилуй и меня, грешную рабу Божью Серафиму, и управь мой путь ко спасению».


← Предыдущая публикация     Следующая публикация →

Оглавление выпуска

Добавить комментарий