Никто не хотел им быть

Она – старейший регент в Сыктывкаре, почти в каждом церковном хоре города есть её ученики. Тамара Константиновна Кузнецова. Первый раз оказалась в храме ещё до рождения, во чреве матери, спустя 27 лет её позвали туда возглавить клирос. Согласилась она не сразу… Но пусть лучше расскажет обо всём сама и по порядку.

«ТАК МЫ СТАЛИ  ХРИСТИАНАМИ»

– Папа умер в тридцать шесть лет, – бесстрастно говорит Тамара Константиновна, – оставив маму с четырьмя детьми, беременной пятым ребёнком – мною. Все девочки. На войну отца не взяли, потому что у него был горб. Всю жизнь был портным, заведовал мастерской, где шили кителя и прочее обмундирование для Сыктывкарского пароходства.

Когда его не стало, маме сказали, что в Кочпоне есть храм, откуда можно позвать священника для отпевания. Вместе с батюшкой пришла псаломщица Глафира Степановна Забоева. Вспоминала потом: «Видим, дети маленькие отца хоронят, хозяйка в положении. Старшей девочке, Валентине, – девять, Нине – семь, Лиде – пять, Антонине – три. Я даже петь не могла, так маму вашу было жалко, что всё плакала. И сказала ей: “Ты не переживай, Господь не оставит, ходи в храм”».

После этого мама стала каждое воскресенье бывать в церкви, а мы тянулись за ней, как утята, так и стали христианами. В храме, можно сказать, выросли, там всё было нам в радость. Нас было пять сестёр, поэтому мама держала в строгости, иначе не управиться. Она почти всё время работала, добывая пропитание: днём – портнихой, ночью – уборщицей и ночным сторожем в магазине.

В пионеры вступать не разрешала, поэтому в школе мы были как белые вороны. Некоторые преподаватели нас недолюбливали, а дети дразнили, но другие учителя жалели. Какое сейчас благодатное время, вы даже не представляете: везде иконы, крестные ходы!.. Мы о таком даже мечтать не смели. Помню, как в 90-е годы в нашей второй школе опросили детей, кто крещёный. Почти все подняли руки. А нас, крещёных, было шестеро на всю школу: мы с сёстрами да девочка-соседка – Люда Надуткина (наши мамы вместе ходили в церковь). Во дворе иногда дразнили «богомолками», но мы привыкли.

Рядом был Кировский парк с бесплатными аттракционами, за парком – река, а зимой мы вставали на лыжи. Вместе с нами жила мамина сестра, тётя Саня, с дочкой Людой. Зимой приезжала из деревни бабушка, и тогда в нашей комнате ютилось уже девять человек. Да не больно-то и ютились – было весело, хотя мы, девчонки, могли иной раз подраться. На ночь расстелем матрасы, и всем хорошо.

Мама нас так воспитала, что до сих пор дружим. Собираемся несколько раз в году. Случается, за стол садится двадцать пять человек, но никакой ругани, только хорошие беседы и добрые шутки. Люди даже удивляются.

НИНА И МОНАХ

Эту историю я сначала услышал от Тамары Константиновны:

«Мы жили на Кирова, 66, пока не повзрослели и не разъехались. Рядом с домом была тюрьма, вышка стояла слева от нашего двора. Мама очень жалела заключённых, думала, как им помочь. Сначала незаметно передавала хлеб через колючую проволоку, но потом часовой это заприметил. И тогда мама стала отправлять Нину».

В конце 90-х Владимир Паршуков для журнала «Войвыв кодзув» записал рассказ Нины Константиновны о том, что было, когда маме запретили подкармливать арестантов.

«После этого мама пришла домой расстроенная – она не знала, что делать, как помочь заключённым. Мне тогда уже исполнилось семь лет, я спросила у неё: “Что задумалась, мама?” Она сказала: “Кого бы послать к ручью, с кем передавать кусок хлеба?” И стала потом вслух думать: “Валя худая, но неторопкая. Нина полная, но шустрая. Лида и Таня – маленькие”. Подумала и остановилась на мне. Мама сказала: “Ты будешь носить хлеб и сахар дяденькам”. Ещё она предупредила: “Там, кроме заключённых, есть и дяди с ружьями, когда они уйдут в конец участка, ты ползи под проволокой и передавай хлеб”.

На следующий день до обеда я вышла на участок, перешла ручей по доске, посмотрела на конвой, где он находился, проползла под проволокой и побежала к дяденькам с хлебом в руках. Когда арестанты меня увидели, ко мне подошёл высокий мужчина, лет 40, с чёрной бородой, и сказал: “Сюда, девочка, ходить нельзя”. Я ему ответила: “Вот принесла вам хлеб и сахар, возьмите. Буду приносить вам хлеб каждый день в это время”. Он взял хлеб и сунул под полу куртки и спросил: “Кто тебя заставляет это делать?” Я ответила: “Вам хлеб передавала моя мама, но дяди с ружьями её заругали. И теперь я буду вам хлеб носить”. На что дяденька сказал, что будет сам приходить к проволоке и брать хлеб. Он спросил ещё, как зовут маму, меня и остальных сестёр. Я быстро ответила и убежала домой. Передача мной хлеба продолжалась до глубокой осени, пока у них продолжалась уборка картофеля на этом участке.

После этого дяденьку куда-то перевели, и наши передачи закончились. Позже мы с мамой носили хлеб в приёмную тюрьмы. А потом и вовсе запретили все передачи».

* * *

– Когда мы повзрослели, узнали, что есть Троице-Сергиева лавра, и захотели туда съездить, – продолжает Тамара Константиновна. – Первыми отправились Мария Кочанова и Надя Ракина. В обители они подошли под благословение к незнакомому священнику, который спросил, откуда они. Услышав ответ, очень обрадовался: «А знаете ли вы Нину, её дом стоит возле тюрьмы?» – «Знаем, она с нами в храм ходит». – «Когда в следующий раз поедете, обязательно позовите её с собой».

Девчонкам стало не по себе, и они нам ничего не передали. Потом в Лавру поехали бабушки из нашего храма и тоже попали к этому батюшке – архимандриту Иосифу. Они-то нам и передали, что он ждёт Нину в гости. Когда она вернулась из Загорска, рассказала, что, увидев высокого монаха, не признала в нём бывшего заключённого, зато он её сразу вспомнил, воскликнув: «Вот она, наша кормилица!» «Я всё время молился за вас и верил, что когда-нибудь ты всё равно ко мне приедешь», – сказал он Нине. После этого она ездила к отцу Иосифу каждый год.

* * *

Родился старец 9(21) мая 1896 года в Ново-Зыбковском уезде Черниговской губернии. Звали его в миру Иван Зиновьевич Евсенок. После смерти матери ушёл в Троице-Сергиеву лавру и стал послушником, а потом и келейником в Гефсиманском (Черниговском) саду близ Сергиева Посада. Когда скит закрыли, Иван был уже иеродиаконом с именем Иосиф. В 37-м году его арестовали первый раз, отправив в Коми край пилить лес. После освобождения отец Иосиф вернулся в Лавру, но послужил недолго. В 49-м снова был арестован и возвращён в Коми. Тогда-то и познакомился с Верой Ильиничной и Ниной Кузнецовыми. Второй раз отец Иосиф пробыл в ссылке восемь лет. И снова Лавра, где его возвели в сан архимандрита. В 63-м, вскоре после встречи с Ниной, старец тяжело заболел и едва выжил, после чего принял схиму с именем Иосия. Умер схиархимандрит Иосия 17 мая 1970 года.

А недавно писатель диакон Валерий Духанин разузнал ещё одну историю из жизни батюшки. Произошла она в одной из тюрем или в лагере Коми. В морозную зиму отец Иосиф заболел воспалением лёгких, несколько дней провёл в лазарете с температурой за 40°. Врачи, убедившись, что больной уже на пороге смерти, решили не тратить на него времени и лекарств и велели перенести его в неотапливаемое помещение: мол, до утра всё равно не доживёт.

Была ночь, темнота и холод. Вдруг отец Иосиф увидел, как к нему подходит преподобный Сергий и говорит: «О тех из вас, кто в изгнании, вне обители, я забочусь ещё больше», – и протягивает ему просфорку. По виду это была лаврская просфора, отец Иосиф ощутил в замерзающей ладони её тепло, как будто она только что испечена. Он съел эту просфорку. Наутро, когда врачи пришли убедиться в его смерти, а с ними двое носильщиков, чтобы отнести труп к месту захоронения, батюшка не только был жив, но и абсолютно здоров. Так преподобный Сергий сохранил отцу Иосифу жизнь, чтобы он смог вернуться в Лавру и поведать о заботе преподобного. Потом уже, когда отца Иосифа освободили и он оказался в родной обители, батюшка скорбел только об одном: «Почему же я тогда всю просфорку съел? Это же была небесная просфора, можно было хотя бы немножко оставить».

* * *

– Моя мама, Вера Ильинична Кузнецова, до недавних пор была с нами, – заканчивает эту историю Тамара Константиновна. – Её не стало в 2004 году, ей было девяносто пять.

Кузнецовы не знали, кому помогают; что всякий лаврский монах, живущий по заветам святого Сергия, его ученик. Но после первой Нининой поездки Троице-Сергиева лавра вошла в их жизнь. Вскоре в Загорск переселились несколько подруг и две сестры Тамары Константиновны – Антонина и Лидия. Там до сих пор существует небольшая сыктывкарская «колония». Все эти девушки были духовными чадами знаменитого нашего северного пастыря – отца Владимира Жохова. Имя его хорошо известно от Мурманска до Перми.

ШЕСТИДЕСЯТЫЕ

– Отца Владимира Жохова я застала ещё девочкой, – продолжает моя собеседница. – Тогда были гонения на Церковь. Помню, частенько приходил к нам в храм уполномоченный Рочев, крупный такой дядечка. Нас, школьников, он гонял, а Нину с подружками даже вызывали в Совет Министров. Спрашивали, о чём отец Владимир говорит на проповедях. Девчонки ответили: «Вы же сами у нас бываете, всё слышите». Тогда им пригрозили: «Сейчас посадим в “чёрный ворон” – и в тюрьму». Мама и другие женщины уже и сухари начали сушить, но всё обошлось.

Народу в храм тогда ходило очень много, отца Владимира уважал весь город. Мне было 14 лет, когда его изгнали, но пути наши потом ещё не раз пересекались.

Было иногда страшновато, но хорошего всё равно больше. Не забуду, как мы с девочками ходили на Рождество к священникам и прихожанам славить Христа. Отдохнём после службы, а с утра идём. Больше всех радовался нашему приходу игумен Серафим (Полоз), он одно время был вторым священником, а потом настоятелем кочпонского храма. Батюшка ставил ёлку до потолка и украшал её не игрушками, не бусами, а сладостями – конфетами, печеньем, пряниками. Сам их развешивал, а как придём, споём колядки и тропарь, начинал угощать. Снимал сласти прямо с ёлки, набивая ими наши мешочки. Ещё он читал очень хорошие проповеди, особенно трогательно говорил о Божией Матери, и с большой грустью вспоминал о своей маме, очень скучал о ней. «Любите своих мам, – учил он нас, – жалейте своих мам, не огорчайте их».

* * *

Из других священников запомнился отец Иоанн Холопов. Во время войны он работал в совхозе, но потом серьёзно заболел, а однажды увидел сон. Подходит к нему во сне человек и говорит: «Ты поправишься, если пообещаешь, что, когда тебе предложат работу, не откажешься». Холопов пообещал и вскоре действительно выздоровел.

А в 45-м, накануне Рождества, власть разрешила открыть в Сыктывкаре церковь. В Кочпонском совхозе тогда работал конюхом иеромонах Мелетий, его и позвали священником. Помощница отца Мелетия – Глафира Степановна, та самая, что потом привела в храм всю нашу семью, – забеспокоилась: как же так, скоро служба, а люди не знают. И тогда она написала объявления, развесив их на столбах. Город был тогда небольшим, так что вскоре все уже знали, что в Рождественский сочельник можно будет помолиться в храме.

Спустя какое-то время отец Мелетий предложил Ивану Васильевичу Холопову стать диаконом. Тот начал было отказываться: «Я же простой деревенский мужик», но потом вспомнил видение и смирился. Иереем он стал при Жохове, а диаконом вместо него благословлено было стать Петру Сажину. Тот приехал из Межадора учиться на шофёра, но познакомился с отцом Владимиром. Прежде рукоположения нужно было его женить. Невесту нашли среди наших подружек, была такая Мария, вот с ней Петра и обвенчали. Деток им Бог не дал, а ушли друг за другом. Марию сбила машина, а в канун Тысячелетия Крещения Руси не стало и Петра.

Закончу про отца Иоанна Холопова. Он был видный мужчина – высокий и крепкий. Проповеди говорил по-коми, потому что многие старухи не знали русского. Когда власти потребовали, чтобы службы перенесли на пять утра (они якобы отвлекали колхозников от работы), мы с подругами оказались в затруднении. Впотьмах из города в Кочпон не пойдёшь, и тогда отец Иоанн благословил оставаться с вечера у него. Матушка была очень добрая, стелила нам на полу. Дом деревенский, с русской печкой, места всем хватало.

* * *

Примерно в 65-м мои подружки начали перебираться в Загорск. Уехали Мария Паршукова, Мария Кочанова и Санька – Александра Исакова. С нею мы в том же году побывали в другой лавре – Почаевской. Поселились на квартире, оттуда полчаса ходу до монастыря. Накануне отъезда возвращались после долгой службы. Уже наступила ночь, вокруг огромные липы, а нам по семнадцать. И так было страшно, а тут видим, следом мужчина идёт. Мы ускорили шаг, он тоже пошёл быстрее, мы побежали – и он побежал. «Матерь Божья», – кричит Санька, и вдруг появляется женщина с ребёнком лет трёх. «Чё ты кричишь?» – говорит мужчина Саньке. «А что ты гонишься за нами?» – спрашиваем мы.

Он потоптался и ушёл. А женщина с мальчиком постояли и исчезли. Появились из ниоткуда, а потом не стало их, будто и не было. Это был канун Рождества Пресвятой Богородицы.

ЗАГОРСК

– В Сыктывкаре я работала курьером в филиале Академии наук. Мне там очень нравилось, люди ко мне относились добродушно, уважительно, и я старалась платить им тем же. Там случилась со мной занятная история. Семнадцатилетняя девчонка, ходит в церковь, и вдруг мне от академии выделяют комнату. Непонятно, ведь люди постарше и позаслуженнее ждали жилья годами. Да и отношение к нам, верующим, было со стороны власти не очень… Оказалось, что таким образом меня решили оторвать от мамы, думая, что это она меня в храм водит. Когда всё открылось, я ответила, что действительно раньше меня водила мама, но сейчас я хожу в храм сознательно.

Прожила я в этой комната пять лет, не одна, а с подругой. Мамина знакомая из Керчомья, Вера Першина, сказала, что её дочка Ангелина хочет приехать в Сыктывкар, но ей негде жить. «Пусть приезжает», – говорю. Вскоре мы подружились, а в 70-м отправились вдвоём жить в Загорск. Мне хотелось быть поближе к отцу Иосифу, и я даже успела несколько раз подойти под благословение, прежде чем его не стало. В Загорске меня взяли секретарём в больницу. Работа суетливая, нужно было часто ездить в Москву выбивать инвентарь – мне это было не по силам, и через полгода я устроилась санитаркой.

С Ангелиной же всё вышло очень интересно. Она познакомилась с сыном отца Владимира Жохова, они полюбили друг друга и решили пожениться.

На свадьбу в Пермь, где служил отец Владимир, мы поехали вдвоём с Александрой Исаковой. Батюшка был страшно рад нас видеть и с гордостью говорил: «Коми край подарил мне невестку». Вспоминал, как служил в наших краях, учил коми язык, чтобы общаться с бабушками из деревень. Это пригодилось ему и в Перми, когда на исповедь как-то раз подошла старушка из Коми-Пермяцкого округа, не знавшая русского. «Я её спросил, – вспоминал батюшка, – мол, каитчян, то есть каешься. Бабушка очень обрадовалась и поисповедовалась». «Сколько бы ни жил, Коми край, Сыктывкар не забуду», – повторял отец Владимир, а при расставании исполнил модную в то время арию прощания на свои слова.

Сестра Нина тоже попыталась устроиться в Загорске. Подошла к старцу архимандриту Тихону (Агрикову), к которому мы стали ходить после смерти отца Иосифа, и попросила благословения жить близ Лавры. А он ей в ответ: «У тебя срок до тридцати. Тебе здесь не надо оставаться». Мы решили, что в тридцать лет Нина умрёт, но вместо этого она вышла замуж. Когда вернулась в Сыктывкар, то устроилась гардеробщицей в библиотеке, а потом стала переплётчицей и познакомилась с будущим мужем. Он крестился, хотя его не принуждали, и сам предложил обвенчаться, но в храм не ходил – стеснялся. У него был горб. Мы как увидели его, удивились: надо же, как похож на нашего папу!

А я так скучала по нашему кочпонскому храму и, наконец, не выдержала. В 1974 году вернулась на родину, чтобы больше никогда не покидать её надолго.

«НИКТО НЕ ХОЧЕТ РЕГЕНТОМ»

– В это время умерла регент кочпонского храма – Александра Михайловна Кудимова, и нужно было срочно найти ей замену. Иначе уполномоченный мог ликвидировать эту должность, ведь в те годы и священники, и все работники храма утверждались властями, терпевшими нас через силу. Предложение отца Георгия Козака возглавить клирос застало меня врасплох. Поначалу наотрез отказалась, и тогда батюшка дал мне срок подумать.

Планы у меня были другие: снова устроиться в Академию наук, а по воскресеньям ходить в хор простой певчей. Мы ещё девчонками там пели с сёстрами и подругами, да только у всех у них слух был, а у меня нет. Только и слышу: «Тамара, помолчи, ты не так поёшь». Потом с клироса нас прогнал уполномоченный, запретив подниматься на него до восемнадцати лет, и мы стали ждать совершеннолетия. Пока ждали, я стояла в храме перед иконой и просила: «Господи, мне не нужно ни красоты, ни хорошего мужа, только бы научиться петь». И Бог меня услышал. Замуж я так и не вышла, ведь в храм молодые люди не ходили. Однажды предложили мне познакомиться с военным, а я подумала, что сначала он пообещает и покреститься, и обвенчаться, а потом поставит условие: «Или я – или храм». Очень боялась, что храм придётся с кем-то делить, и отказалась.

Отец Георгий о своём предложении не забывал, на каждой службе спрашивал, не надумала ли. «Нет», – отвечала я, но однажды увидела сон. Будто бы захожу в бухгалтерию прихода и вижу прошение, написанное красивыми красными буквами покойной кылтовской монахиней матушкой Ангелиной. Она была первым регентом нашего храма, когда его открыли в 1945-м, потом алтарницей. Бухгалтер объясняет мне во сне: «Никто не хочет регентом, пришлось матушке прошение написать, чтобы её снова назначили». Когда проснулась, подумала: «Раз такой знак, делать нечего», – и согласилась.

Всего у нас в Кочпоне подвизалось пять монахинь. Мария Ивановна из Шенкурского монастыря пела на клиросе. Постриженицами Кылтовской обители были матушка Ангелина и наши просфорницы: Таисия, Анна и Наталия. Мы, будучи девчонками, любили к ним ходить. Когда пели «Прощай же, обитель святая», матушки плакали, вспоминая своё монастырское прошлое: как их разогнали, как мыкались после этого. Мы смотрели на них не как на простых людей: такие они были хорошие, скромные, благочестивые. Себя они никогда не выпячивали, о прошлой жизни особо не рассказывали, да я и не спрашивала. Это сейчас всё можно, а наговори я тогда то, что вам сказала, могли бы посадить.

Помню Пасху середины семидесятых. Молодёжь власти в храм не пускали, разве что если кто пьяный: тому можно было, чтобы в церкви буянил. Меня тоже остановили, пришлось бабушек просить: «Скажите отцу Георгию, чтобы выручил». Он меня провёл, а молодёжь осталась. Когда мы вышли на крестный ход, парни, девушки, стоявшие за оградой, зажгли свечи. Их было, наверное, большем, чем нас.

ПЕВЧИЕ

– Регент-то я, конечно, липовый, без музыкального образования, милостью Божией.

А нужно было хотя бы ноты знать, поэтому я купила аккордеон и наняла учителя – преподавателя музыкальной школы. Мы занимались с ним два месяца, по два раза в неделю. Он приходил ко мне домой, потому что аккордеон слишком тяжёлый был , чтобы я могла с ним расхаживать. Играть сильно не выучилась, но с нотами худо-бедно разобралась. Очень помогло то, что в Лавре я несколько лет слушала православные песнопения в прекрасном исполнении. Там я определилась, что мне нравится, и даже попросила ноты у лаврского регента – иеродиакона Никона. В тот момент я в них ещё ничего не смыслила, но это не помешало их переписать. Думаю, что Господь загодя готовил меня к регентству.

Недалеко от кочпонского храма я купила треть деревянного дома с отдельным входом, баней, огородом. Дом был высокий, поэтому внизу я оборудовала кухоньку, а комната, где жила, получилась вторым этажом. Своих денег у меня не было, пришлось занять две тысячи и несколько лет расплачиваться с долгом. Вышло бы намного быстрее, если бы с церковных работников не брали большие налоги. «Не жалей этих денег. Это доля нищих», – успокаивала меня мама. На всё житьё-бытьё оставалось мне десять рублей в месяц, но мне много и не надо было.

Хор у нас был интересный. Пелагею Мефодьевну Чемарову вместе с мамой и сестрой привезли в Коми из Саратовской области. Ссыльных высадили на снегу возле какой-то деревни. Была зима, но их приняли и спасли местные бабушки, обогрев и накормив. Бабушки плакали и повторяли: «Конеръяс, конеръяс»; Пелагея Мефодьевна уже позже узнала, что значит это по-коми: «Бедные, бедные». Потом перебрались в город, где Пелагея работала прачкой. Сестра её вышла замуж, а она так и осталась несемейной. Харитина Алексеевна Моцарская была из заключённых. За веру или за политику её посадили, не знаю, она не рассказывала. Ещё пела у нас Пелагея Андреевна – сестра отца Гая Паршукова, который мало послужил, умер молодым. А псаломщицей в Кочпоне продолжала служить Глафира Степановна Забоева, помнившая меня с младенчества. Это был костяк, остальные бабушки то приходили, то уходили.

ПОСЛЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ

– Всё начало меняться после Тысячелетия Крещения Руси, которое праздновалось от Пасхи до Торжества православия. Патриарху Пимену дали тогда сказать слово по ТВ, следом на экране появились другие священники. Еду однажды в автобусе, слышу разговор: «Попы-то, оказывается, вон какие грамотные, а нам их представляли забитыми дураками, неучами». Вскоре нам передали кирульский храм, куда отец Иоанн Лапко уговорил меня перейти, сказал, что так надо.

Но даже две церкви едва справлялись с людским потоком. В Кочпоне крестили по 300 человек каждое воскресенье: детей – сразу после службы, а взрослых просили приходить к четырём часам.

В Кируле было то же самое. Венчали по одиннадцать пар, а венцов было только пять пар, не всем хватало. Года два поток шёл, потом чуть поубавилось. В Троице-Сергиевой лавре у меня две сестры так и остались: одна, Антонина, в ризнице работала, стирала и ремонтировала облачения; Лида тоже начинала в ризнице, а потом стала уборщицей. Они удивлялись, говорили, что у них в Лавре крестят по 8-10 человек в день, такого потока, как у нас, нет.

Самое приятное – хлынула молодёжь, особенно в кирульский собор. А отец Иоанн Лапко, как увидит, что девочка в храм начала ходить, сразу ко мне: «Учи её!» Парней же готовили в иереи и присылали к нам, пока не открылось духовное училище. Будущие священники и девушки-певчие быстро сдружились, и вскоре пошли свадьбы. Отец Стахий Размыслов, тогда ещё Станислав, женился на Ольге. Отец Владимир Пономарёв познакомился у нас на клиросе с Надеждой. Отец Александр Минин нашёл у нас в хоре Ирину. Усть-куломский отец Александр женился на Ольге. Маргарита стала матушкой отца Романа, который служит сейчас в Орбите (район Сыктывкара. – В. Г.). Это те, кого помню.

В нашем хоре начинала служение матушка Стефанида, ныне Кылтовская игуменья. Ирина Харионовская до сих пор поёт в Кируле, Андрей Маков стал протодиаконом у владыки. Олег стал иеромонахом Саввой, Павел – иеромонахом Тихоном. Проходил у нас практику и отец Владимир Конев – нынешний настоятель в Визинге. А владыка Питирим пел когда-то на клиросе в Кочпоне, ещё будучи диаконом Павлом. Пел красиво. Следом за ним у нас появился друг владыки Володя Лобковский. Сейчас он епископ Майкопский и Адыгейский.

Как я радовалась молодёжи – словами не передать! Не все умели петь, но я так решила: кому Господь даст, тот запоёт, а кому нет, хотя бы выучит устав.

Профессиональный хор возглавила Людмила Анатольевна Жданова, поручили им петь по праздникам, а наш – любительский хор – продолжал петь в будни. Я с самого начала ждала, когда Господь пошлёт настоящего регента. И, наконец, сбылось.

САМОЛЁТ

– С отцом Иоанном Лапко мы дружно жили все двадцать лет, что он был настоятелем кирульского Свято-Вознесенского собора. Кому-то батюшка казался грубоватым, строгим человеком, но на самом деле он добрый и справедливый. Сам очень дисциплинированный, он требовал того же от других.

В его ведении, как благочинного, находилась вся республика, поэтому нам приходилось много ездить. Как-то раз нас пригласили Великим постом бабушки из Югыдъяга Усть-Куломского района. Обычно мы ездили на машине, но в этот раз полетели на самолёте – маленьком АН-10. В пути попали в буран, так что самолёту пришлось сесть в Тимшере. Сидим там, переживаем, ведь бабушки нас ждут, а мы застряли неизвестно насколько. До места оставалось всего семьдесят километров, но у нас не получалось найти машину. Пока искали, самолёт улетел. Мы, конечно, расстроились, но нам подсказали, что со спортивной базы должны повезти лыжников, как раз через Югыдъяг. Идём на базу, а там суматоха. Что случилось? Оказывается, наш самолёт упал в лесу. Ветки и сугробы смягчили удар при падении самолёта, никто не погиб, но хорошего всё равно мало. В Югыдъяг мы приехали одновременно с пострадавшими пассажирами, один из которых сказал: «Какие же вы счастливые!» Когда вернулись в Сыктывкар, отец Иоанн постановил: «Будем служить молебны святым, память которых пришлась на тот день, когда мы избежали беды. По их молитвам Господь избавил нас от несчастья».

* * *

В прошлом году на Казанскую исполнилось сорок лет с тех пор, как Тамара Константиновна Кузнецова начала трудиться в церкви. Каждый певчий знает, что он будет делать на Небесах. Конечно, если спасётся. Но хоть какая-то определённость. Счастливые люди.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →

Оглавление выпуска