Печали и утешения сибирского сказочника

К 200-летию со дня рождения Петра Павловича Ершова

Памятник П.П. Ершову

Вот сюжет. Жили вместе сыновья с отцом-стариком. Младший из трёх братьев, Иван, хотя и «вовсе был дурак», но при этом был порядочен в исполнении порученного – исправно стоял на карауле, выясняя, кто мнёт пшеницу на поле. Выследив и обуздав «златогривую кобылицу», Иван стал её хозяином, и вскоре она родила трёх жеребят, одного из которых решительно не рекомендовала продавать. Это был нелепый на вид, небольшой и двугорбый Конёк-Горбунок. Ивановы кони приглянулись царю, тот их приобрёл и пригласил Ивана на высокую должность начальника царских конюшен. Однако близкий к царю спальник из зависти то и дело наговаривал на Ивана, царь же по его наущению посылал Ивана то за Жар-птицей, то за Царь-девицей, то за перстнем на дне океана. Благодаря коньку Иван всё доставлял. Под конец царь по наущению 15-летней Царь-девицы решился сделаться молодым, окунувшись в три котла, один из которых – с кипящим молоком. «Коль себя не пожалеешь, ты опять помолодеешь», – сказала она старику, но тот, жалея себя, решает проверить действие этого рецепта прежде на Иване. Конёк-Горбунок снова спасает Ивана, «дважды прыснув и присвистнув». Иван становится прекрасным молодцем, а затем царём – прежний-то царь попросту сварился в котле.

Сказка «Конёк-Горбунок» знакома нам с детства, хотя, быть может, современным детям и подросткам вспомнится лишь название, а не содержание. Жаль, если так. Ведь это, наверное, в русской литературе лучшая, наряду с пушкинскими, поэтическая сказка. И её особенная ценность – в народных корнях. Собрал же их и подал в виде поэтического сказочного повествования Пётр Павлович Ершов.

В ЧЕСТЬ ПЕТРА СТОЛПНИКА

Я оказался в городе Тобольске в самый разгар золотой осени. Этот город всегда мне представлялся прежде всего как родина Петра Ершова. Ведь в нём поэт прожил большую часть своей жизни. Здесь мне было приятно узнать, что замечательный сказочник был порядочнейшим гражданином, удивительным семьянином и глубоко верующим православным человеком.

Первым делом иду в Тобольский кремль, сейчас это историко-архитектурный музей-заповедник. Музейный комплекс – здания, собор, колокольня, стены и башни. Меня интересует Дворец наместника, где находилось губернское правление. В Тобольске пока нет отдельного музея, посвящённого Ершову, его идея ещё в стадии обсуждения.

Один из залов бывшего губернского правления отведён под «Ершовскую гостиную». «Вещей, принадлежавших Ершову, у нас не так много, а выставлено здесь и того меньше, – рассказывают сотрудницы музея. – То, что на витринах, за стеклом, – подлинное». В одной из витрин, на тумбе, лежит, пожалуй, самый интересный экспонат – шёлковое крестильное покрывальце младенца Петра. С интересом вглядываюсь. «А крестик заметили?» – спрашивают меня. «Нет», – и приглядываюсь ещё внимательнее. Оказалось, над покрывальцем висит ещё и нательный крестик поэта!

Татьяна Павловна Савченкова_

Татьяна Павловна Савченкова

Крестили младенца Петра в день рождения, 22 февраля (по новому стилю 6 марта). Ребёнок появился на свет очень слабым, поэтому и с Таинством поспешили, опасаясь, что помрёт. В родной деревне Безруково (в 1960 г. в память поэта она была переименована в Ершово) храма в ту пору не было, ближайший храм – Богоявленский – в городе Ишиме. Родителями его были Павел Алексеевич Ершов, полицейский исправник, и Евфимия Васильевна, дочь небогатого тобольского купца. Нарекли младенца во имя преподобного Петра Столпника, жившего в IV–V веках. Как пишет исследователь жизни и творчества Ершова из Ишима Т. П. Савченкова, «жизнь этого святого была отмечена подвигами затворничества и безмолвия. Он мог изгонять бесов и излечивать от недугов, а его власяница, когда её прикладывали к заболевшему ребёнку, оказывала целительное воздействие. Возможно, это было принято во внимание иереем Симоновым, окрестившим очень слабого, одержимого припадками, кричавшего без умолку младенца во имя Петра Галатийского».

Известно, что после крещения младенца «продали за грош» нищему: было тогда в Сибири поверье, сопровождавшееся обрядом, когда нищий через окно брал ребёнка, отдавал родителям грош и «уносил» ребёнка со всеми болезнями. Видим, что не чуждо было двоеверие родителям будущего писателя-сказочника. До этого они были несчастливы в детях: все, до сыновей Николая и Петра, умирали во младенчестве. Сохранились воспоминания Ершова, что у него «было братьев и сестёр человек двенадцать, все они похоронены в разных городах».

Отцовская служба вынуждала семью Ершовых часто переезжать с места на место: после деревни Безруково были Петропавловск, Омск, Берёзов. В 1827 году Ершовы осели в Тобольске. Дети – старший Николай и младший Пётр – приехали сюда учиться в училище, затем поступили в гимназию. Преподавание там велось абы как. Однако Ершов, любитель уединения, восполнял пробелы в знаниях самообразованием – взахлёб читал всё, что находил у знакомых. Иван Павлович Менделеев, отец будущего учёного-химика, незадолго до приезда Ершовых стал директором гимназии и начал наводить в ней порядок. Среди изменений, предпринятых им, – преобразование Тобольской гимназии из 4-классной в 7-классную, которое можно назвать промыслительным, потому что именно это позволило её выпускникам поступать в университет.

Кроме того, в Тобольск ссылалось много образованных людей. Сохранились воспоминания Ярославцова, университетского друга Ершова, которому сам поэт рассказывал о своих дружеских отношениях с композитором Александром Алябьевым. Тот, известный уже петербургский композитор, был в ссылке на своей родине, в Тобольске. Вокруг Алябьева сконцентрировался круг интеллектуалов и творческих деятелей. Как-то в подготовке к одному из балов-концертов участвовал и Ершов-гимназист. Алябьев обмолвился, что в музыке Ершов ничего не смыслит. Тогда юный друг композитора на одной из репетиций решил его разыграть. Ершов сел рядом с композитором. «Я дал ему слово, что малейшую фальшь замечу, – дошёл до нас рассказ Ершова. – А в то время первой скрипкой был музыкант-старик, который не мог вытерпеть ни единой ошибки кого-либо из оркестра. И такие рожи строил, что хоть вон беги. Я с него глаз не спускаю: как только у первой скрипки рожа, значит, кто-то сфальшивил – я и подтолкну Алябьева. Не вытерпел он, в половине пьесы встал да и поклонился мне… Как только объяснилось, мы оба расхохотались».

НА «КОНЬКЕ» В ЛИТЕРАТУРУ

«Что, Иванушка, невесел?.."

«Что, Иванушка, невесел? Что головушку повесил?» – говорит ему конёк, у его вертяся ног. (илл. Н. Кочергина)

…Подхожу к шкафу-этажерке в экспозиции. Он весь уставлен книжками разных размеров и цветов, но с одним названием – «Конёк-Горбунок», конечно. Это разные издания, в основном советские. Нет ли там изданий постарше? На столах лежат раскрытые старинные книги. Смотрители посвящают меня в музейную специфику: «Все книги, что выставляются открыто, да ещё и в раскрытом виде, – макеты: из картона делается обложка, затем искусственно состаривается мастерами». Но в фондах музея хранится экземпляр «Конька». Шестого издания из семи, что были при жизни поэта изданы. Именно эта сказка принесла поэту и прижизненную, и посмертную славу. Написал он её, ещё будучи студентом. То был очень короткий, но очень яркий и значимый период – петербургский.

В 1830 году по окончании гимназии братьями (несмотря на разницу в возрасте, Николай и Пётр учились на равных уровнях образования) семья переезжает в столицу, поселяется в доме родственников, а вскоре покупает на Шестой линии Васильевского острова небольшой домик. В Петербургском университете Ершов смог попасть только на философско-юридический факультет (тогда это было проще, нежели на желаемый им историко-филологический). Шесть лет пробыл Пётр в Петербурге. За это время он получил высшее образование и, несмотря на свою застенчивость, приобрёл немало хороших товарищей. Письма друзьям Тимковскому и Треборну будут ценнейшим источником для изучения жизни и деятельности самого поэта, а Ярославцов оставит целую книгу воспоминаний о своём сибирском товарище. Некоторых петербургских приятелей Ершов встретит потом в Тобольске, куда те будут сосланы. Талантливые и понимающие в творчестве знакомцы и друзья подталкивали Ершова к серьёзной поэтической деятельности. И в 1834 году Ершов ворвался в русскую литературу, написав своего «Конька…» – произведение очень зрелое.

Корни сказки уходят в народные сказания, которые были знакомы Ершову с детства. Сюжет, как оказалось, не оригинален. Литературоведы нашли схожие моменты в скандинавских сказках. А Конёк-Горбунок – это по-особому переосмысленный народом образ верблюда, которого сибиряки могли частенько видеть в торговых рядах. Великий дар Ершова проявился в том, как сказка написана: в самом её ритмическом строе, тонком юморе и образности, гармоничности. Для 19-летнего молодого человека такого уровня сочинение – редкость.

Новое произведение вывел в люди преподаватель словесности и друг Ершова профессор Пётр Плетнёв. В университете он вёл занятия по отечественной словесности и перед зимними каникулами предложил студентам выполнить курсовую работу по народному творчеству. В ту пору литературные круги русского общества «открыли» для себя красоту народного поэтического слова: писал свои знаменитые сказки А. С. Пушкин, «Вечера на хуторе близ Диканьки» создавал Николай Гоголь, а Владимир Даль представил публике сказки казака Луганского. После каникул профессор Плетнёв прочитал сказку Ершова своим студентам вместо лекции.

Затем «Конька» печатают во всех ведущих литературных журналах и издают отдельной книгой. Издаётся и другое большое сочинение студента Ершова – «Сибирский казак», печатается пьеса «Суворов и станционный смотритель», выходят стихи. За ними приходит известность, а литературные труды начинают приносить какой-никакой доход.

Но и дёгтя в бочке мёда хватало. Литературный критик Виссарион Белинский сказку хоть и одобрил, но раскритиковал – надо же! – за отсутствие «русского духа». По сей день инъекции дёгтя норовят добавить иные «литературоведы», вроде Перельмутера, который усмотрел в «Коньке» руку Пушкина. Между тем ещё Анна Ахматова заметила: как раз, когда летом 1834 г. вышел «Конёк-Горбунок», Пушкин заканчивал работу над «Сказкой о золотом петушке». У Ершова в сказке так сказано:

К златошвейному шатру
Царь-девица подплывает,
Шлюпку на берег бросает,
Входит с гуслями в шатёр
И садится за прибор…
У Пушкина в черновике:
К морю войско царь приводит.
Что ж на берегу находит…

«Очевидно, – рассуждает Ахматова, – на морском берегу должен был находиться шатёр царицы, но затем Пушкин сразу отказывается от мысли расположить шатёр на морском берегу и пишет:

Что же, меж высоких гор
Видит шёлковый шатёр».

Чтоб не повторяться, Александр Сергеевич переносит шамаханскую царицу в горы. И потому не выглядят литературным мифом слова, которыми великий Пушкин ободрил начинающего поэта: «Теперь этот род сочинений мне можно и оставить».

Казалось бы, мечта Ершова – быть признанным и творить в столице рядом с лучшими деятелями искусства – воплотилась. Пиши, живи на если не щедрые, то стабильные гонорары. Но нет. Пётр Ершов выбирает другой путь, решая по окончании университета вернуться в Тобольск. И тому было несколько причин. К своему пребыванию в Петербурге у Ершова сложилось противоречивое отношение: многое здесь стало сердцу поэта дорого, но он чувствовал, что был лишь «одним из» в кругу столичных поэтов. Да и Сибирь манила его обратно. Кроме того, начало большой поэтической жизни Ершова совпало с первыми тяжёлыми потерями: в командировке, в Тирасполе, скоропостижно умирает его отец, направленный туда как старший офицер Главного штаба корпуса внутренней стражи. Умирает брат…

Выпускник Ершов подаёт прошение о назначении его на должность учителя словесности в Тобольскую гимназию. В 1837 году Ершов с матерью возвращаются в Сибирь. Преподавать поначалу пришлось мёртвую латынь, из-за чего молодой учитель весьма переживал, но вскоре он стал, как и хотел, учителем русской словесности. При всей грусти, связанной с воспоминаниями о петербургском периоде, шло привыкание к новой жизни. В тот год Тобольск посетил царевич Александр Николаевич, будущий император Александр Второй, со своим воспитателем В. А. Жуковским. Первый знал Ершова заочно как автора «Конька…», с Жуковским же Ершов дружил в Петербурге. Царевич тогда подарил Петру Павловичу часы на золотой цепочке. Спустя почти тридцать лет Ершов пожертвует цепь на строительство храма в родной деревне Безруково…

ЧЕРЕДА НЕСКОНЧАЕМЫХ БЕД

Портрет П. П. Ершова, найденный Т. П. Савченковой в фондах Российской национальной библиотеки

Портрет П. П. Ершова, найденный
Т. П. Савченковой в фондах Российской
национальной библиотеки

На стенах «Ершовской гостиной» висят портреты. Один из них – самого Петра Павловича. Он был найден сравнительно недавно в фондах Российской национальной библиотеки. На этом, неизвестном ранее, портрете Ершов изображён в совершенно ином – романтическом – ключе. Прежде Ершова представляли в традиционно «парадном» виде, с несколько одутловатым неживым лицом. Мне кажется, новый портрет куда ближе соответствует образу поэта-сказочника. Рядом – портреты других русских писателей, старые фотографии города. Очень органично смотрелись бы здесь изображения самых близких Ершову людей. Галерея утрат…

В апреле 1838 года скончалась мама – Евфимия Васильевна. Тяжёлое чувство сиротства охватывает поэта. «Последнюю из родных потерял», – пишет он своим друзьям…

Проходит время, и отчаяние Ершова от череды потерь близких скрашивается новыми чувствами – любви и ответственности. Хотя утраты будут преследовать поэта всю жизнь.

Ершов женится на Серафиме Лещёвой, вдове военного. Вспоминали, что она была настолько красива, что Ершов сразу влюбился и стал уговаривать её выйти за неё замуж. А у неё уж четверо детей было. «Обременять молодого человека четырьмя детьми? Нет, нет!» – отвечала она своим близким на их уговоры. Но, вероятно, нужда в поддержке для обоих была важна, и настойчивость Ершова была вознаграждена – Серафима стала женой Петра Павловича, а её дети – его детьми. «Известность известностью, а долг обеспечить тех людей, которых судьба поручила мне и которые для меня милы, также что-нибудь да значит», – замечает поэт в письме другу.

А вот с собственными детьми Петру Павловичу не везло. Генетика ли, языческая ли «продажа» больного за грош нищему после рождения или что-то ещё, но умирает первый их общий с Серафимой ребёнок, затем второй. В 1845-м умирает и сама Серафима. Поэт пишет своей кузине Анне Петровне Вилькен пронзительное по своей интонации послание, в котором сообщает о смерти жены: «Письмо моё будет коротко, милая кузина. Только радость говорит, а печаль молчалива. И что сказать мне, когда я до сих пор не могу ещё образумиться. Удар был так неожидан, так внезапен, что не пасть под ним надобны были вера и особенная помощь Божия. Вы знали умершего Ангела, знали и чувства мои к ней: почему поверите моей печали. Да, из всех потерь, какие испытал я (а каких я не испытывал?), потеря любимой жены – самая ужасная. Точно половины самого себя не стало. С опустелым сердцем, с тяжкою думой, с грустным воспоминанием – неужели это жизнь? Только религия согревает остылую душу, только она одна освещает мрак могильный и за гробовой доской представляет её ещё лучше, чем она была на земле. А что было бы без этого небесного утешения!»

Всем детям Серафимы Ершов дал образование, всех дорастил. Одну из падчериц, Феозву Никитичну, выдал замуж за всемирно известного учёного-химика Дмитрия Ивановича Менделеева.

Спустя полтора года Ершова знакомят с 16-летней красавицей Олимпиадой Кузьминой – так родные и друзья хотели утешить страдальца. Она стала его второй женой, но и эта семейная жизнь была недолгой: в 1852 году Олимпиада умерла. Прямо какой-то злой рок! В браке с ней у Ершова родились две девочки, Люда и Юля.

И тёща сама привела Петру третью жену, из любви к нему и деткам… Елена была добра и умна, воспитанна и образованна. Говорят, после очередного посещения Еленой дома Ершова одна из его дочерей произнесла: «Вот бы, папа, нам такую мамашу!» И Елена Николаевна, урождённая Черкасова, стала Ершову самым близким человеком на всю жизнь. Когда Ершов ездил по губернии, будучи инспектором школ, писал ей чуть ли не с каждой станции. К примеру, в письме от 23 ноября 1858 года Ершов, в ту пору директор училищ всей Тобольской губернии, пишет следующее: «Милая Елена. Вот я и в Ялуторовске. Это последний город настоящего моего маршрута, и потом к вам, обнять тебя и милых детей. Из Ишима я выехал в субботу, в 5 часов. … В 6 часов мы были уже со смотрителем в Безруковой, месте моего рождения, и пили чай. Тут явилось несколько крестьян с сельским головой, с просьбами о моём содействии – соорудить в Безруковой церковь. Они хотят составить приговор – в течение трёх лет вносить по 1 рублю серебром с человека (а их, душ, примерно до 800), что в 3 года составит до 2500 р. с. Моё дело будет – испросить разрешение на постройку церкви, доставить план и помочь по возможности. Смотритель сказал, что церковь надобно соорудить во имя преподобного Петра, и крестьяне согласились. Место для церкви они сами выбрали – то самое, где был комиссарский дом, т. е. именно там, где я родился. Признаюсь, я целую ночь не спал, раздумывая о том – неужели Господь будет так милостив, что исполнится давнишнее моё желание и освятится место рождения и восхвалится имя моего Святого».

Несчастья с детьми не окончились и в этом браке. В одном из писем 1856 года Ершов сообщает друзьям: «На одной неделе я имел несчастье похоронить сына и дочь – моих любимцев… Ум мой теперь весь в сердце, а сердце – на могиле детей». Всего же у поэта из пятнадцати родившихся от трёх жён детей выжили лишь шестеро.

Беды и скорби, без конца преследующие поэта, нередко погружали его в глубокое уныние. Об этом опять же свидетельствуют письма. «Все эти беды, тяжело переживаемые Ершовым и надолго “выбивавшие” его из творческого состояния, тем не менее не поколебали веры в Бога, – рассказывает

Татьяна Савченкова. – В одном из писем к своим петербургским друзьям он размышляет: “Паду ли я или буду невредим – за всё благословлю благое Провидение. Не упрекните меня в фатализме: вера в Провидение не однозначащее слово с предопределением”».

МУЗА И СЛУЖБА

Подхожу к необычному столу в углу у окна – это ещё один экспонат зала. Когда входил, я принял было его за клавесин, но на самом деле это стол с огромным количеством выдвижных ящичков в несколько рядов, а по бокам столешницы – полукруглые борта. Ящички побольше, поменьше. Стол-конторка. Такие распространены были в XIX веке у людей умственной деятельности, кем, собственно, Ершов и являлся. Писал он постоянно. Больше даже не как поэт. Надо сказать, что Ершова в его скорбях смиряли и утешали гражданская служба, творчество, вера. А когда в творчестве от страданий порой наступал кризис и писать совершенно не моглось, «держала» его государева служба, на которой никаких поблажек Ершов себе не позволял. «Что ни говорите, – писал он друзьям, – а вступив в службу и произнеся священные слова присяги, мне кажется, грешно и бесчестно делать, как многие, – между прочим». Талантливый и добросовестный Ершов проявлял недюжинные способности в своей основной работе. Начал как учитель, стал инспектором, позже – директором Тобольской гимназии, а затем и начальником дирекции училищ всей губернии.

В 1840-е годы Ершов-учитель корректирует имеющиеся курсы и программы по словесности, пишет новые программы, через своих петербургских друзей пытается публиковать в «Журнале Министерства народного просвещения» статью «О трёх великих идеях истины, блага и красоты, о влиянии их в христианской религии». Уже поэтому вряд ли Ершова можно считать рядовым учителем – он был педагогом-новатором, в числе прочих развивавших образовательную систему в России.

«Муза и служба – две неугомонные соперницы – не могут ужиться и страшно ревнуют друг друга. Муза напоминает о призвании, о первых успехах, об искусительных вызовах приятелей, о таланте, зарытом в землю и пр., и пр., а служба – в полном мундире, в шпаге и шляпе, официально докладывает о присяге, об обязанности гражданина, о преимуществах официи и пр., и пр. Из этого выходит беспрестанная толкотня и стукотня в голове, которая отзывается и в сердце», – это слова Ершова из письма другу Ярославцову.

Тем не менее Ершов плодотворно работает в разных направлениях.

Переводит произведения на библейские сюжеты: «Суд у Каиафы», «Снятие с креста». С особенным усердием берётся за перевод книги немецкого романтика Клеменса Брентано «Крестные муки Господа Бога Иисуса Христа». В письме к Ярославцову в 1842 году Пётр Павлович сообщал: «Ты спросишь о теперешних моих занятиях. Каждый день сижу я несколько часов за переводом одной французской книги. Не знаю, имел ли ты в руках эту книгу. А если нет, то скажу тебе, что я не читал ничего занимательнее. Это видения одной монахини о страданиях Спасителя, писанные со слов её известным немецким поэтом. Эти видения имеют такой характер истины, что не смеешь сомневаться в их действительности. Достань и прочти. Мне хотелось бы перевод этой книги приготовить к изданию, но боюсь, чтоб наши духовные лица не восстали. Впрочем, я исключаю или применяю к нашим верованиям всё, что могло бы броситься в глаза православию. Уверен, что успех этой книги несомненен. На днях жду немецкого подлинника: у меня есть знакомый, знаток немецкого языка, и мы проверим перевод». Все семь томов рукописного перевода, к сожалению, пошли по рукам и затерялись после смерти Ершова. Но одна рукопись хранится теперь в музее.

В своей гимназии Пётр Павлович основывает театральный кружок и руководит им. И конечно, пишет новые сочинения.

Из письма Ершова: «На “Коньке-Горбунке” воочию сбывается русская пословица: не родись ни умён, ни пригож, а родись счастлив. Вся моя заслуга тут, что мне удалось попасть в народную жилку. Она зазвенела, родная, – и русское сердце отозвалось…»

Скромничал поэт. Во многих отзывается «народная жилка», да не так талантливо, как у него, выходит. Но всё же надо признать, что больше сил и времени Ершов отдавал службе, нежели поэзии.

«ТАК ОТРАДЕН ВОЛЬНЫЙ ПУТЬ!»

Огромное семейство Ершова, даже при хорошем жаловании и некоторых гонорарах, всегда жило небогато и скромно. Уж точно не на широкую ногу. Находить при этом вдохновение и пути для воплощения идей – качество талантливого человека. Сохранилось неотправленное письмо 1851 года к питерскому преподавателю Плетнёву. В нём Ершов сетовал: «Не скрою от вас, что мысль о русской эпопее не выходит у меня из головы. Но, живя в глуши, я не имею нужных к тому материалов. Это обстоятельство преимущественно влекло меня искать места при Императорской Публичной Библиотеке, где я мог бы пользоваться всеми старинными сказаниями. Предоставляю Богу устроить мою судьбу. Если же Ему угодно оставить меня навсегда в Сибири, я не буду роптать на это, но мысль о русской эпопее переменю на сибирский роман».

Здесь Ершов намекает на то, что иногда его посещают мысли о переезде в Петербург. В 1858 году Ершов единственный раз после окончания университета посетил столицу. Ехал по служебным делам, но было и намерение остаться. Петербург же, а вернее, круг студенческих друзей Ершова стал уже другим и чуждым, двадцать лет как-никак прошло. Ершов вернулся в скучный и томительный, но родной для него Тобольск.

Таким образом, с написанием русской эпопеи не вышло, но пробным эпическим повествованием для Ершова стали «Осенние вечера» – цикл рассказов, былей и преданий. Стихи же всегда лились ручьём. И был он мастером стихотворного слова.

Возьмём первые строки «Конька-Горбунка»:

За горами, за лесами,
За широкими морями,
Против неба – на земле
Жил старик в одном селе.

В первых изданиях третья строка звучала: «Не на небе – на земле…». Автор же, по-видимому чувствуя несовершенство строки, к третьему изданию сделал эту замечательную поправку: «против неба – на земле», которой может гордиться любой поэт. «Какой образ возникает теперь? Человек стоит под куполом неба, как бы перед Богом», – пишет Д. М. Климова, московский исследователь творчества Ершова.

«Я с земли пришёл Землянской, Из страны ведь христианской», – Говорит, садясь, Иван...

«Я с земли пришёл Землянской,
Из страны ведь христианской», –
Говорит, садясь, Иван… (илл. Н. Кочергина)

Весь сказочный мир «Конька-Горбунка» исполнен православными деталями. Главный герой сказки «…с земли пришёл Землянской, из страны ведь христианской…». На отчем доме Царь-девицы, «на тереме из звезд – православный русский крест».

Религиозное чувство в лирике Ершова неотделимо от эстетического. Герой испытывает восторг перед красотой и совершенством Божьего мира:

Мир Господень так чудесен!
Так отраден вольный путь!
Сколько зёрен звучных песен
Западёт тогда мне в грудь!
Я восторгом их обвею,
Слёз струями напою,
Жарким чувством их согрею,
В русской речи разолью.

Это из стихотворения «К друзьям».

 

«ДАЛЁКОСЛЫШНЫЙ РУПОР» СКАЗОЧНИКА

Выхожу из Дворца наместника. Иду от кремля к улице Семёна Ремезова, названной в честь художника и архитектора, автора всей архитектурной красоты этого города. Почти сразу – небольшой скверик. Здесь стоят отлитые в металле герои русской сказки: Иван в обнимку с коньком, Жар-птица, Чудо-юдо рыба-кит, что помогла достать со дна моря кольцо и привезти в столицу, Царь, пожелавший омолодиться, у края котла. И конечно же, памятник самому Петру Павловичу Ершову. На момент открытия, а состоялось оно в 2012 году, это был единственный в мире памятник поэту. Иду дальше по ул. Ремезова. Полчаса – и я у Завального кладбища. Здесь похоронены многие известные люди. В том числе и Пётр Павлович Ершов. На надгробном памятнике надпись: «Автору народной сказки».

Ершов поклонялся православным святыням, часто посещал Иоанновский Междугорский и Абалакский монастыри под Тобольском, а во время своей командировки в Петербург в 1858 году заезжал в Свияжский Богородицкий монастырь, где пребывал на покое бывший архиепископ Тобольский Евлампий. На обратном пути, остановившись в Москве, он выделил два дня для поездки в Троице-Сергиеву лавру. С собой он возил крест и икону святого Германа. Выезжая с ревизией училищ, он всегда служил молебен о благополучном возвращении к семье.

В 1862 году Ершов уходит в отставку и уже почти ничего не пишет. В тот же год в Безруково начинается строительство храма, достроенного спустя 14 лет, уже после его смерти, и освящённого во имя Петра Столпника. Судьба храма оказалась драматичной. Об этом рассказывает доцент Ишимского пединститута им. П. Ершова Татьяна Павловна Савченкова:

– Храм долго стоял заброшенным. Бывало, зерно в нём хранили либо ещё что-то. В 1969-м какой-то местный начальник, проезжая, увидел там играющих детей. Сказал, что для них это опасно, что на них может кирпич свалиться, – и храм снесли. В тот год как раз отмечали 100-летие со дня смерти Ершова. Сохранилась только кирпичная колокольня. Позднее была попытка восстановить храм, но денег насобирали только на деревянный сруб. И вроде уже дело двигалось, но не уследили: дети-первоклассники забрались туда и стали спички жечь. А жарко было, сруб сухой – всё вспыхнуло, сгорело…

Последние годы поэт провёл в общении только лишь с семьёй, самыми близкими друзьями и постоянно пребывал в молитве. Ярославцов в воспоминаниях пишет: «Честным остался он до гроба, простирая честность даже до суровости. Так, кто-то из родственников вздумал подарить одной из его дочерей шёлковой материи на платье. Смутился Ершов и сказал: “Прошу вас избавить меня навсегда от таких подарков: дети мои могут носить только такое платье, какое я в силах им сделать!” Жизнелюбие и жажда творчества, однако, были по-прежнему живы в Ершове. Будучи безнадёжно болен и, как в добрые старые времена, беззлобно сетуя на жизнь, он ищет сердечного контакта с товарищами по университету, пытается оживить тот источник, который мог бы возродить его вдохновенные мечты. Он жаждет живого разговора и, как бы предвосхищая нашу эпоху, пишет в 1866 году В. Треборну: “Может быть, изобретательный ум придумает какой-нибудь далёкослышный рупор, и тогда я буду день и ночь разговаривать с вами”».

Муки болезни ускорили его смерть, но была она истинно христианской. Татьяна Савченкова – автор «Летописи жизни и творчества Ершова», которая вскоре выйдет из печати. В ней собрано много ранее неопубликованных сведений о Ершове, особенно о духовной стороне его жизни, что тщательно обходили советские исследователи его биографии. Татьяна  Павловна рассказывает:

– Перед смертью, которая наступила 18 августа 1869 года, Пётр Павлович исповедался и причастился, благословил своё семейство и простился со всеми. За несколько дней до кончины его посетили крестьяне из Безруково, которые строили храм на его родине – храм, на освящении которого он так хотел побывать, желая этого даже в самые последние минуты своей жизни.

* * *

«Конёк-горбунок» переиздавался десятки раз, по сказке сняты мульт-фильмы и кинофильмы. А что же сейчас? Интересуюсь, какие мероприятия планируются в Тобольске и Ишиме по случаю 200-летия со дня рождения поэта. Мероприятий масса. Самое крупное – «Фестиваль одной сказки», который пройдёт в родных для Ершова местах. В течение недели в театрах будет идти «Конёк-Горбунок» в исполнении пяти разных театральных трупп страны.

Генеральный директор фонда «Возрождение Тобольска», городской меценат и издатель Аркадий Елфимов делится со мной планами: «Готовим каталог всех изданий сказки, также будет ещё одно издание “Конька-Горбунка”. Особенностью его будут хорошие иллюстрации, а то в современных детских книжках сейчас ужасные картинки. Привлекаем для этого художников и из Тобольска, и из других городов».

И снова я у кремля. Спрашиваю у прохожих, есть ли место, где открывается вид на Иртыш. «Обойдите здание архива и идите к балюстраде», – отвечают мне. Подхожу. Сибирская река открывается во всей красе. Представляю, как стояли здесь Ершов, и ссыльные декабристы, и последний русский Царь с Семьёй… В судьбах всех их – много трагического. Возможно, в этом свойство Сибирского края, много дающего, но и многого требующего от человека. Суровая земля, где без Бога да друга-конька – никак.


Ещё фото и картинки:

Вот въезжают на поляну прямо к морю-окияну; Поперёк его лежит Чудо-юдо рыба-кит... (илл. Н. Кочергина)

Вот въезжают на поляну
прямо к морю-окияну;
Поперёк его лежит
Чудо-юдо рыба-кит… (илл. Н. Кочергина)

Царь смотрел и дивовался, гладил бороду, смеялся... (илл. Н. Кочергина)

Царь смотрел и дивовался,
гладил бороду, смеялся… (илл. Н. Кочергина)

Скульптуры в сквере имени Петра Павловича Ершова в Тобольске: Царь, залезающий в котел

Скульптуры в сквере имени
Петра Павловича Ершова в Тобольске: Царь, залезающий в котел

Скульптуры в сквере имени Петра Павловича Ершова в Тобольске/Иванушка и Конёк-Горбунок

Скульптуры в сквере имени Петра Павловича Ершова в Тобольске/Иванушка и Конёк-Горбунок


 

Предыдущая публикация     Следующая публикация →

Оглавление выпуска

2 комментариев

  1. Татьяна:

    Для разных периодов прибавляли сначала 11 дней, потом 12, потом 13. Поэтому Вы не совсем точно перевели дату из старого стиля на новый.

  2. Валерий Мельников:

    Если Ершов родился 22 февраля по старому стилю, то по новому стилю – это 7 февраля, а не 6-го. По крайней мере, так по российскому церковному исчислению, а не по светскому западному, к которому автор привязал дату. Да и не только автор этой статьи, это почти повсеместно. Например, Пушкин родился не 6-го июня, а 8-го!

Добавить комментарий