Истории со счастливым концом
КАЖДОМУ СВОЁ
Эта история произошла на Русском Севере в самом начале нового – третьего – тысячелетия. Один молодой человек, пережив встречу со Христом, решил непременно связать дальнейшую жизнь со священническим служением Его Церкви. Вернувшись со срочной службы в армии, стал он думать, какой пастырский путь избрать: стать белым семейным батюшкой, разделив все тяготы и труды с верной супругой, либо иеромонахом, посвятив себя молитве, служению и аскетическим подвигам. Была у него невеста, которая, к счастью, полностью разделяла взгляды своего возлюбленного, а в ревности по Богу, пожалуй, даже и превосходила. Эта ситуация подталкивала, скорее, к выбору первого варианта, но желание верно определить Промысл Божий о себе подсказало необычное решение: посоветовавшись, молодые люди решили весь грядущий год прожить в монастырях, испытав таким образом и свои чувства друг к другу, и своё желание служить Спасителю. В установленный срок они договорились встретиться в городе А. и уж тогда окончательно определиться: венчаться им или, приняв монашеские обеты, навсегда расстаться. Юноша отправился на Пинегу, в А.-В. монастырь, где получил послушание на коровнике, которое, к слову, исполнял со всем старанием и усердием городского жителя. Девушка же поселилась в одном из женских монастырей, где немедленно обрела уважение матери настоятельницы и сестёр за умение управлять церковным хором, знание богослужебного устава и мастерство ладить с детьми (при монастыре действовал приют для девочек).
Минуло двенадцать месяцев, и молодой человек понял, что монашество вовсе не его призвание: лишь «кто может вместить, да вместит». Озарённый этим открытием, решает он во что бы то ни стало разыскать свою невесту и сделать ей предложение. Прибыв в назначенный срок в город А., юноша узнаёт у родственников девушки, что домой она не возвращалась и вообще, по их сведениям, со дня на день примет монашеский постриг. Молодой человек спешно отправляется в монастырь, где находится его возлюбленная, и обращается к монахине на проходной с просьбой вызвать девушку. Новость о посетителе к управляющей монастырским хором мгновенно достигла матери настоятельницы, которая, ни секунды не колеблясь, эту встречу не благословила, прозорливо заподозрив в госте жениха своей послушницы. Игуменье очень не хотелось расставаться одновременно и с регентом, и с уставщиком, и с педагогом-воспит
В течение нескольких дней приходил юноша к вратам и часами всматривался в лица проходящих девушек, стараясь узнать знакомые и столь милые сердцу черты. Наконец, поняв бессмысленность своих дежурств, наш герой стал пытаться всевозможными способами проникнуть во внутреннюю, закрытую для посещений, часть монастыря. Но всё было тщетно: сёстры получили строжайшие и точные указания настоятельницы, как не пропустить незваного гостя. Так прошла целая седмица. Молодой человек день за днём обходил стены монастыря, вырабатывая тактику дальнейших действий, одновременно не теряя надежды на то, что невеста случайно заметит его из какого-нибудь окна обители.
В один из таких караулов юноша обратил внимание на стайку цыганских мальчишек, попрошайничающих на близлежащей остановке. Подозвав самого старшего, он долго с ним о чём-то разговаривал, время от времени показывая рукой на монастырь. Цыганёнок всё это время молчал, деловито кивая головой. Вскоре двор обители залился мальчишескими криками. «Такая-то, тебя у проходной ждёт такой-то!» – бесконечной скороговоркой со всех сил орали цыганята, невесть как проникшие за ворота и рассыпавшиеся по всему монастырю. В течение получаса насельницы отлавливали ребят, проворно от них убегавших и оравших что есть мочи, как заклинание, одно и то же. Наконец последний нарушитель был схвачен и выдворен с территории. Но было уже поздно: та, кому адресовалось послание, получила его и всё поняла.
Прошло много лет… Сегодня наш герой служит священником в одном из сёл на границе Республики Коми и Архангельской области. Матушка его, с таким трудом вызволенная из монастыря, стала верной помощницей своему супругу. Её вотчина – церковный хор, воскресная школа, воспитание четверых детей и значительное хозяйство. В общем, каждому своё…
Дмитрий ХОРИН
ПО МОТИВАМ СТАРОЙ СКАЗКИ
Жил-был да служил в приходе большого села Соловейкина батюшка Семён. Из города прибыл. Деятельный да живой: по приходу всё ездил, по сёлам да деревенькам. Посему за деньгой да за славой недосуг было ему гнаться. Не находил, значит, времени. И до прибытия батюшки на приход рулила тут от имени приходского совета староста Марфа Титовна. Женщина крутая и самостоятельная. Любила и привыкла она сама приходом «владети». Прозвище даже имела – Командор в юбке. Назначение настоятеля не посчитала Марфа Титовна помехой для личного воздействия на приходской руль, тем более что отец Семён диктаторских замашек никаких не выказал. И продолжала исподтишка, а то и прямо проводить свою «генеральную линию». И батюшку опекать, совсем как бы по-матерински. На людях. И то принесёт ему, и другое. Да и кланяется низко, и говорит елейным гласом.
Но вся елейность эта являлась только верхушкой айсберга. Под водой же, как и в природе водится, совсем другая существовала практика. Как сделает или скажет батюшка то, что, по мнению Титовны, не так – сразу же звонок благочинному выполняется, а то и владыке словечко при случае молвится. Неопытный-де батюшка да слишком ретивый – и то и сё он делает неправильно. Да его бы поучить надо, так благословите, отец благочинный, иль сами поучите? И так владела дама искусством влияния на церковное начальство, что последнее крепко, бывало, поучало батюшку Семёна. А где начальство смолчит, там она сама, Марфа Титовна, батюшке что надо, то и скажет.
Минуло пару лет. Надоела терпеливому отцу настоятелю Марфина опека. Не раз уже подумывал отец Семён, как бы приструнить «владычицу», а ещё лучше – перевести в разряд рядовых прихожан. Подумывать-то подумывал, а как сделать? Отец благочинный за неё горой стоит, считает столпом местного благочестия. Не заниматься же доносами и катать телеги владыке…
И тут вспомнил батюшка старую русскую сказку о болтливой старухе… Знал отец Семён, что соседка его Пелагея, по прозвищу Панюшка-Сайгон, подсматривает за ним да Командору в юбке потихоньку докладывает. Докладывает обо всём, что увидит: куда батюшка пошёл, да что сажает, да что к чему приколачивает. Дело в том, что имела Марфа Титовна свои «пунктики»: очень любила всезнающей слыть. И не только в новостях местных, но и во всевозможных областях культуры человеческой. Причём ревностно этот свой имидж поддерживала, для чего таких панюшек с десяток по селу набиралось. В общем, такой контроль сельский существовал, что «под колпаком у Мюллера» батюшка был даже на своём участке. Как будто видеонаблюдение оборудовано или датчик на калитке настоятельского участка установлен: чуть отец Семён за калитку, а Панюшка уже всё видит: «Здравствуй, батюшка! Ну, куды нонечь направился?» Чуть в огороде или у сарая начнёт делать что, сейчас Панюшка поверх забора, а то из-за занавески заметит да иногда ещё и спросит: «Что, батюшка, делаешь такое там, чего мне не видно?»
Итак, вспомнил отец Семён сказку да и решил в жизнь её провести по современному сценарию.
…Утром выглянула Панюшка из окошка, глядь, а батюшка стоит у боярышника, ветки режет да сворачивает вроде как в веники. И затеялся следующий диалог:
– Чево-то ты, батюшка, там делаешь?
– Да вот в баню веников надо наломать-нарезат
– Ох ты, болезной, да вить шипы-то у боярошника вон какие, куды в байню-то?
– Это ты, болезная, за людЯм только глядеть и можешь, а просвещаться не хочешь. Вон в журнале про дачников написано, что париться в бане веником из боярышника как для здоровья-то пользительно! Да сейчас ещё и шиповника веников навяжу, для витаминов.
Покачала головой Панюшка, да перечить не решилась. Вздохнула: обалдел, наверно, поп. Однако пошла призадумавшись.
Прошло недели две. Глядит Панюшка: отец Семён к черёмухе лестницу приставил, рвёт что-то с дерева да в корзину и складывает.
– Чево ты там, батюшка, собираешь с черёмухи-то? Нету вить сейчас ни цвету, ни ягод.
– Дак чево? Лист наберу да насушу.
– Да куды тебе лист?
– Как куды? В журнале написано – в кашу добавлять полезно, особенно в рисовую да гречневую. Для здоровья: здоровье-то у нас с тобой неважное. У самого академика написано. Бодрит, сказано, и тонус повышает.
И опять вздохнула Панюшка: «Ох, городские, наверно, они все такие мудрёные. А то, что спятил наш поп, – это точно».
К вечеру не в настроении был отец Семён. Задумался, хотел было плюнуть на затею свою да тянуть лямку по-старому. Но, поразмыслив, ещё одну штуку всё же решил попробовать – до конца, значит, пойти. Уж очень интересной задумка ему показалась.
Давно приметил отец Семён, что по вечерам каждый почти день самолёты большие над селом пролетают: в Москву, видать, да из Москвы. Коридор тут у них, дорога, так сказать, небесная. И решил батюшка этот жизненный факт встроить в свою сказочную схему. Как подошло время самолёту лететь, надел отец Семён облачение служебное, вышел из дому и начал махать руками, прямо будто молится…
Пару дней поприветствовал отец настоятель железных птиц. Вышел из дома к нарочитому времени и на третий день. А Панюшка тут как тут. Размышляла, видать, целых два дня над новыми событиями. «Никак ты, батюшка, молисси на самолёты али чево такое делаешь?» – несколько растерянно промолвила она. Самым серьёзным образом батюшка объяснил Пелагее, что вот в этом самом самолёте, который сейчас полетит, владыка наш направляется на научный симпозиум. Позавчера-де во Францию летал, а вчера обратно. Помолчав, добавил: «А я владыку приветствую и благословения прошу. Давно уж его не видел. Вон и самолёт уже летит! Давай ты тоже благословения проси». И под пролетающим самолётом отец Семён, вскинув руки, довольно громко возгласил: «Благословите, Высокопреосвящен
…Подошло воскресенье. После службы, улучив момент, когда люди ещё не разошлись, поставила Марфа Титовна на стол для запивки коробку да и зовёт чётко поставленным голосом батюшку: «Оте-ец Семён, благословите подарочек вам преподнести. Вот в пакете венички для бани из шиповника, а это, в мешочке, черёмухи лист, в кашу вам добавлять. Вы ведь любите, я знаю. Примите на доброе здоровье». Люди в храме как услышали, так столбиками и встали после такой интересной информации.
Что же батюшка? А батюшка заулыбался да подозвал Панюшку. «Отнеси, – говорит, – Панюшка, ветки-то к печке. Пригодятся растоплять». И уже потише добавил: «Не видишь, спятила немножко у нас староста-то». Позеленела Марфа Титовна и, едва сдержавшись, выдавила: «Ничего, скоро на праздник владыка приедет, тогда посмотрим, кто здесь спятил». Развернулась и пошла каменным шагом.
…Разговор с владыкой состоялся раньше праздника. В его кабинете. Не удержалась Титовна, позвонила благочинному и пожаловалась. Да расписывать не стала, а только то сообщила, что при людях была оскорблена неуживчивым настоятелем. И так получилось, что после этой маленькой телефонной «тележки» отцу благочинному позвонил и сам владыка. А и спросил отца между прочим: как-де там у тебя дела в Соловейкине идут? Тот последнюю информацию и озвучил: непорядок-де.
И повелел владыка настоятеля отца Семёна и старосту Марфу Титовну к себе на приём подать. Да и самому благочинному явиться для оргвыводов. И там, у владыки, услышал отец благочинный окончание сказки.
– Что это ты, отец Семён, старосту оскорбляешь, да ещё при людях? – грозно начал владыка. – Когда будет мир на приходе? Не будет мира, я тебя в Училково отправлю, там жизнь быстро научит смирению. Слышишь?
– Да, владыко, простите, – смирялся отец Семён, – но Марфа Титовна у нас с годами немного тово… Подводить головушка стала. Бредит иногда как бы. Вот я в сердцах и не выдержал, сказал, что спятила. Простите, владыко! Простите, Марфа Титовна!
– Что-о? Я спятила? – вмиг, как огонь на сухой весенней траве, вспыхнула староста. – Владыко, да ведь он, этот отец Семён, давно сам уже умалишённый. Такой к нам и приехал.
– Да вроде бы не совсем уж такой, – пытался вставить настоятель, но горящая вовсю Марфа резко оборвала его.
– Тихо! Молчать! – отрубила она священнику и повернулась к несколько озадаченному развитием событий владыке: – Такой он и есть. Вы не знаете. Этот отец Семён, если хотите знать, в баню берёт веники с шипами да колючками, а с кашей гречневой ест листья черёмухи, ну… Или сектант, или сумасшедший.
– Что-о? – удивлённо спросил владыка.
– Да-да! Я точно знаю, – сделав большие глаза, продолжала Марфа Титовна. – Я принесла ему веников да листьев. И что вы думаете? В печку выбросил да ещё пробурчал, что я спятила.
– Владыко, вы сами видите, – наконец вставил отец Семён, – годочки превозмогают. Пора, Марфа Титовна, молодым дорогу уступать.
– Тихо! Молчать! – вновь приструнила неуёмного священника староста. – Что вы понимаете, отец Семён, в годочках? Вот владыка тоже в годах, а на симпозиумы часто летает.
– Что? – привстал владыка. – На какие симпозиумы?
– Как какие? Во Франции которые были, – решила блеснуть всезнайством Марфа Титовна, – а недавно и на Фурляндских островах. А отец Семён, между прочим, вслед вашему самолёту обзывал вас как «деспота»…
Силясь удержаться от смеха, владыка поднялся в рост: «Вон отсюда!» И когда Марфа Титовна вылетела из кабинета, присев, сказал: «Бывают же такие фурии. Не иначе на Фурляндских островах такие водятся». И тут уж не удержался от смеха…
Священник Сергий Булин
Ноябрь 2013
СКАЗОЧНЫЙ МАЛЬЧИК
Светлой памяти мамы посвящается
– Мам, расскажи сказку.
Я обнимаю ручонками за шею мамочку и, как котёнок, ластясь, прижимаюсь к тёплой маминой груди. Мама только к полуночи управилась со всеми домашними делами, закрыла вьюшку у печки и устало прилегла на пружинную кровать, где я уже давно её поджидаю.
– Богородица Дево, радуйся, Благодатная Мария, Господь с Тобою… – крестится мама.
– Мам, ну сказку. Давай сказку!
– …Яко Спаса родила еси душ наших. Спи с Богом!
– Ска-а-зку… Про Глинушку-у-у, – канючю я.
– Жили-были старик со старухою. Детей у них не было. И вот однажды молвит баба деду: «Дед, а, дед, слепи-ка из глины нам сыночка». Пошёл дед за речною глиною. Принёс, стал лепить. Лепил лепил, да и слепил маленького мальчика. Ох и обрадовалась старуха! Назвали они сыночка Глинушкой. Вот подрос Глинушка и стал помогать деду с бабою. И дров наколет, и воды принесёт… Пф-ф…ф…
– Мам, мам, не спи, – толкаю я тихонечко в бок маму. – Дальше, дальше рассказывай.
– Глинушка, Глинушка, к бережку, к бережку…
– Не-е-ет, ты пропустила. Однажды послала старуха Глинушку наловить им рыбки на обед. Сел Глинушка в лодку и поплыл…
– Вот плывёт он в лодке, плывёт… Вдруг слышит, кто-то зовёт его: «Глинушка, Глинушка, к бережку, к бережку!» Пф-фф…
– Ма-ам, а дальше?
Мама не отвечает, уснула. В небольшое оконце светит яркий полумесяц. В лунном свете тускло отблёскивает маленький оловянный крестик на маминой груди.
* * *
…Мне только-только исполнилось четыре годика. Как всё интересно! Сорвёшь жёлтую шляпку одуванчика, а под ней выступает белая капелька сока. Бабочка! Хоп! Схватишь за сложенные крылышки, а потом медленно их расправляешь, любуешься рисунком. В лужице лягушонок подпрыгивает, кро-о-шечный… Такой смешной! Наш бревенчатый домик притулился на берегу нешумной мелкой речушки. Буйство цветущей черёмухи кружит голову. Меж двух пышных черёмух – мои качели. Я бегу со всех ног к любимым качелькам, приделываю припрятанную под деревом дощечку-сиденье, разгоняюсь, и – у-у-х! – взлетаю прямо к небесам! Носочками сандалек пытаюсь достать как можно выше, самую высокую ветку черёмухи.
Накачавшись, несусь стремглав проведать клубничную грядку – авось, пока я качалась, и созрела какая-нибудь ягодка. Заглядываю под листочки. Ага, вот и ягодка! Ам!
Мама выносит пойло для поросёнка Борьки, я бегу за ней в хлев. Борьку я побаиваюсь. Хоть и выкармливала его мама тёплым молочком из моей бутылочки с соской, когда малюсеньким его принесли домой, и завёрнут он был после купания в моё детское одеялко, но дружбы у нас с ним не получилось. Борька рос быстрее меня да и был шустрее и задиристее. Не успел научиться бегать, как стал гоняться за моими голыми пятками, тыкаясь в них мокрым розовым пятачком и покусывая. Не разберёшь, чьего визгу было больше – ребячьего или поросячьего!
* * *
Пришла тётя Тоня, мамина старшая сестра. Мне их разговоры непонятны, и я снова выбегаю на улицу, скатываясь чуть не кубарем с крылечка, спешу в потайное место, где в спичечном коробке у меня живёт жук.
За ужином мама говорит:
– Завтра поедем в Москву крестить тебя.
– А как это? И что это – Москва?
– Москва – большой город. Поедем в церковь крестить тебя.
– А это не больно? – настораживаюсь я, вспомнив болезненные капельницы и почти ежедневные противные зондирования в больнице, где я пережила первую долгую разлуку с мамочкой и чуть не умерла, когда у меня посинели пальчики и на несколько мгновений остановилось сердце.
– Нисколечко, – обнимает моё худенькое тельце мама. – Так надо. Купим тебе крестик, маечку, платьице новое.
И вот мы в Москве. Мама крепко сжимает мою ладошку, чтоб я не потерялась в толпе. На ночлег останавливаемся в общежитии Пищевого института, где учится Ольга, дочка тёти Тони. На случай проверки комнаты комендантом Ольга даёт инструкции – прыгать в окно. Благо комната находится на первом этаже, а не на девятом. Мимо вахты удаётся проскочить незаметно. А ночью – обход. Меня, сонную, спускают через окно, потом обратно. Утром, ни свет ни заря, отправляемся в храм. Он называется храм Всех святых на Соколе. Тётя Тоня становится моей крёстной.
Народу в храме нет. Крестят меня и ещё одного мальчика.
– Во имя Отца, аминь, – батюшка окунает меня в купель с головой, – и Сына, аминь, и Святаго Духа, аминь!
Мама подхватывает меня, оборачивает в полотенце и несёт к окну, залитому солнцем, где легонько обтирает, надевает новенькую одежду. На мне – крестик. Как светло, радостно, легко! Я хоть и мала, но понимаю: произошло что-то очень важное, теперь я уже не та, что прежде. Что-то неуловимо-нежное
* * *
– Мам, расскажи сказку. Про Глинушку.
– Лучше я расскажу тебе про Христа. Только это не сказка. Было это давным-давно. В далёкой-далёкой южной стране тихой звёздной ночью в пещере у Пресвятой Богородицы родился Сын. Но это был не обычный мальчик. Родился самый лучший на свете мальчик, Богомладенец, самый-самый добрый, Который любит всех людей. Это наш Спаситель – Иисус Христос.
– И-и-сус? А кого Он спасает?
– Всех, кто любит Его и кто слушается свою маму.
– А какой Он?
– Пойдём, покажу.
По чистым домотканым половичкам босиком мы идём с мамой на кухню. Она берёт меня на руки и, кивком головы указывая на потемневшую икону в тёмно-коричневом окладе в углу, тихо произносит:
– Вот наш Бог. Иисус Христос.
– Так это ж дяденька, а ты сказала – мальчик!
– Тихо-тихо, нельзя так говорить. Это наш Спаситель, Господь Бог. Конечно, Он был маленьким, а потом вырос. Он всё слышит и всё знает, что мы говорим и что делаем. Вот я ухожу, а Он всё видит, что ты делаешь.
У меня расширяются глаза от испуга. Значит, Он видел, как я привязывала к кошкиному хвосту верёвочку с бантиком? Как искромсала ножницами мамину кофточку на одёжку кукле Тане? Как ела без спросу сладкие таблетки? Как разбила градусник, а потом играла с зеркальными шариками?
– Да, Он всё видит, – повторяет задумчиво мама. – За плохие поступки Он наказывает, а за добрые – хвалит. Смотри, на твоём крестике тоже Он. А здесь написано: «Спаси и сохрани». Он всегда с тобой, бережёт и сохраняет от всякого зла. Ну, пойдём в постельку. Будем молиться.
– Повторяй за мной, – говорит мама, ласково укрывая меня одеялом, подтыкая со всех сторон, чтоб не дуло. – Отче наш…
– Отче наш!
– Иже еси на небеси…
– Иже… еси… на небеси…
…В наше маленькое оконце заглядывает полная луна. В её голубоватом сиянии блестит оловянный крестик на маминой шее. И у меня такой же! Только чуть поменьше и на фиолетовой тесёмочке. Вот он… Я поглаживаю его пальчиком, ощущая чуть выпуклую фигурку. «И-и-сус! Иисус Христос. Бог мой. Спаси и сохрани». Я целую свой крестик, обнимаю мамочку за шею и со счастливой улыбкой крепко засыпаю.
Людмила КУЧЕР
Свт. Мефодия, архиеп. Моравского (885)
Свт. Евтихия, архиеп. Константинопольского (582)
Добавить комментарий